Эрик Хоффер - Истинноверующий. Мысли о природе массовых движений Страница 7

Таким образом, интенсивность недовольства обратно пропорциональна расстоянию до желанной цели. Формула эта справедлива и для приближающихся к цели и для удаляющихся от нее, т. е., с одной стороны, для тех, кто вот-вот станут богатыми, свободными и т. п., с другой стороны, для новых бедняков и для недавно порабощенных.

Наша неудовлетворенность сильнее тогда, когда мы многое имеем и хотим иметь еще больше, чем когда мы ничего не имеем и хотим немногого. Мы меньше недовольны, когда нам не хватает многого, чем когда нам не хватает чего-нибудь одного. (45:)

Мы гораздо смелее, когда добиваемся лишнего, чем когда добиваемся необходимого. Поэтому часто, начиная отказываться от излишнего, мы начинаем терять и необходимое.

Надежда иногда действует подобно взрывчатому веществу, а иногда она дисциплинирует и наполняет терпением: первое — когда предполагается, что надежда исполнится скоро; второе — когда надежда осуществится не скоро. Массовое движение во время своего подъема обещает надежду первого варианта. Оно старается возбудить своих приверженцев на действие; к действию же толкает именно такая форма надежды, обещающая скорый успех. Христианство в период своего подъема провозглашало наступление конца света и немедленное царство небесное; Магомет обещал своим правоверным богатую добычу; якобинцы обещали немедленную свободу и равенство; ранние большевики обещали хлеб и землю. Гитлер — немедленное раскрепощение от версальского рабства, работу и деятельность для всех. Позднее, когда движение получает власть, акцент его перемещается на отдаленную надежду — на мечту и манящее видение. Массовое движение, достигнув цели, начинает заниматься только сохранением достигнутого, и тогда послушание и терпение ставятся выше непосредственного действия, а когда мы «надеемся на то, чего не видим, тогда терпеливо ожидаем»[27].

Каждое массовое движение, достигшее власти, предлагает свою собственную надежду — свой сорт опиума для того, чтобы притупить нетерпение масс, чтобы они смирились со своей участью. Сталинизм такой же опиум для народа, как и господствующие религии[28]. (46:)

Рабы бедны, но там, где рабство широко распространено и укрепилось, там мало вероятности возникновения массового движения. Абсолютное равенство среди рабов, коммунальное житье в отведенных для рабов помещениях, — все это исключает возникновение личной неудовлетворенности. Смутьяны в рабском обществе — это или недавно порабощенные, или освобожденные рабы. Непривычная свобода для только что освобожденного раба — корень его недовольства.

Свобода усиливает чувство неудовлетворенности так же, как и ослабляет его. При свободе передвижения неудача выбора полностью ложится на плечи отдельной личности. Свобода предоставляет больше вариантов действия, но тем самым ведет к большему числу ошибок и к большей неудовлетворенности. Правда, при свободе чувство неудовлетворенности облегчается возможностями для действий, движения, перемен, протеста. Если человек лишен талантов сделать что-нибудь для себя, то свобода для него — угнетающее бремя. К чему свобода выбора, если он ни на что не способен? Мы присоединяемся к массовому движению, чтобы избегнуть личной ответственности, или, говоря словами пылкого молодого нациста, — «чтобы быть свободным от свободы»[29]. Когда рядовые нацисты заявляли, что они не виновны во всех чудовищных преступлениях, которые они совершили, — это было не просто наглым лицемерием. Они считали себя обманутыми и оклеветанными, когда на их плечи взваливали ответственность за исполнение приказов. Разве они не присоединились к нацистскому движению для того, чтобы быть свободными от ответственности?

Выходит, что самая лучшая почва для массового движения — это общество, где достаточно свободы, но нет (47:) смягчающих средств против неудовлетворенности. Французские крестьяне XVIII века в отличие от крестьян Германии и Австрии оказались восприимчивее к соблазнам революции, потому что они уже не были крепостными и имели землю. В России, пожалуй, не было бы большевистской революции, не будь русский крестьянин свободным на протяжении целого поколения или больше и не войди он во вкус частного землевладения.

