Александр Зиновьев - Русский эксперимент Страница 49

Эмигрантская волна была неразрывно связана с диссидентским движением. Многие становились диссидентами вследствие отказов на эмиграцию или с намерением добиться эмиграции. Большинство диссидентов эмигрировали на Запад.

Эпоха «кукишей». Ниже я хочу остановиться еще на одном явлении этого периода, которое вносит дополнительный штрих в это описание. Оно связано с именами Кафки и Оруэлла.

В московских интеллигентских кругах начали говорить о Кафке уже в конце хрущевского правления. Официально творчество Кафки истолковывалось как отражение пороков буржуазного общества, как признак его глубокого разложения и предвестник его скорой гибели. Но московские фрондирующие интеллектуалы использовали его как повод в завуалированной форме похихикать насчет язв своего собственного общества и повздыхать о своей собственной печальной участи. Они, разумеется, истолковали творчество Кафки как разоблачение советского «тоталитарного режима». Вздохи были лицемерны, ибо участь вздыхателей была не столь уж печальна: они делали карьеру, добивались успехов, обогащались материально. Истолкование было притянуто за уши. Но это не мешало московским «храбрым» интеллектуалам вести бесконечные разговоры, в которых они блистали своей осведомленностью насчет «современной» культуры и прогрессивностью воззрений.

Сочинения Оруэлла стали циркулировать в наших кругах уже в брежневские годы, причем — в самодеятельных переводах, сделанных, кстати сказать, добросовестно. Они имели больший успех, чем сочинения Кафки, особенно «1984». Об этой книге много говорили и спорили. Причем ее истолковывали как книгу социологическую и даже как профетическую, предсказывавшую будущее состояние человечества. Это истолкование делалось отнюдь не против воли и намерений самого Оруэлла. Он сам, по его словам, стремился довести до логического конца «тоталитарные идеи», которые были достаточно сильными уже в его время и которые уже частично реализовались в гитлеровской Германии и в сталинской России.

Мои взгляды на коммунистическое общество и на эволюцию человечества в эти годы складывались в значительной мере в полемике с оруэлловской картиной, которая считалась наилучшим описанием реального коммунизма и эволюции человечества в нашу эпоху. Мне же эта картина представлялась поверхностной, примитивной, надуманной. Она была очень эффектной и удобной в сфере идеологически-пропагандистской критики коммунизма. Я же шел по пути критики научной, отвергающей всякие литературные эффекты.

Кто-то сказал, что масштабы ученого определяются тем, как много людей он ввел в заблуждение и насколько долго. Эту формулу можно применить и к оценке масштабов личности в сфере социальной мысли. С этой точки зрения вклад Оруэлла в формирование западных представлений о будущем, посткапиталистическом обществе огромен. И Запад в ближайшие годы вряд ли с ними расстанется. Так что книге Оруэлла предстоит еще немало лет влиять на умы и чувства миллионов людей на Западе. Ничто так долго не застревает в душах людей, как ложные идеи, ставшие предрассудком. Невежество действительно есть сила!

По тем же причинам я остался равнодушен к сочинениям Замятина, Платонова, Булгакова и других, которые стали играть роль того же «кукиша в кармане». Вообще это была эпоха «кукишей». Критику «режима» усматривали во всем мало-мальски похожем на нее и всему старались придать намек на критику. В игре стало принимать участие огромное число людей, включая научных работников, профессоров, писателей, художников, журналистов, сотрудников аппарата власти и даже КГБ, иностранцев.

В эти годы значительная часть столичной интеллигенции заняла позицию «как бы расстрелянных». Эти люди прекрасно устраивались в жизни и делали успешную карьеру, но вместе с тем стремились выглядеть так, будто именно они суть жертвы «режима». Они стремились урвать для себя все — и все блага слуг режима, и репутацию борцов против режима. Уже в те годы отчетливо наметилась роль, какую ей предстояло сыграть в ближайшем будущем.

Интеллигенция. Термин «интеллигенция» многосмыслен, причем в каждом случае смысл довольно неопределенен. И дело тут не просто в игнорировании требований логики к терминологии, а в сложности социальной структуры населения, в ее изменениях и многоплановости.

До революции в интеллигенцию включали писателей, художников, ученых, врачей, инженеров, учителей, профессоров и т.п., короче говоря, более или менее образованных людей, занимавшихся интеллектуальным трудом или по крайней мере трудом, требовавшим образования и интеллектуальных усилий. Таких людей было сравнительно немного. Они образовывали особую социальную категорию. Их социальную роль видели в просвещении «народа» и в его идейно-моральном улучшении. Они сыграли огромную роль в критике дореволюционного общества и в идейной подготовке революции 1917 года.

