Постанархизм - Сол Ньюман Страница 33

всегда, при любой возможности готов подчиниться власти, наступая на свое же горло, то с понятием добровольного подчинения нам далеко не уйти, тогда с ним можно даже впасть в определенный консерватизм, заключающийся в представлении о том, что люди рождаются для того, чтобы подчиняться. Но я осмелюсь утверждать, что такая интерпретация совсем не сов падает с намерениями самого Ла Боэси, особенно учитывая, что согласно его представлениям свобода, а не рабство, является для нас естественным состоянием. Я настаиваю на таком прочтении этого великого произведения, в котором оно имеет эмансипаторный посыл и звучит как призыв к свободе, как способ пробудить нас и вывести из нашего ослабленного, рабского состояния. Ведь Ла Боэси заставляет нас соприкоснуться с истиной настолько поразительной, что даже сегодня она способна поколебать сами основы политической власти. Если наше рабство мы свободно выбрали сами, если мы с готовностью, без принуждения, участвуем в нашем собственном подчинении то это значит, что всякая власть, даже если кажется, что она обрушивается на нас, по сути, является иллюзией, причем иллюзией, которую сотворили мы сами. Другими словами, тирана мы создаем сами нашими актами подчинения ему. Это означает, что сам тиран не имеет реальной власти: его власть над нами – это наша власть в отчужденной форме, цепи, которые нас сковывают – это цепи, которые мы сами и выковали. Как говорит Ла Боэси: «Преимущество, которое он имеет перед вами, это – только вероломство и предательство и то преимущество, которое вы сами даете ему, – истреблять вас» (2008: 46).

Любая власть – это наша власть. Господство возможно только благодаря нашему постоянному подчинению, постоянному принесению себя в жертву власти. Осознание этой ситуации делает власть хрупкой и нестабильной. Чтобы увидеть неизбежную слабость, пустоту и бессилие власти, нам нужно всего лишь заглянуть за пелену, что ее окутывает. Согласно Ла Боэси, все, что мы должны сделать, чтобы освободиться от власти тирана – это просто забрать нашу же власть обратно или, что еще проще, не отдавать ему ее, то есть прекратить это постоянное воспроизведение актов повиновения.

Таким образом, речь идет даже не о свержении тирана, а просто о том, чтобы не отдавать ему власть, а предоставить нашу власть самим себе, после чего тиран падет сам собой и заклятие господства будет снято: «И от всех этих бедствий, которых не стали бы терпеть и терпеть даже и животные, вы можете избавиться, если только вы не то что пытаетесь освободиться, но только пожелаете сделать это. Решитесь не служить ему более – и вот вы уже свободны. Я не требую от вас, чтобы вы бились с ним, нападали на него, перестаньте только поддерживать его, и вы увидите, как он, подобно колоссу, из-под которого вынули основание, рухнет под собственной тяжестью и разобьется вдребезги» (2008: 47).

Пьедестал власти – это пьедестал, воздвигнутый нашим же подчинением, и демонтировать его очень легко, стоит только перестать подчиняться. Мы забыли о том, что любая власть – это наша власть. Ла Боэси хочет, чтобы люди вспомнили о своей собственной власти или, вернее, осознали, что они всё это время обладали властью, но не знали об этом. Ла Боэси не предлагает нам никаких революционных программ – в них нет необходимости. Он просто хочет, чтобы мы освободили себя, освободились от собственного рабства. В этом контексте важно вспомнить о понятии восстания у Штирнера, источником которого, по его словам, является «недовольство людьми собой». Вопрос освобождения – это вопрос воли, волеизъявления, «желания быть свободными». Таким образом, текст Ла Боэси служит напоминанием о нашей собственной воле, о том, как мы ее потеряли и как мы можем ее вернуть.

Представление Ла Боэси о сопротивлении как неподчинении имеет много параллелей с идеей восстания, которую я развивал ранее. Восстание, в отличие от революции, не нападает на власть, а является простым утверждением себя над ней, в результате которого власть исчезает. Иными словами, существование власти основано на нашем признании и даже, в некоторой степени, на нашем противостоянии ей. Однако, если мы просто утверждаем себя и тем самым заявляем о своем безразличии к власти, мы наделяем себя свободой действовать так, будто власти больше не существует. Поэтому восстание обнажает великую тайну власти – ее собственное не-существование. Другими словами, главный посыл как Штирнера, так и Ла Боэси, как бы они ни отличались в остальном друг от друга, заключается в том, что власти не существует. Конечно, сказать, что власть – это иллюзия, не значит сказать, что она не имеет реальных последствий, скорее, это значит отрицать власть власти над нами.

Тему не-существования власти развивает и Фуко, чей анализ выявляет неопределенность и историческую случайность властных отношений. Если Ла Боэси считает власть тирана иллюзией, то Фуко говорит нам, что не существует такой вещи, как Власть с большой буквы «В», что власть не обладает сущностью, что это не субстанция, а отношение, не качество, но интенсивность, и что даже в кажущихся ужасными условиях угнетения всегда скрывается возможность сопротивления, а следовательно, и свободы. Рассматривать власть подобным образом, значит лишать ее абстрактности и раскрывать тайну свободы, на которой она основана – это не отрицание свободы, а ее радостное утверждение.

Действительно, самого Фуко, которого принято считать теоретиком власти и правительности (gouvernementalité), в первую очередь интересовал вопрос «как не быть управляемым?» В своей лекции «Что такое критика?» (Foucault, 1996), прочитанной в Сорбонне в 1978 году, он предлагает модель генеалогического анализа властных отношений, выявляющего их событийность (événementialisation) или историческую случайность. В анализе, который странным образом впитал в себя отголоски теории Ла Боэси о добровольном подчинении, Фуко задается вопросом о том, как и почему в определенные исторические моменты мы признаем гегемонию определенных режимов власти/знания в качестве нормальных и легитимных. Иными словами, необходимо исследовать именно механизм, посредством которого мы добровольно подчиняемся определенному режиму власти, то есть те формы субъективного ограничения, посредством которых субъект связывает себя с различными формами власти. Однако тот факт, что тот или иной режим власти/знания/истины становится для нас приемлемым, вовсе не значит, что это процесс был неизбежен, или что он основывается на некоем изначальном праве, которое делает его легитимным. Напротив, его развитие полностью случайно. Система власти и знания возникает как бы внезапно, и насилие ее установления в то же время неотличимо от нашего добровольного подчинения ей, потому что это просто две стороны одного и того же механизма субъективации. Случайность трансформации и отказ от понятия неизбежности означает, что любая возникающая система власти/знания никогда не является прочно ставшей, стабильной и неизменной. Она лишена сущности, и как таковая всегда может