Массовые движения, возникшие во имя освобождения от строя угнетения, во время своего активного действия не дают свободы личности. Пока движение занято борьбой с существующим порядком или защищается от внутренних и внешних врагов, его главная забота — требование от личности единства и самопожертвования, отказа от собственной воли, от своего мнения, собственных интересов. По Робеспьеру, революционное правительство было «деспотизмом свободы против тирании»[30].

Важно, что активное массовое движение, забывая о свободе личности, отодвигая ее на будущее, не противоречит настроениям своих рядовых приверженцев. Фанатики, как говорит Ренан, боятся больше свободы, чем преследований[31]. Верно, что приверженцы движения в период его подъема чувствуют себя освобожденными, хотя живут и дышат в атмосфере строгих догматов и приказов. Это ощущение освобождения приходит благодаря бегству от обязанностей, страхов, безнадежности, беззащитности одинокого существования. Для них бегство — это избавление, которое они ощущают как искупление. Переживание большой перемены дает ощущение свободы даже тогда, когда перемена эта происходит в рамках строгой дисциплины. Только когда движение прошло свою активную стадию и застыло в прочных определенных формах, только тогда может появиться личная свобода. Чем (48:) короче активная фаза движения, тем больше будет казаться, что само движение, а не его завершение, дало возможность появиться личной свободе. Это впечатление бывает тем сильнее, чем более тираническим был порядок, который движение свергло.

Те, кто считают свою жизнь изломанной и растраченной попусту, стремятся больше к равенству и братству, чем к свободе. И если они требуют свободы, то свободы для установления равенства и для нивелировки общества. Стремление же к равенству частично является стремлением к анонимности: «быть одной ниткой в общественной рубахе и не отличаться от других ниток»[32]. Никто не может указать на нас пальцем, сравнивать нас с другими и показывать нашу неполноценность.

Кто громче всех шумит о свободе, чаще имеет меньше шансов быть счастливым в свободном обществе. Неудовлетворенные, угнетаемые своими недостатками свою неудачу валят на существующий порядок. На самом же деле их сокровенное желание — кончить «свободой для всех». Они хотят ликвидировать свободную конкуренцию и другие суровые испытания, которым беспрестанно подвергается личность в свободном обществе.

При подлинной свободе равенство является страстью масс, а при подлинном равенстве свобода является страстью небольшого меньшинства.

Равенство без свободы создает более устойчивые общественные формы, чем свобода без равенства.

Бедность в сочетании с творческим даром, обыкновенно, свободна от чувства неудовлетворенности. Это верно (49:) в отношении и бедного кустаря, искусного в своем ремесле, и в отношении бедного писателя, художника и ученого в расцвете творческих сил. Ничто так не поддерживает нашу уверенность в себе, ничто так не укрепляет нас, как постоянное творческое напряжение: день ото дня наблюдать, как под твоими руками что-то растет и развивается. Упадок кустарного искусства в наше время является, может быть, одной из причин растущей неудовлетворенности и повышенной чувствительности к массовым движениям.

Поразительно, что по мере угасания творческих сил у личности наблюдается резко выраженная склонность присоединить себя к массовому движению. Взаимосвязь между бегством от своего бесплодного «я» и повышенной чувствительностью к массовым движениям совершенно ясна. Писатель, художник или ученый с наступлением творческого упадка, когда иссякает источник творческих сил, рано или поздно попадает в ряды страстных патриотов, расистов, ярмарочных проповедников, поборников какого-нибудь «священного дела». Возможно, что и сексуальные импотенты движимы такими же импульсами. (Роль нетворческой личности в нацистском движении уже рассмотрена в 3-м разделе.)

Бедняки, являющиеся членами тесной группы — племени, сплоченной семьи, тесной расовой или религиозной группы, — относительно свободны от чувства неудовлетворенности и потому почти невосприимчивы к соблазну массового движения. Чем меньше смотрит человек на себя как на автономную личность, способную самостоятельно избирать свой путь к жизни и самой нести ответственность за себя, тем менее вероятно, что он (50:) бедность свою рассматривает как доказательство собственной неполноценности. Член сплоченной группы имеет, так сказать, более устойчивую «точку революционности», чем отдельная личность. Чтобы побудить его к восстанию, требуется больше несчастий, страданий и унижений. Причиной революций в тоталитарном обществе чаще бывает не возмущение против угнетения, не возмущение страданиями, а просто ослабление тоталитарного режима.