Уильям Лобделл - Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни Страница 10

Интересно, что журналистское сообщество крайне редко выражает подобное же недоверие к репортерам, когда речь идет о других темах. Способен ли журналист-демократ объективно описать праймериз кандидата-республиканца? (Вообще-то подавляющее большинство политических журналистов в нашей стране — демократы. Кандидаты от Республиканской партии относятся к ним подозрительно; но, на мой взгляд, хотя в СМИ порой и заметен «либеральный уклон», основные претензии республиканцев связаны с неизбежными законами рынка. О плохих новостях легче писать — и они лучше продаются. Склоки и скандалы популярны независимо от того, о какой партии идет речь. Серьезный анализ программы по здравоохранению или реформы социального страхования привлечет гораздо меньше читателей.) А как насчет спортивных комментаторов, пишущих о своей любимой команде? Или пламенных защитников окружающей среды, пишущих о тяжелой промышленности? Свои предубеждения есть у любого журналиста. Но для работы важно лишь то, насколько точно и верно он описывает действительность. Если он пишет с какой-то задней мыслью — и читатели, и редактор скоро это заметят, особенно в наши дни, в эпоху Интернета и социальных сетей.

У меня «задняя мысль» была только одна: заворожить своих читателей религией так же, как был заворожен ею я сам. Хоть я и считал себя евангелическим христианином, однако полагал, что проповедовать свою веру мне не следует. Во-первых, это запрещает журналистская этика. Во-вторых, это не в моем стиле. А в-третьих, столь прямолинейный подход не сработает — меня просто перестанут читать.

Колонка «Поговорим о религии» не была для меня основной работой. Я писал ее по вечерам и в выходные, а затем отсылал по электронной почте редакторам. Но думал я о ней днем и ночью. Мне казалось, я подобрал ключ к двери в волшебную страну и теперь намеревался исследовать каждый дюйм ее территории.

Перечитывая свои колонки, я вижу, что они строились по определенной схеме. Если передо мной вставал вопрос, относящийся к вере, в очередной колонке я начинал искать на него ответ. Например, я сомневался в необходимости платить церкви десятину. Мне думалось, что эта мудрость едва ли исходит от Бога — скорее, это ловкий трюк, придуманный религиозными лидерами, чтобы их организации никогда не оставались без денег. И неужели Бог в самом деле хочет, чтобы небогатый журналист, живущий в округе Оранж и обремененный большой семьей, отдавал Ему десять процентов (до вычета налогов — на этом пасторы особенно настаивают!) с каждой своей зарплаты? Я думал, что попросту не могу себе этого позволить. А потом написал о мультимиллионере по имени Джон Крин, который половину своего дохода (в тот год, когда я брал у него интервью, это составляло 50% от 176,8 миллиона долларов) отдавал на благотворительность. Такую жертву он начал приносить полвека назад по совету своего пастора. В то время Крин боролся за выживание своего бизнеса: на его компании висело 250 тысяч долларов долга.

«Проповедник сказал мне: если будешь отдавать, ничего не ожидая взамен, то Бог воздаст тебе вдесятеро, — рассказывал Крин, фабрикант аттракционов, сейчас уже умерший. — Звучало как выгодная сделка. Я подумал: почему бы и нет?»

Едва он начал отдавать половину, удача повернулась к нему лицом. Крин рассказывал мне, что просто не успевал избавляться от плывущих к нему в руки денег. Они все прибывали и прибывали. Так что я тоже начал платить десятину — и вскоре обнаружил, что прекрасно обхожусь без этих десяти процентов.

Часто я с тревогой задумывался о том, что Бог может потребовать от меня не только части зарплаты, но и чего-то большего. Поэтому писал о людях, которые ради веры шли на гораздо более серьезные жертвы. И никто из них не жалел о том, что совершил. Наоборот, они рассказывали, что теперь их жизнь стала намного полнее. В одной из колонок я размышлял о цене веры на примере одного жителя округа Оранж, бывшего мусульманина, который собирался отправиться на Западный берег реки Иордан проповедовать своим бывшим единоверцам Христа, что было очень рискованно и даже опасно для жизни. (И в самом деле, ему пришлось претерпеть угрозы от террористической группы «Хамас».)

«Я всегда чувствовал призвание стать миссионером среди мусульман, — рассказывал этот человек, попросивший называть его Стивом. Свое настоящее имя он не открывал, поскольку по исламским законам за то, что он делал, ему грозила смертная казнь. — Мусульмане — потрясающие люди, они чище многих христиан. Они готовы умирать за свою веру, а христиане не готовы даже отказаться от любимой телепередачи ради того, чтобы сходить в церковь».

