Война и мир Джудит Батлер - Ирина Анатольевна Жеребкина Страница 8

среди людей равным образом (как это сделала Меркель), но скорее в том, чтобы напомнить, что инклюзивность не является единственной целью демократической политики, особенно политики радикальной демократии (в терминах Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф),[81] и, во-вторых, требует критического анализа актов самоименования «народа» и процедур, посредством которых «народ» предположительно выражает «народную волю».

Могут ли акты самоименования квалифицироваться как самоопределение или адекватное выражение народной воли? – ставит вопрос Батлер. Какие политические стратегии реализуются в акте самоименовании народа, спрашивает она. И как можно обнаружить условия, при которых, когда прекариат заявляет «мы – это народ» («мы все еще народ», т. е. мы все еще упорствует и еще не уничтожены».[82]) – это не просто требование включения, но и практики исключения?

В этом контексте Батлер обращается к исследованию вопроса о том, как происходит конституирование «народа» как политической субъективности и отвечает на этот вопрос, используя понятие антагонизма Лаклау и Муфф как «вязкой гегемонной борьбы». Конституирование народа, пишет Батлер, осуществляется как претензия на то, чтобы получить определенную демаркационную границу народного антагонизма как признанную. В таком случае мы можем установить, кто есть «народ» только тогда, когда борьба за то, кто принадлежит к «народу», обостряется, то есть когда одна группа противопоставляет свою собственную версию «народа» тем, кто находятся вне, кто рассматриваются как угроза для «народа».[83] В условиях современных политик демократии как форм некрополитики мы, по её мнению, имеем три политических ситуации одновременно: 1) во-первых, тех, кто стремится определить «народ» (это всегда властная группа, гораздо меньшая, чем народ, который она хочет определить), 2) во-вторых, субъекты «народа», которые не признаются «народом» и 3) в-третьих, тех, кто пытаются установить последнюю группу в качестве части народа.[84] Более того, даже если мы стремимся представить либеральную демократию, подчеркивая в ней по видимости инклюзивные характеристики включения каждой и каждого в демократию как форму политического, стремясь установить полностью включающую группу, мы, по мнению Батлер, вряд ли преодолеваем то, что Муфф и Лаклау назвали «конститутивным исключением»,[85] посредством которого устанавливается партикулярное включение («народа»), претендующее на универсальное («либеральную демократию») как политически универсальную форму современности.

Поэтому, как считает Батлер вслед за Лаклау и Муфф, в условиях современной некрополитики мы вынуждены признать, что любая формация «народа» частична. Такое признание требуется, по мнению Батлер, по следующим двум причинам: во-первых, многие исключения осуществляются без знания о них, во-вторых, исключения часто натурализуются как «нормальное» положение дел. Тем самым вопрос, является ли «народ» тем, кто выражает «народную волю» и могут ли эти акты самоименования быть квалифицируемы как самоопределение и считаться адекватным выражением народной воли, всегда остается открытым, по мнению Батлер.[86]

Являются ли публичные демонстрации, такие как Арабская Весна, Окупай или демонстрации против прекарности действительными и обещающими выражениями народной воли? Предположение Батлер в этом контексте – что мы должны прочитать эти сцены политического не только в терминах версии людей, которые их эксплицитно излагают, но и как отношения перформативной власти, посредством которых они приводятся в действие.

Первый тип действий, остающихся внепарламентскими, является, по её мнению, неизбежно преходящим, недолговечным. Но когда они открывают новые парламентарные формы (и это второй тип действий как инициированных властью), они рискуют утратить характер репрезентации народной воли.

Здесь Батлер и формулирует свой главный тезис перформативной теории собраний о том, что политическая форма демократии и народный суверенитет – не одно и то же.[87]

Народные собрания как предположительная форма народного суверенитета формируются и распадаются неожиданно – вследствие произвольных или непроизвольных условий, напоминает Батлер. Например, их преходящий характер проявляется, в частности, в том, что когда «народ» поддерживает и институализирует правительство, народный суверенитет утрачивается при проведении своих лидеров в парламент. Одновременно и правительства, которые возникают и исчезают именно благодаря совместным действиям народа, также обнаруживая себя в качестве всего лишь преходящих: ведь тогда они лишаются поддержки, обеспечивающей им легитимность. А её обеспечивает именно народный суверенитет.

Таким образом, в процессе функционирования народного суверенитета Батлер также обнаруживает онтологию двойственного. Она считает, что, в противоположность заявлениям правительства, главным качеством «народного суверенитета», когда люди собираются вместе, является сила выражения, отличающаяся от права говорить в рамках порядка данного. Другими словами, «народный суверенитет» означивает избыток по отношению к тому, что говорится во время собраний как практик «народного суверенитета», однако именно такой способ сигнификации является совместным телесным действием, или, как определяет Батлер, плюральной формой перформативности. Тезис о значимости силы выражения в политике по сравнению с практиками права говорить аналогичен тезисам Лаклау в его последней книге – «Риторические основания общества»,[88] где ставка делается именно на риторический элемент в политике. Ведь и Лаклау, и Батлер понимают понятие политического как никогда не завершенное без народной поддержки.

В результате, с одной стороны, оспаривание доминирующих политик осуществляется ассамблеями, забастовками, пикетированием и оккупацией публичных пространств; с другой стороны, эти тела являются объектами множества демонстраций, которые принимают прекарность как условие перформативности власти.[89]

Цель Батлер, как она формулирует, – подчеркнуть очевидное в условиях, когда очевидное исчезает: по её мнению, существуют пути выражения и демонстрации прекарности, которые формируют экспрессивную свободу, принадлежащую публичным собраниям. И действительно, когда некоторые критики утверждают, что всё, что удалось Окупай – это просто собрать людей вместе на улицах, они – тем самым – фиксируют тот факт, что эти пространства часто закрыты для публичных собраний под предлогом «безопасности» и даже «общественного здоровья». Эксплицитные цели этих собраний различны: оппозиция деспотической власти, секьюритарным режимам, национализму, милитаризму, безгражданственности. Иногда это вызов самому капитализму или неолиберализму.

Батлер согласна, что это очень разные собрания, поэтому необходимы разные подходы для их изучения. Для неё важен тезис о значимости измерения телесности в понятии «воли народа» и в политическом поле в целом, когда она в своем анализе политики утверждает и помещает тело в сердцевину политического поля. По её мнению, именно тело в его выразительной, сигнификативной функции выдвигает то, что она называет «телесным требованием», считая именно его более подходящим для обозначения экономических, социальных и политических условий, более не подверженных формам прекарности. «Когда люди совместно занимают улицы, – формулирует Батлер в терминах эмансипаторности, – они формируют нечто вроде тела политики, и даже если это тело политики не говорит единым голосом – даже если оно вообще не говорит – оно тем не менее формирует, устанавливает свое присутствие как плюральная и упорная телесная жизнь».[90]

Как она неоднократно подчеркивает, для людей, которые все еще живут в номинальном контексте либеральной демократии, установка, что индивидуумы должны заботиться только о самих себе,