После Октябрьской революции еще имела место какое-то время инерция дореволюционного статуса этой категории граждан общества. Однако вскоре вступили в силу новые факторы. Во-первых, общее и профессиональное образование стало достоянием миллионов людей, так что этот признак уже не выделял интеллигенцию в старом смысле из прочей массы людей.

Во-вторых, сферы деятельности, ранее считавшиеся сферами интеллигенции, разрослись настолько, что число занятых в них людей стало исчисляться сотнями тысяч и даже миллионами. Причем и их коснулись общие законы социального структурирования. На первый план вышли социальные различия людей, занятых в совокупности в одном и том же виде интеллектуальной, творческой, культурной и т.д., в общем — «интеллигентской» деятельности. Например, в науке установилась многоступенчатая иерархия социальных позиций от академиков, принадлежавших к самым высшим и привилегированным слоям общества, и до младших сотрудников, технического персонала и всяких подсобных работников, принадлежавших к низшим слоям. Разница в жизненных благах для них достигла колоссальных размеров. Аналогичная ситуация сложилась и в других сферах «интеллигентского» труда.

И в-третьих, высокообразованные люди заполнили все прочие, «неинтеллигентские» сферы общества — государственные учреждения, управленческий аппарат, органы государственной власти, милицию, юридические учреждения, армию, спорт и т.д. Большое число ученых, писателей, художников, музыкантов, профессоров, юристов, врачей и т.д. заняли в обществе такое положение, что их скорее следовало отнести к категории чиновников системы власти и управления, чем к интеллигенции в старом смысле.

Тем не менее в послесталинские годы сложилась определенная категория людей, которую можно назвать интеллигенцией в широком смысле слова. В эту категорию вошли люди с высшим и специальным средним образованием, занятые трудом по профессии, приобретенной благодаря образованию (научные работники, преподаватели, врачи, инженеры, журналисты и т.д.). Для них источником средств существования и жизненного успеха стало именно их профессиональное образование и успехи в профессиональной работе. Многие из них заняли довольно высокое положение в обществе, большинство — среднее, прочие имели шансы как-то повысить свой статус и улучшить свои жизненные условия. В целом эта категория имела целый ряд преимуществ перед другими — сравнительно обеспеченное положение, легкость и интересность работы, минимум или отсутствие риска, гарантии положения, возможности улучшений, доступ к культуре, среда общения и многое другое. Кто-то пустил в ход слово «образованщина», вполне подходящее для этой категории.

С моральной точки зрения «образованщина» была (и остается) наиболее циничной, приспособленческой, трусливой и подлой частью населения. Она была лучше других образованна. Она была уверена в своей профессиональной нужности и ценности. Ее менталитет был гибок, изворотлив. Она умела представить любое свое поведение в наилучшем свете и найти оправдание любой своей подлости. Она была добровольным оплотом режима. Она была не жертвой режима, а его носителем, его слугой и хозяином одновременно. Она была социально эгоистичной, думала только о себе. Ее роль была двойственной. С одной стороны, она поставляла людей в оппозицию к режиму, сочувствовала диссидентам и даже поддерживала их, была подвержена влиянию западной пропаганды. А с другой стороны, она поддерживала антиоппозиционные действия властей и сама активно громила диссидентов и «внутренних эмигрантов».

Одновременно с рассмотренным процессом происходило формирование сравнительно немногочисленного слоя, который можно назвать (и часто называют) интеллигенцией в узком смысле слова или «интеллектуалами». К концу брежневского периода этот слой стал весьма ощутимой силой в обществе. В него вошли представители науки, литературы, музыки, журналистики, профессуры, театра, изобразительного искусства и других сфер культуры. Это — известные личности, имевшие более или менее широкое и сильное влияние на умы и чувства людей. Но не только они. В этот слой вошли и многие тысячи людей «помельче», рангом ниже, но на своем уровне, в своем регионе и в своей сфере выполнявшие сходные функции, занимавшие сходное положение. И так вплоть до самых «маленьких», своего рода «солдат» и «чернорабочих» этой армии интеллектуалов, которые выполняли функции распространителей влияния интеллектуальных «офицеров» и «генералов», а также служили резервом воспроизводства этого социального монстра.