Сергей Переслегин - Опасная бритва Оккама Страница 36

И что же тогда?

Понадобилось на удивление много времени, чтобы обнаружить структурную эквивалентность миров утопий и антиутопий, очевидную из самых общих соображений. «Если XIX столетие искало способ построить утопию, то XX век более всего опасался, что утопия будет построена».

Заметим, однако, что утопические/антиутопические миры возбуждают сильные чувства — не суть важно, со знаком «плюс» или со знаком «минус». Само по себе это подразумевает полноту жизни личности в таком «хорошем»/«плохом» обществе. По сравнению с размеренной и зачастую скучной (в том плане, что с человеком от рождения до самой смерти не происходит ничего существенного, провоцирующего личностный рост) жизнью в современном демократическом мире можно говорить о некой «прогрессивности» «миров, которых нет (и не должно быть)».

Жизнь в условиях информационного и структурного равновесия, слабых эмоций, высокой обеспеченности и низкой ответственности вряд ли может рассматриваться как положительный вариант, ибо давно сказано: «Не ищите Истину в комфортном существовании».

Заметим теперь, что симметричность утопий–антиутопий подразумевает существование механизма «выбора», отвечающего личности на вопрос: в каком из миров — лучшем или же худшем — она существует? Очевидно, что таковой механизм носит субъективный характер.

То есть мы находимся в рамках некой байки «о двух супругах в Колизее». Оба были в одном и том же Риме в одних и тех же условиях. Тем не менее тоннель Реальности, принадлежащей жене («Я была в полном восторге: я находилась на ступенях древнего Колизея и видела тени римских патрициев, заполняющих трибуны, Цезаря в пурпурной тоге и гладиаторов, я была счастлива от того, что довелось это пережить…»), отличается от Тоннеля Реальности, в котором живет ее муж («Сижу на грязных ступенях кретинского Колизея и думаю о тех проститутках, ворах и бандитах, которые сидели здесь до меня…»).

Это различие, согласимся, достаточно принципиальное, не определяется никакими объективными факторами. Оно всецело находится в руках Личности, которая вправе жить в любом из альтернативных Представлений Мира.

Понятно, что «притча Колизея» всеобща, она точно так же справедлива для «обыденного» буржуазно–демократического мира. Но там «расстояние» между вариантами гораздо меньше, соответственно, оно порождает меньшие противоречия. С этой точки зрения западный обыватель всегда живет нормальной жизнью — чуть(лее или чуть менее счастливой. Для жителя же утопии/ антиутопии (например, советской) возможна либо очень радостная, либо — очень несчастная жизнь.

Накопление информации (личной, равно как и общественной) в эмоционально проявленных утопических мирах должно идти намного быстрее, нежели в обыденной буржуазной реальности.

Мы приходим к выводу, что не следует бояться утопических миров. Не следует даже бояться своей психологической реакции на такие миры, превращающей их в антиутопические. Жизнь в утопии счастливая и интересная. Жизнь в антиутопии также интересна и уже потому — пусть и в другом смысле, но тоже счастливая.

Данное рассуждение, конечно, подразумевает отношение к смерти как к естественному спутнику жизни Жизнь в утопии/антиутопии требует мужества. Ввиду нестабильности этих миров они значительно хуже обеспечивают безопасность личности, нежели буржуазно–демократическая реальность. Иными словами, механизм создания утопических миров предполагает некую «философию смерти»: в рамках христианского подхода, или с использованием буддистской схемы перевоплощения, или любую иную.

Нужно все–таки иметь в виду, что в любом обществе, даже самом безопасном, существуют и утраты, и необратимая смерть. Так что, речь идет лишь о количественных изменениях мировоззрения.

Не следует, однако, думать, что «конструирование будущего» не приведет к изменениям, гораздо более серьезным. В самом деле, если индустриальная революция ознаменовалась расцветом научного мышления, то в обществе постиндустриальном (а речь все время идет о нем: о реальном, не описываемом, постиндустриальном мире) будет господствовать постнаучное мышление, не так ли? И в этой особый интерес представляет классический библейский миф о вавилонском смешении языков.

Фабула проста: люди решили построить башню до неба, Бог разгневался на них (почему?) и «смешал им языки», строители перестали понимать друг друга, и Башня не была закончена.

