Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мераб Константинович Мамардашвили Страница 6

Для дальнейшего рассуждения я буду вводить философские понятия. Держите в голове четкое различие между, с одной стороны, тем, что упорядоченно, что воспроизводится под знаком формы в некотором устойчивом, гармоническом и цельном виде, а с другой — чем-то хаотичным, неопределенным, бесконечным, что подвержено распаду во времени, и приложите ко всему идею: то, что цельно и упорядоченно, не есть человек, не есть та человеческая жизнь, какую мы знаем (а мы знаем только обыденную, повседневную, эмпирическую жизнь). Я говорил, что в основе всех великих философий и религий лежит одна-единственная мысль: реально есть другая жизнь, более реальная, чем наша, есть нечто другое, что тоже живет, но живет иначе, чем мы, живет более осмысленно; это более высокая жизнь, и к ней можно прилагать слова: «священная», «святая», «жизнь в ином времени, в ином пространстве» и так далее.

Идея иной жизни означает, кроме всего прочего, одну забавную вещь. Откуда мы узнаём, что есть другая жизнь, спрашивают греки, такая жизнь, в которой нет распада, в которой есть память. А память — это условие того, чтобы моменты времени соединились, и в то же время память не является эмпирическим свойством человека. Когда я говорю: «естественно — забывать, помнить — искусственно», я ведь имею в виду свойства некоего другого целого, в котором есть память. В человеке — биологическом существе — памяти нет, а в сознании человека, который прошел через удары кнута ритуала и мистерии, появляются мысли, несущие в себе память, преемственность, связи. И возникает проблема другой жизни; мысль об этом появляется, потому что этого может не быть. Выражусь иначе, взяв частный случай этого хода мысли: проблема истины возникает только потому, что существует возможность заблуждения. Там, где нет возможности заблуждения, нет и проблемы истины. В более широком смысле можно сказать так: возникает проблема особенного упорядоченного состояния, потому что человек своенравен и своеволен и по своему поведению и своеволию может <…>, заблуждаться, творить зло. В таком контексте появляется идея закона.

Пока мы не поймем, что можем заблуждаться, своевольничать и своим своеволием ввергать мир в хаос, мы вообще не можем думать о законах как о предмете философского и научного, отвлеченного рассуждения. Пока действует архаический и космический закон и пока отклонения от него воспринимаются как космические катастрофы (что наглядно видно в мифах), а не как продукт человеческого своеволия, не как интеграл — как говорили индусы — действий, которые сцепились в некоторые свои невидимые последствия, накопились как карма (карма — это идея космического мирового наказания, действующего на протяжении всех воспроизводящихся человеческих поколений, карма, наказующая нас через воплощение), мы продолжаем испытывать все те же самые эмпирические, раздерганные и бессмысленные состояния в той мере, в какой мы не вырвались из колеса рождения, пока мы не собрались в целое. Иными словами, по закону кармы, если бы Эдип не проделал того, что проделано в трагедии «Эдип»[9]*, то он продолжал бы воплощаться и продолжались бы акты убийства отца, акты сексуальной жизни с собственной матерью и так далее.

И лишь глубокое осознание идеи выпадения возможного, являющегося продуктом того, что делал человек по своему своеволию, своенравию, впервые и ставит проблему такого закона, или порядка, который поддается постижению, который интеллигибелен, или интеллектуально проницаем. Вспомним платоновский миф: связанные пленники смотрят на стену, где проходят в беспорядке тени[10]*; по условности самого этого мифа, по договоренности автора с читателями, они в принципе не могут повернуть головы и увидеть, что далеко за спиной есть источник света (между источником света и самими пленниками проходят предметы, свет от источника света падает на предметы, и пленники видят их отражения на стенах пещеры). Великой идеей здесь является акт осознания, что это тени. И когда мы поняли, что мы отклонились, что мы попали в царство теней, тогда мы можем вводить и формулировать правило того, что же мы можем действительно понимать, можем ставить вопрос о законе.

Греки формулируют его так (сейчас мы очень странным образом подошли к особенностям философского языка, которому надо нарушить все особенности нашего эмпирического языка): понимать можно только бытие, а небытие понимать нельзя. Более того, греки выражают это такой формулой: бытие есть, и есть только бытие, а небытия нет, и небытие невозможно даже высказать на нашем языке. Очень странная формула. Это одна из первых, почти магических по своей непонятности философских формул. Обычно историки философии отсчитывают начало философии от этой формулы, поскольку они вообще считают, что философия начинается с понятия бытия. Всякая первофилософия (как в смысле своего исторического возникновения, так и в смысле всего последующего) остается фундаментальным ядром всяких других отраслей, или разветвлений, философии; они все разветвляются (скажем, теория познания, этика и прочее) вокруг одного ядра: учения о бытии. Все начинается с бытия, но начинается странной формулой: то, что мы можем понять, есть бытие, и только бытие мы можем понимать, небытия нет, и мы не можем его даже высказывать.

Попробуем понять, что это значит. Прежде всего, здесь нарушены все правила нормального человеческого языка. «Бытие есть» — это то же самое, что сказать «масло масляное», это тавтология. Далее, сказать, что небытия нет, — это тоже тавтология. (Все, что я говорю, почти буквальные цитаты, хотя от греческих текстов почти ничего не сохранилось, кроме платоновско-аристотелевских текстов[11]*, так что цитаты из Парменида — «со щепоткой соли».) Поскольку небытия нет в том смысле, что мы его не можем даже высказать, то тем самым мы должны принять неприемлемую вещь: мы не способны заблуждаться, не способны высказать ложь. Что это значит? Мы же эмпирически знаем, что человек заблуждается, отклоняется, ведь известны факты, что люди могут неистинно мыслить, врать, совершать зло, а Сократ говорит (я делаю еще один шаг, немного усложняя дело), что человек, знающий добро, не может делать зло[12]*. Это тоже полностью противоречит нашему эмпирическому опыту: мы знаем, что люди, очень умные, знающие, вполне сознательно делают зло и что вообще делание зла или существование зла от добра или знания добра и истины не зависит. А философы утверждают такую странную вещь. Непонятно. Попробуем на уровне простейших ассоциаций, связанных со словами «бытие», «небытие», «зло», «истина», «добро», разобраться