Дмитрий Фалеев - Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем Страница 3

Как бы там ни было, а грань, отделяющая цыган от «гажей», то есть чужаков (при этом неважно, кем собственно являются эти чужаки — французами или финнами, армянами или чехами), в цыганском сознании с незапамятных времен существовала как стержневая. Им заветно, заповедно было важно не слиться. Почему? Так вышло, природа такая. Они бы и сами не смогли вам ответить, как получилось, что цыганский мир исконно делится на своих и чужих. У некоторых нэций[6] (под влиянием гонений, не из мизантропии — она им не присуща) слово «чужой» стало ассоциироваться со словом «враг». Сейчас страх прошел, но закрытая каста осталась закрытой. Был один цыганский артист, который мог достигнуть уровня Паваротти, но он даже пальцем не шевельнул, чтоб куда-то прорваться. «Цыгане меня знают, и этого мне достаточно», — объяснял он. Характерная логика.

С другой стороны, как ни относились цыгане к чужакам, они ясно понимали: без чужаков им не обойтись. Да и деться-то некуда! Всегда они с ними! Поэтому цыгане — и гордецы, и приспособленцы одновременно. Не против общества, но и не с ним. «В альтернативе», — сказал бы Кустурица.

Не с меня началось — творческие люди оттого и прославляют цыганскую жизнь (зачастую не зная ее изнанки), что она им сродни, и они точно так же ощущают себя в окружающем обществе как бы вне закона, на подпольном положении, потому что у искусства свои законы и они гораздо древнее любой из существующих ныне конституций, древнее России, древнее христианства, потому что сложились еще при Гомере, а это, согласитесь, адская древность. Диковатый сад искусства, на взгляд обывателя, — такой же неправильный и беспорядочный, как цыганский табор: ведь в нем распускаются любые цветы. Которые «можно» и которые «нельзя». Само слово «богема» (фр. boheme) в буквальном переводе означает «цыганщина», «цыганский дух». Однако задумаемся: если снаружи нам что-то и кажется откровенным хаосом, анархией или смутой, это вовсе не значит, что оно не имеет высокоразвитой структуры внутри. Если бы цыгане и впрямь оказались такими беспринципными раздолбаями и шантрапой, какими их обычно представляют, этот народ и его культура давно бы исчезли, потеряв свое лицо в превратностях кочевий. Но они не потеряли, а даже напротив — приобрели такую разноликость, которая на первых порах сшибает с толку любого этнографа.

Еще в предисловии я обозначил и сейчас повторю, потому что это — основа основ: ЦЫГАНЕ — ВСЕ РАЗНЫЕ. Они как индейцы в романах Купера, только у Купера делавары, могикане, ирокезы и гуроны, а у цыган — сэрвы, котляры, мадьяры, влахи, крымы, ловари, русска рома[7], польска рома[8], мугаты, кишиневцы. У каждого племени свои обычаи и свои порядки. Амбрэл объяснял мне: «Есть цыгане французские, американские, китайские, английские… Сколько народов, столько и цыган. Цыгане — многонациональный народ!» Они не едины и всегда помнят о той меже, которая разделяет ловарей и котляров. Всегда подчеркнут, что не надо их путать. Эта разобщенность отчасти объясняет, почему цыгане никогда «не выражали большого желания создать государство, которое могли бы назвать своим, в отличие от евреев, чью судьбу нередко сравнивают с судьбой цыган. «”Романистан — это место, где стоят мои ноги”, — сказал однажды Рональд Ли, цыганский писатель, живущий в Канаде»[9]. Тут стоит добавить, что Романистан невозможен еще и по другой причине: цыгане не умеют жить сами по себе, они без гажей (то есть не-цыган) как рыбы-прилипалы без своей акулы. Им этот симбиоз (он же противопоставление) необходим, он задан всей их историей. Ведь рыба-прилипала, которая научится жить без акулы, уже не будет рыбой-прилипалой!

Но я отвлекся.

Эта книга — о котлярах. Так получилось, что с ними я общался наиболее плотно.

В ряду с другими цыганскими нэциями, проживающими в настоящее время на территории России, котляры заметно выделяются тем, что они, пожалуй, в наибольшей степени сохранили верность цыганским законам, идущим из древности. Этим обусловлена их колоритность. Они дольше прочих сопротивлялись манкам современной цивилизации, которая при всех собственных достоинствах стирает пестрое разнообразие человеческой природы, пытаясь заменить вселенское счастье узким комфортом. А котляры держались за свое «котлярство», как волк держится за собственную шкуру! Они до сих пор задирают нос и кичатся этой своей «первобытностью». Русский цыган говорил мне про котляров: «Они с нами (то есть с русскими цыганами) ведут себя, как с вами (то есть с чужими). Думают, они одни — цыгане. Если нам девочка из их табора понравится, они и слушать не станут, не выдадут никогда свою за нашего».

