Оскар Курганов - Тайна песчинки Страница 3

Три брата — Ааду, Иоханнес и Константин — каждую неделю отправлялись в школу, которая была в двенадцати километрах от хутора. Каждую неделю они пешком возвращались домой. Это были веселые путешествия, во всяком случае, такими они представляются братьям теперь, когда поседевшие и много пережившие братья Хинт возвращаются к своему детству.

Еще с вечера в воскресенье мать начинала готовить их к утреннему походу. Ааду, самый старший из них, заменял отца и был вожаком, строгим наставником. Он вставал раньше всех и кричал: «Я уже ухожу!» Хоть младшие братья и знали, что он без них не уйдет. Только так можно было заставить их подняться на рассвете и идти по едва видимой дороге в школу.

На острове Саарема с давних пор живут не только земледельцы, но и рыбаки, строители, плотники. Самые лучшие рыболовные снасти делались всегда на острове Саарема. Этот остров воспитал лучших плотников и лучших строителей.

Иоханнес Хинт был потомственным строителем. Его прадед и дед строили на острове Саарема и на всей эстонской земле. И хоть отец его стал моряком и хотел, чтобы и дети пошли по его пути, хоть морское дело было на острове таким же почетным, как и строительное, но жизнь сложилась так, что из трех братьев старший стал писателем, а Иоханнес и Константин — строителями. «Нелегко было дать инженерное образование двум сыновьям». Эту фразу часто повторяла мать Иоханнеса — Мария Хинт. Ааду стал учителем той же школы, где учились Иоханнес и Константин. Он-то и воспитывал младших братьев.

Все это он вспоминает сейчас с какой-то веселой усмешкой, не вникая в детали, не считая, что детство у них было трудным.

Нет, это обычные условия жизни для всех трудовых эстонских семей, для жителей острова Саарема, за исключением, конечно, тех, кто владел рыболовным флотом, кто скупал у рыбаков весь их улов морских угрей. Со всех хуторов дети шли в школу за пятнадцать, за двадцать, за тридцать километров. Это была единственная возможность учиться.

— Впрочем, — говорит Ааду Хинт, — в романе «Берег ветров» — вся история нашей семьи. Вряд ли есть смысл пересказывать три толстенные книги. Я, правда, не уверен, что Иоханнес дочитал их до конца.

— С трудом, но все же одолел, — улыбается Иоханнес.

— Почему — с трудом?

— В трех книгах я не нашел ни одного слова о силикальците, — продолжал шутить Хинт.

— Поверьте мне — наступит день, когда вся история человечества будет связываться с силикальцитом. Уж мой брат этого добьется. — Ааду говорил это с гордостью учителя — успехи брата его радовали.

Было время, когда об Иоханнесе Хинте говорили:

— Это какой Хинт — брат писателя?

Теперь же — Ааду рассказывает об этом с иронической усмешкой — о писателе Хинте иногда говорят:

— Это какой же Хинт — брат Силикальцита?

Все чаще в Таллине Хинта называют просто Силикальцитом. Это стало его вторым именем. Поистине, надо много сделать для людей, чтобы заслужить право на такую народную кличку.

Глава четвертая

Теперь можно вновь вернуться к той ночи у костра, когда разговор об открытии Хинта привел нас к не очень дальним, но очень горестным временам войны.

Хинт то подбрасывал хворост или щепки в огонь, то уносил котел с кипятком, то молча сидел, изредка обращаясь ко мне с ничего не значащими вопросами: «Вы быстро нашли Меривалья?» Или: «Почему вы хотели идти к морю?»

Я понимал, что Хинт охотно будет говорить о том, что его волнует теперь: о людях, мешающих развитию силикальцита, о больших и малых бедах новых заводов, о встречах с японскими инженерами — они назвали силикальцит волшебным камнем, не скупились на похвалы, на улыбки, поклоны, восторги.

Но как только речь заходила об истории силикальцита, как только я пытался размотать этот большой и сложный клубок и дойти до первой, начальной ниточки, Хинт умолкал. Он начинал проявлять повышенный интерес к огню, к почерневшим кирпичам, оберегавшим траву и сад от шальных искр, — словом, давал понять, что это слишком долгая история, чтобы можно было ей посвящать тихие минуты нашего ночного разговора у костра.

— Мы еще займемся с вами и этой историей, — сказал Хинт, — а теперь моя голова совсем забита, до отказа забита — поймите меня правильно — подводными рифами. Да, да, иначе их не назовешь.

— Что вы имеете в виду?

— Прежде всего — мои ошибки. Может быть, я действительно ничего не понимаю в людях.

Все это производило впечатление неожиданной ночной исповеди. И я не стал ни поторапливать, ни расспрашивать Хинта. Мы сидели и молчали, были только слышны треск сучьев в огне и далекое пение соловья.