Стив продал все свое имущество: оставил себе лишь смену одежды, несколько книг и гитару, чтобы зарабатывать на свою новую жизнь.

«Я не боюсь, — говорил он. — Я верю, что этого от меня хочет Бог — значит, Он меня защитит».

Писал я и о людях, которые получали от жизни тяжелые удары, но не винили в этом Бога. Они, безусловно, были лучшими христианами, чем я. Так, я рассказал о похоронах Итана Шигеру Сикреста — младенца, который родился недоношенным и первые три месяца жизни провел в больнице. При рождении он весил всего 400 граммов. То, что он выжил, многие считали чудом — об этом даже писали в новостях.

После рождения ребенка Сикресты, убежденные христиане, и их друзья обратились к верующим по всему миру с просьбой молиться за младенца. Один из его врачей, пытаясь объяснить то, что Итан чудесным образом выжил, сказал: «Его вымолили».

Однако в восемь месяцев Итан подхватил респираторный вирус. Организм его не успел выработать зрелую иммунную систему, и за обычной простудой последовали новые и новые болезни, все более тяжелые, которые в конце концов свели его в могилу. Смерть Итана поставила его родителей, их друзей, священников, врачей — всех, кому был небезразличен этот ребенок, — перед вопросом: почему же Бог не вмешался и не спас его снова? Я пришел на похороны, потому что трагическая история Итана глубоко меня тронула, но еще потому, что хотел услышать ответ на этот вопрос.

Пастор Дж. П. Джонс, обратившись к скорбящим, сказал, что эта смерть «открывает наши глубочайшие страхи», связанные с Богом. Вот честный ответ, сказал он: мы не знаем, почему Бог позволил Итану умереть. И не узнаем этого, «пока не перейдем из этой жизни на небеса и не увидим все так, как видит Бог».

Понятно, что так говорит пастор — но что скажут родители? Будь это мой ребенок, я был бы вне себя от гнева на Бога за то, что он позволил этому произойти — особенно после всех молитв за Итана. Это казалось особенно жестоко.

Но Сикресты, уже потерявшие одного сына (их первый ребенок родился мертвым), не сомневались, что в будущем смогут если не понять, то хотя бы увидеть проблески Божьего замысла.

— После смерти нашего первого сына, — говорил Алан Сикрест, — я не мог разглядеть в этом никакого благословения. Но со временем понял, что это не так. Наш брак стал крепче. Мы стали более заботливыми родителями. Однако сразу после его смерти, конечно, мы этого увидеть не могли.

—Все будет хо рошо. Конечно, не сегодня, не завтра и не на будущей неделе. Но у нас все будет хорошо, потому что мы верим Богу.

Мужество и вера Сикрестов поразили меня: до таких высот христианства мне было еще идти и идти. Не раз в трудные минуты воспоминания об этой мужественной семье придавали мне силы.

***

Я все еще чувствовал себя относительным новичком в религии, и вера вызывала у меня много вопросов. Основным их источником было Священное Писание — Библия. Дело в том, что Слово Божье, если вчитаться в него внимательно, обнаруживает перед читателем множество противоречий, странных указаний и историй, в правдивость которых трудно поверить. Для меня Библия стала загадкой. Листая Писание, я то и дело натыкался на алмазы неизреченной мудрости. Вот несколько моих любимых изречений: «Вот, Я повелеваю тебе: будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь» (Ис Нав 1:10). «Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания перед Богом, и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши в Иисусе Христе» (Флп 4:6—7). И: «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона» (Гал 5:22-23).

Однако, пытаясь прочесть Библию целиком (за что я безуспешно принимался несколько раз), я спотыкался о длиннейшие и скучнейшие родословия (начальные главы Первой книги Царств); некоторые законы Бога, в которых наказание явно не соответствовало преступлению (Книга Левита рекомендует карать смертью за брань в адрес отца или матери, за «вызывание духов», за супружескую измену, инцест, гомосексуальный акт, зоофилию, богохульство), а также на рассказы об Иисусе, куда более суровом и раздражительном, чем я привык (Евангелие от Марка). Разумеется, я не все в Библии понимал буквально, однако даже фигуральное истолкование некоторых пассажей не спасало дела: в самом деле, какую благочестивую мораль можно извлечь из замысла Бога «убить всех первенцев мужского пола в Египте, людей и животных», потому что фараон не хочет освобождать евреев? Разве только ту, что Бог — злобный мстительный тип, с которым лучше не связываться. Однако я не сомневался, что вся Библия вдохновлена Богом, и полагал, что проблема в моей неспособности правильно ее толковать.