История западной философии. Часть I. Античность. Средневековье. Возрождение - Виктор Петрович Лега Страница 40

Форма, суть бытия, вид — это то, что является наименее общим, но тем не менее не является еще индивидуальной конкретной вещью: «…формой я называю суть бытия каждой вещи и ее первую сущность» (Метафизика, VII, 7). Конкретная индивидуальная вещь, т. е. предмет в его индивидуальном своеобразии, для Аристотеля, так же как и для Платона, непознаваема. Познаваемо лишь то, что имеет некоторую степень общности. Но эта степень общности должна быть не настолько широкой, как род, т. е. не быть оторванной от материального мира. Таким минимальным уровнем общности для Аристотеля является вид. Правда, если сопоставить различные книги «Метафизики», можно увидеть, как сам Аристотель колеблется в этом вопросе. Иногда он отходит от этого положения и говорит, что сущностью вещи является сама индивидуальная вещь: «Сама отдельная вещь и суть ее бытия есть одно и то же не привходящим образом, и это ясно еще потому, что знать отдельную вещь — значит знать суть ее бытия, так что и из рассмотрения отдельных случаев следует с необходимостью, что обе они нечто одно» (Метафизика, VII, 6). Действительно, если, по Аристотелю, нет никакого мира идей, а существует только материальный мир, то сделать другой вывод довольно трудно.

Что такое для Аристотеля вид, форма или сущность вещи? Форма — это не очертания конкретного предмета, а то, что придает видовое своеобразие вещам. Форма — это минимально возможная степень общности предмета, настолько минимальная, что она фактически сливается с самим чувственным предметом. Форму можно представить всегда в виде какого-нибудь конкретного предмета. Например, есть понятия «растение», «дерево», «береза». «Растение» или даже «дерево» — это настолько общие понятия, что представить их чувственным образом невозможно (невозможно, скажем, нарисовать дерево вообще). А вот береза — это уже вполне представляемый чувственным образом предмет.

Форма есть именно то, что мы можем сформулировать в определении данной вещи. Аристотель указывает в «Метафизике», что «сути бытия нет у того, что не есть вид рода» (Метафизика, VII, 4), т. е. у того, чему мы не можем дать родо-видовое определение. Следовательно, сущностью вещи является то, что формулируется в определении. Скажем, когда мы говорим, что стол есть вид мебели, предназначенной для выполнения определенных нужд (еды, письма и т. д.), то мы тем самым указываем некоторое родо-видовое определение стола. Мы указываем, что стол принадлежит к некоторому роду — мебели, но и имеет некоторое отличие от других видов этого рода — шкафов, стульев и т. п. Этот пример может помочь понять, почему именно вид Аристотель считает сущностью вещи, а не род или субстрат. «Мебель вообще» нельзя представить неким чувственным образом. Субстрат, т. е. материю (в данном случае древесину), лишенную какой-либо формы, — тоже. А вот стол (шкаф, стул и т. п.) представить как конкретно существующий предмет и описать (т. е. познать и определить) вполне возможно.

В работе «Категории» Аристотель несколько иначе подходит к этому вопросу и, по всей видимости пытаясь преодолеть колебания относительно понимания сущности в «Метафизике», различает сущности первичную и вторичную. Первичная, или первая, сущность — это единичная вещь, вторичная, или вторая, сущность — это вид, форма вещи: «Сущность, называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, — это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем, как, например, отдельный человек или отдельная лошадь. А вторыми сущностями называются те, к которым как к видам принадлежат сущности, называемые так в первичном смысле, — и эти виды, и их роды, например, отдельный человек принадлежит к виду „человек“, а род для этого вида — „живое существо“. Поэтому о них говорят как о вторых сущностях, например „человек“ и „живое существо“» (Категории, 5).

Поскольку мыслит форму разум, то разум оказывается формой форм. Разум есть некоторая форма, которая вмещает в себя формы познанных вещей.

Таким образом, можно очередной раз увидеть, как у Аристотеля тесно связываются его онтология, гносеология и логика. Оказывается, что сущность вещи можно познать, дав определение этой вещи. С этой точки зрения можно по-новому понять смысл того деяния, которое совершил Адам, когда давал имена всем зверям, которых к нему привел Бог (Быт. 2, 19). На языке аристотелевской философии это выглядит следующим образом: Адам обладал способностью видеть сущность каждого предмета и поэтому мог дать его определение, которое отражалось в его имени, понятии.

Относительно материальной причины Аристотель гораздо больше согласен с Платоном и лишь уточняет и развивает его положения. Материальная причина, как сказано в «Метафизике», есть «то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как в последнее они, погибая, превращаются» (Метафизика, I, 3). Поэтому материальная причина может рассматриваться в разных аспектах. Аристотель приводит в качестве примера статую. Форма статуи есть тот замысел, который был в уме скульптора до того, как эта статуя появилась на свет, а материя есть та медь, из которой эта статуя была изготовлена: «Под материей же я разумею, например, медь, под формой — очертание — образ (σχήμα τής ἰδέας), под тем, что состоит из обоих, — изваяние как целое» (Метафизика, VII, 3). Понятно, что если мы будем рассматривать медь как некий слиток, из которого была изготовлена статуя, то она также сама по себе может быть расчленена на форму и материю и т. д., до тех пор пока мы не дойдем до первой материи, совершенно лишенной какой бы то ни было формы.

Аристотель проводит четкое различие между первой и последней материей. Последняя материя для Аристотеля есть то, из чего состоит конкретная вещь. Таковы кирпичи для дома, медь для статуи и т. д. Первая материя — это некоторое начало, абсолютно лишенное формы. А если познаваемым является то, что существует и может быть выражено в определении, т. е. форма, а первая материя абсолютно лишена формы, то первая материя совершенно непознаваема: «Материя же сама по себе не познается» (Метафизика, VII, 10). Она существует, но по характеристикам фактически сближается с небытием. Однако здесь очень тонкое отличие Аристотеля от Платона. Первая материя непознаваема, поскольку у нее нет сущности, но так как она существует, то ее существование познаётся умом. Чувствами и ощущениями познать ее существование невозможно. В этом парадоксальность самой первой материи. Будучи абсолютно пассивной, она лишена какой-либо возможности к действию. Но у первой материи и формы есть и нечто общее — они обе вечны: «материя есть именно потому, что она невозникшая» (Метафизика, III, 4), «ни материя, ни форма не возникают» (Метафизика, XII, 3)