— Я расскажу о лагере, — сказал Хинт после долгого молчания.

В шестидесяти километрах от Таллина на торфяных болотах фашисты создали во время войны «лагерь смерти» — люди здесь умирали от голода, болезней, истощения, от нечеловеческих пыток и страшного произвола. Узники лагеря добывали торф, а брикеты его складывали штабелями у опушки леса. Отсюда торф отправлялся в Германию.

Одним из этих узников был молодой инженер-строитель Иоханнес Хинт.

Хинт был заключен в самый страшный, четвертый блок, откуда каждый день выносили мертвых и истощенных. Тех, кто уже не мог идти на торфяные болота, пристреливали тут же у широкого рва. Мертвые тела укладывали крест-накрест, чтобы не развалились, как аккуратный хозяин складывает дрова перед своим сараем. Потом оставшиеся в живых засыпали страшные штабеля землей.

Голодный, измученный, отчаявшийся Хинт с тревогой и болью наблюдал за очередной похоронной процессией, и то ли у него вырвалось, то ли он не заметил, что его слышат, но неожиданно для самого себя он сказал своему соседу по блоку:

— Неужели все мы будем ждать, когда нас понесут в этот ров?

И в этот момент кто-то нанес ему удар кованым сапогом. Хинт упал и очнулся в карцере. Последствием этого события было то, что он еще ближе познакомился с капо по имени Янес.

Янес должен был научить Хинта ревностному послушанию фашистскому коменданту, истребить в нем, как выразился капо, «активное начало», превратить его в безмолвного автомата. «Мысль вредна и на том свете, — говорил Янес. — Мы не можем отправлять туда таких, как ты. Что скажет бог нашему коменданту?» Янес действовал методически и настойчиво — самый тяжелый участок доставался Хинту, уборка трупов поручалась Хинту, очистка лагерных уборных — тоже Хинту. Янес следил за каждым шагом Хинта, прислушивался к каждому его слову.

Хинт, однако, не оправдал надежд Янеса и его шефа. Мало того — Хинт убедился, что есть только один путь к спасению от Янеса, коменданта лагеря, от всей этой жестокой машины, которая уносила тысячи человеческих жизней, — побег.

Конечно, и до этого Хинт думал о побеге из лагеря. Но раньше эта мысль пугала его — на виду у всех заключенных избивали до смерти дерзких смельчаков, пытавшихся уйти из лагеря. И все-таки Хинт твердо решил, что надо бежать, как будто не было в лагере ни сложной охраны, ни пулеметов, ни злых собак, ни капо, еще более злых, чем овчарки.

С юношеских лет Хинт любил на досуге заниматься математическими вычислениями. Так и в лагере, отправляясь с очередной партией на торфяные болота, он подсчитывал количество людей, конвоируемых, и количество часовых, делил эти цифры, сопоставлял их, приходил к выводу, что пятьдесят безоружных, даже совершенно ослабленных людей могли бы справиться с двумя вооруженными конвоирами. И хоть он никому не говорил об этих своих математических расчетах, но у него все время зрела мысль о каком-то организованном побеге. Он поделился мыслью со своим соседом по четвертому блоку. Это был молодой парень Юрий Каск.

Юрий вырос в эстонской деревне, был медлительным и недоверчивым. Он выслушал Хинта, долго молчал, потом тихо сказал:

— Для массового побега нужна хорошая организация. Ее нужно создать. Но на это потребуется время. А каждый день уносит все новые и новые жизни. Кто знает, может быть, нас с тобой постигнет та же участь еще до того, как мы устроим побег.

И он указал на очередную жертву голода, истощения и мук, которая лежала на нижнем ярусе барака.

Юрий предложил бежать вдвоем.

Глава пятая

Легко сказать — бежать. Побег надо подготовить, продумать, учесть все мельчайшие детали. В случае провала их ждет неминуемая смерть. Комендант лагеря объявил: каждый, кто попытается бежать из лагеря, будет повешен вниз головой.

И каждый день на лагерном плацу совершались жестокие экзекуции над «беглыми».

Бараки были ограждены тремя линиями колючей проволоки. Часовые, немецкие овчарки, яркие прожектора, бдительные капо, шпионаж — все это помогало фашистам держать в повиновении тысячи людей.

К тому же люди были настолько истощены, что рассчитывать на длительный побег было бы безумием. Вряд ли кто-нибудь из заключенных мог бы пройти десятки километров по лесным тропам без запасов воды и пищи. Ведь на всех дорогах стояли патрули, и человек в лагерном полосатом костюме мгновенно был бы схвачен. Стало быть, бежать надо было в какую-нибудь глубинную деревню, где можно переодеться, выждать день-два и снова бежать.