Заметим прежде всего, что Бог Ветхого Завета мог найти значительно более убедительные доводы в пользу прекращения строительства (пример Содома и Гоморры тому доказательство). Далее, много ли согласованных терминов нужно при строительстве? Возможно, что и ни одного (во всяком случае, цензурного) — жестов и интонаций вполне достаточно. В худшем случае — несколько десятков.

При общности языков жителей Междуречья (в конце концов, все они говорили по–шумерски, как бы не называли это), при сравнительной бедности семантических спектров того времени проблема перевода отнюдь не могла стоять остро. И, насколько можно судить по той же Библии, не стояла.

Тем не менее легенда о смешении языков существует, более того, она носит архетипический характер. Это означает, что перед нами намек на какое–то реальное событие, теряющееся в глубине веков.

Интересно предположить, что под «смешением языков» понимается распад общего родоплеменного Тоннеля Реальности на совокупность индивидуальных вселенных. По мере усложнения жизни, языка и картины мира, по мере совершенствования системы разделения труда, такое событие неизбежно должно было произойти. Оно было прогрессивным, поскольку создало предпосылки к развитию личности и общества. Однако же оно раскололо единый Космос на множество непересекающихся или почти непересекающихся миров. Это резко уменьшило общественный КПД, привело к созданию государства как интегратора индивидуальных тоннелей в коллективный через механизм упрощения и временно прекратило создание общей для всего человечества Башни до Неба.

И может быть, именно теперь, мы приходим к необходимости реинтеграции индивидуальных вселенных. Вырисовывается приблизительно следующая картина.

Абсолютное большинство людей живет в пределах одного более или менее абсурдного и, во всяком случае фрагментарного Тоннеля Реальности. Это обеспечивает человеку безбедное, комфортное и простое существование если только мир, с которым он взаимодействует меняется не слишком быстро. Существование индивидуальных Тоннелей Реальности — важная предпосылка фабричного производства и государственного контроля. Есть люди — их не очень много, которые пользуются совокупностью Тоннелей Реальности, переходя из одного в другой в зависимости от поставленной задачи (например, формула: в данном конкретном случае я — христианин). Владение техникой замены Тоннелей Реальности дает личности значительные преимущества: не все люди этого типа принадлежат к элите, но вся элита рекрутируется только из них. Эмиграция как социальный институт полезна, поскольку обеспечивает создание механизма перехода по крайней мере между двумя «тоннелями».

Теоретически, однако, можно расширить свою психику до состояния, позволяющего работать с альтернативными Реальностями не последовательно, а одновременно. Именно на этом пути лежит та Истина, которая находится за пределами магии: способность воспринимать Вселенную целиком, а не искать отдельные ее метафоры в религиозных, философских, научных, психологических и иных системах, каждая из которых подводит Вас к грани истины… но ни одна не дает заглянуть за эту грань.

«Идеальным конечным результатом» является реинтеграция Вселенной: Тоннели Реальностей не только используются одновременно, но и воспринимаются совместно как единая картина мира. Хотя, возможно, эта задача и выходит за рамки того непосредственного, двадцатилетнего будущего, о котором эта статья.

Первым шагом должно стать расширение коллективном психики. Одной из ошибок создателей коммунистических утопий было именно отсутствие таковой интеграции (например, большинство подобных утопий строилось на позитивистском научном мировоззрении и потому начисто отвергало все формы религии).

Между тем, если верить мифу. Человечество не заблуждалось никогда: каждый из Тоннелей Реальности (не исключая фашистского, сталинского, буржуазного, католического, древневавилонского, пунического… и пр. и пр. — сюда входят также людоедские культы Новой Зеландии или центральной Африки и даже ислам в басаевской интерпретации) в той или иной форме с необходимостью входит в объемлющий реинтегрированный тоннель, позволяющий достроить наконец Вавилонскую башню.

А это в свою очередь означает недопустимость культурного геноцида, чем бы он ни оправдывался. Так что гонения церкви на науку и науки на церковь — звенья одного порядка, негативные явления, порожденные невежеством. Приходится говорить о «красной книге культуры», об информационных конструктах, находящихся на грани исчезновения или за этой гранью — в Непостижимых Полях[187].