Сергей Козлов - Исторические предпосылки создания спецназа, 1941-1945 гг. [том 2] Страница 10

В Мценске нас должен был ожидать оперативный работник нашего отдела майор Ларионов, явка с которым была обусловлена в пассажирском зале железнодорожного вокзала. Он попутным транспортом выехал несколькими днями раньше, чтобы подобрать на месте личный состав группы и подготовить условия легализации радиста.

При въезде в город нас поразило почти полное отсутствие на улицах гражданских лиц. Шли бойцы, командиры, плелись раненые, но спросить, как проехать к вокзалу, было не у кого. Все спешили на восток. Магазины и учреждения

Специальная разведка ВС СССР в годы Второй мировой войны

были открыты, но в них не было посетителей.

Вокзал был пуст. У будки одиноко сидел инвалид-стрелочник.

— Куда делось все начальство? — спросил я.

— Утекло, — коротко ответил он.

На станции, как и в городе, все свидетельствовало о поспешной, даже панической эвакуации, похожей ща бегство. Порванные провода, кучи еще тлеющих официальных документов, которые в спешке пытались уничтожить перед уходом, и вместе с этим элеватор, полный зерна, и нефтебаза с большим запасом горюче-смазочных материалов. Ларионова на установленном месте не оказалось. Возможно, он погиб в пути. Больше я его не встречал.

Единственное учреждение в городе, которое продолжало напряженно работать, был районный отдел НКВД. Сотрудники НКВД, проводившие параллельно с нами работу по созданию подполья в районе Мценска, помогли рекомендациями при подборе нужных для нас лиц, дали несколько адресов к своим доверенным людям, что значительно облегчило создание разведгруппы. Всё в основном закончили в три дня. Было найдено несколько человек, пожелавших добровольно служить в военной разведке. Понятно, что подготовить их по всем вопросам будущей опасной и трудной деятельности можно было лишь в самых общих чертах. Из запасов, сохранившихся в магазинах и на складах, разведчикам оставили примерно на год продовольствия: муки, сахару, консервов и даже вина.

Надо было уезжать: немцы уже подходили к городу. Радист, которого мы оставляли, попытался установить радиосвязь с Центром, но безуспешно. Тщательная проверка раций убедила нас, что они в полной исправности. По всему диапазону передавались хвастливые нацистские реляции о победах на Восточном фронте, разгроме большевиков, неудержимом продвижении гитлеровских войск к Москве. Сообщало о тяжелых боях с захватчиками и Совинформбюро. Лишь узел связи нашего управления хранил гробовое молчание.

Это крайне волновало меня и отрицательно сказывалось на настроении радистов. Они были уверены в безотказности своей техники, морально подготовились к трудностям, но не к срыву работы по основному профилю. Рации были их оружием, и вдруг это оружие оказалось негодным. Встал вопрос — стоит ли в таком случае оставлять этих чудесных ребят в тылу немцев? В ответ оба заявили, что если радиоузел будет с ними работать, то связь они установят любой ценой. В противном случае останутся для партизанской борьбы с врагом, но обратно не вернутся.

С грустным чувством расстался я с радистами, теряясь в догадках, что же произошло со связью, но делать было нечего. Ночью мы выехали из Мценска, а утром он был занят немцами.

До Курска добирались около недели. Двигаться приходилось по разбитым проселочным дорогам, которые раскисли от осенних дождей. Навстречу нам неслась лавина наших отходящих войск.

В Курск мы прибыли 30 октября. В городе уже не было нормально работающих советских учреждений, кроме оперативной группы НКВД, сотрудники которой порекомендовали мне «родственника» для нашей радистки. Это был уже пожилой человек, в прошлом поручик царской армии, беспартийный. Кроме положительной устной характеристики оперуполномоченного НКВД, никакими материалами на него я не располагал, но выбора не было, и радистка осталась у него в доме в качестве дальней родственницы, эвакуировавшейся из Львова. Помните, я уже упоминал, что девушка была полькой.

В течение двух дней я старательно инструктировал новоиспеченного резидента,

полагаясь на его житейский опыт, прошлую военную подготовку и природную сообразительность.

Для обеспечения резидента и радистки удалось и здесь достать муки, консервов, сахару и даже мануфактуры из магазинов, уже подвергшихся разграблению местными жителями.

К сожалению, и из Курска связь с Центром установить не удалось.