Но клановая гордость присуща не только одним котлярам. «Любые цыгане считают свою группу самой лучшей, а всех остальных “недоделанными”. Причем поводы для гордости совершенно разные. Сэрвы скажут, что они самые образованные. А котляры упирают на крепость обычаев и сохранившийся национальный костюм. Слышал от них такую фразу: “Только мы настоящие цыгане, а все остальные фальшивые”. Описанная закономерность действует и внутри одной и той же этногруппы. Донские кишиневцы ставят себя выше кишиневцев-“брыздяев”. Ловари чокещи считают себя более культурными, чем ловари унгри»[10].

Винегрет, а не нация! Сам образ — переменчивый, ходкий, разбросанный. Трудно обобщать. Иногда и не стоит. Иначе очень легко впасть в пошлость, свести все к плоским, неправдивым ярлыкам, предубеждениям. Лично мне любой автор, живописно рассуждающий о цыганах ОБОБЩЕННО, без ясных сносок на конкретную нацию, внушает подозрение — он либо гений, либо болтун, верхогляд, неумный, а то и похуже — недобросовестный исследователь.

Про волшебницу Раду и красавицу Гагашку

«Я тебе скажу сказку, цыганскую сказку… Было это давно. Жили на земле богатые и красивые люди — цыгане. Молодые ходили по вечерам в парк, шутили, смеялись, рвали в парке вишни, и все ходили парами, а один парень был без пары, и одна девушка тоже одна в этот парк ходила, хотя была красоты невозможной. И вот однажды идет она невеселая, а парень ее увидел, и она ему понравилась. “Что ж она грустит?” — подумал парень. Подошел, познакомились, а она была волшебница, по-цыгански — Кэримаске. Звали ее Радой. Парень ее проводил до табора, там костры, песни, пляски, а вообще так было, что в парке этом все украдкой встречались — чтоб барон не знал, чтоб другие не смотрели. А их увидели вместе. На диво цыганам. Доложили барону, поднялся шум, в общем девушку стали бить — родные били, все были против. Парень решил бежать с той волшебницей, но он не знал еще, что Рада — волшебница. Она наколдовала всех цыган так, чтоб они против не были, но отца с матерью околдовать не смогла. Они все равно запрещали им пожениться. Тогда Рада с этим парнем взяли и убежали — ведь любили они друг друга. Долго прятались от погони, и парень не понимал, почему их до сих пор не нашли, а это Рада снова наколдовала, чтобы их не нашли. Прошел год. Появился у них ребенок, и только тогда призналась Рада, что она волшебница. А мать Рады между тем сильно-сильно переживала, что живет она с родной дочкою в разлуке и ссоре, прямо убивалась. Барон увидел, как она страдает, собрал табор на сходку и дал свое разрешение, чтобы Раду с ее парнем вернули и никто их не трогал. Так они и смирились. Вот и сказке конец, а кто слушал молодец, — Маша достала из пачки сигарету. — Интересная сказка?»

Конечно интересная! У меня прямо глаза загорелись. Это была первая цыганская история, которую я не вычитал из книги, а услышал вживую — нашел человека, сумел уговорить… Мой первый опыт полевой работы в качестве этнографа. Я почувствовал градус, азарт погружения в иную среду, фольклор и традиции, радость открытия, нечаянной удачи. Встреча с бабой Машей положила начало, а начать, как известно, — самое сложное.

Мы с ней познакомились в городе Иваново, в Парке 1905 года. Маша ходила в этот парк работать, в смысле — гадать, а я там гулял. Иду по аллее, вдруг вижу: цыганка, с ней еще внучка лет четырех: в полосатой кофточке, с детской сумочкой. И обе — ко мне. На ловца и зверь! Я тогда цыганами реально бредил, и вот сбывается:

— Добрый, молодой, спросить можно вас?

— Конечно, спрашивай!

Маша говорит:

— Выручи на булочку для ребенка.

Я выгреб ей мелочь, а она продолжает — вежливо-превежливо:

— За то, что вы дали, большое спасибо. За это уважение вам надо погадать. Поинтересуйся — не бойся.

Да разве я боюсь?

Показал ей ладонь, она ее взяла и говорит:

— Ой! Какая жизнь у тебя богатая, щедрая жизнь впереди ожидает! Дай, сколько можешь, рублей пятьдесят — я тебе открою.

— Договорились!

И вот она гадает, но на ладонь и не смотрит — смотрит в глаза:

— Ты на вид веселый, а в душе недовольный. Первую любовь, первую судьбу ты потерял — вам люди помешали, спорчили вам дело. Сам ты не пьешь, а как пьяный ходишь. Тоска твоя злее любой болезни. В больнице вы были, а пользы не имели, но страдаешь не от Бога — страдаешь от людей, от нечистой силы. Но перемена в вашей жизни будет очень хорошая, только будьте похитрей. Что имеете на душе, на языке не имейте. Будет приглашение числа пятого-десятого — лучше не ходите: будете иметь канитель, неприятности. Поняли меня?