Настроение было подавленным, сердце сжимала тревога: крупнейшие неудачи на фронте, огромные разрушения в тылу, гибель множества людей. Да тут еще недоработки и в выполнении непосредственных служебных задач. Что могли сделать наши чудесные разведчики-добровольцы при такой поспешной подготовке, плохо обеспеченные, наспех заброшенные в незнакомые районы, доверившие свою судьбу малоизвестным людям? Что ждать от девятнадцатилетней девушки, оставленной в чужом городе в условиях оккупации, да еще без связи? Почему с конца октября молчит Центр? Какие еще ошибки в подготовке радистов допущены нами? А ведь такую «подсадку» разведчиков под наступающего противника в первые месяцы войны проводили десятки оперативных работников Разведуправления и разведотделов штабов фронтов.

Единственная надежда была на массовость проводимой заброски, оправданной при громадной протяженности линии соприкосновения с противником. Некоторые шансы на успешную отдачу давала также неизбежная при колоссальном перемещении людей, вызванном войной, неорганизованность в тылу противника и невозможность даже хваленой немецкой административной машине учесть их всех и срезу наладить контрразведывательную службу. Ориентировка на создание подвижных разведгрупп партизанского типа, при невозможности работать в городах и поселках, тоже давала основание верить в успех хотя бы части наших людей.

Опыт последующей работы показал, что эти соображения в какой-то степени оправдались. Потери были, но разветвленная разведывательная сеть была создана и начала действовать.

Многие выжили, легализовались, устроились на работу в немецких оккупационных учреждениях, на железнодорожных узлах. И из городов, поселков, из возникавших на оккупированной территории партизанских отрядов через наших радистов начала поступать все увеличивающаяся в объеме информация о численности немецких войск, об их дислокации, переброске живой силы и техники, а в последующем и о планах и намерениях противника.

Так или иначе, но 14 ноября я наконец добрался до Москвы. Подъехав к зданию управления в Большом Знаменском переулке, обнаружил, что ворота и входные двери наглухо закрыты. Дворник, стоявший у входа, пояснил: все хозяева эвакуировались. Осталось лишь несколько человек в доме № 6 по Гоголевскому бульвару. Здесь я нашел своих коллег — майоров Большакова И.А., Коновалова В.И., Степанова П.А., военинженера 2-го ранга Леонтьева К.Б., капитана Полякову М.И. Они входили в оперативную группу, оставленную «на передовой» для подготовки запасной сети разведчиков на территории до города Горький включительно. От них я узнал, что управление эвакуировано в Куйбышев, а центральный радиоузел — в Читу. Понятно, что при поспешном отъезде связистам было не до круглосуточного дежурства для контроля за работой наших раций. Получилось, что в то время, когда разведчики-радисты пытались установить связь с Центром, некоторое время их просто никто не слушал. Операторы, очевидно, работали лишь с самыми важными точками, находившимися в глубоком тылу противника»1.

Каждая вторая группа или отряд, которые выводились в тыл противника в первые дни войны, погибли. Многие просто перестали выполнять задачу и занимались выживанием. Десант Линькова — редкий случай, когда, несмотря на большие трудности, десант сумел продолжить выполнять боевую задачу и впоследствии вырос в прославленное партизанское соединение, руководимое ГРУ. В этом, безусловно, огромная заслуга его командира.

Десант Линькова

Григорий Матвеевич Линьков

В 1941 году военному инженеру 2-го ранга Григорию Линь-кову — «Бате» было сорок два. Григорий Матвеевич Линьков, родом из Оренбургской области, старый член партии, еще в годы Гражданской войны участвовавший в боях против Колчака и атамана Дутова.

«После Гражданской войны Г. Линьков учился в партшколе, на рабфаке, затем окончил Военную электротехническую академию и накануне нападения фашистской Германии на СССР работал в Научно-исследовательском институте Красной Армии. [...] В начале июля 1941 года Григорий Линьков написал рапорт на имя начальника института с просьбой направить его в тыл противника. Но ему было отказано.

19 июля Линьков вторично обратился в Секретариат ЦК ВКП (б) с просьбой направить его с группой в составе специально подготовленных 15—20 человек в тыл врага для партизанской борьбы. В заявлении в ЦК ВКП(б) Линьков писал: «...принятое мною решение и моя просьба были обоснованы моим опытом партизанской борьбы в тылу врага, приобретенным в годы Гражданской воины... Я имею большой опыт работы с массами, хорошо знаю быт и нравы деревни и считаю, что эту сложную и ответственную задачу я выполню с честью. И если придется отдать жизнь, то я предпочитаю через 25— 30 дней умереть в бою, чем через 25—30 лет умереть на постели. Мне 42 года, но физически здоров и способен перенести любые трудности. У меня есть жена, любимый сын, но что может быть любимей матери-Родины?..»