Пол Кривачек - Вавилон. Месопотамия и рождение цивилизации. MV–DCC до н. э. Страница 12

Некоторые утверждают, что эта сцена изображает правителя города, делающего жертвоприношения его богине-основательнице, другие – что на ней изображен сезонный праздник урожая; третьи предполагают, что это этап мистического бракосочетания, hieros gamos, в котором два человека – верховный жрец и верховная жрица публично вступают в брак, подражая Великой богине и ее супругу. И все же даже если у нас нет возможности узнать, какое событие изображено здесь, эта сцена рассказывает нам кое-что о жителях Урука и об их образе мыслей.

Homo ludens

Ваза из Варки показывает нам официальную церемонию, отличную от спонтанных и импровизированных танцев в масках и шаманских ритуалов, которые могли бы быть унаследованы с более древних времен, хотя они еще не исчезли ни в этот период, ни в последующий. Обнаженные мужчины в этой процессии не подвергались процедуре обрезания, но у них удалены волосы; они лишены любых признаков индивидуальности, статуса или положения в обществе. Их лица совершенно серьезны. Отсутствие у них бород, как и отсутствие бород у многих мужчин, изображенных в виде статуэток и фигурок того периода, наводит на мысль о том, что не стыдно вернуться к детской невинности. Каждый изображенный человек исполняет установленную для него роль в представленных событиях, напоминая нам о том, что религиозный ритуал, как и все церемонии, – разновидность спектакля, в котором актеры скрупулезно следуют предопределенному сценарию и в то же время бросаются в действие, не смущаясь, со всем воодушевлением, как дети. Британский антрополог Роберт Маретт предположил, что элемент «актерства», «притворства» был характерен для всех древних религий.

Греческий философ Платон пошел еще дальше в написанных им в 360 г. до н. э. «Законах», в которых он рассмотрел религиозный обряд как модель всей жизни: «Жизнь следует проживать как пьесу, играя в определенные игры, принося жертвы, исполняя песни и танцы, и тогда человек сможет умилостивить богов и защитить себя от врагов».

В 1938 г. голландский историк и философ Йохан Хейзинга опубликовал книгу Homo Ludens, исследование игрового элемента в культуре» (с латыни homo ludens переводится приблизительно как «человек играющий»). Хейзинга определил игру как «деятельность, которая явным порядком происходит в определенных границах времени и пространства по свободно принятым правилам вне области необходимости или материальной пользы». Он показал, что игра в широком смысле слова является необходимым элементом большинства аспектов цивилизации. Закон, утверждал он, является игрой, как и религия, искусства и стремление к знаниям. Даже в войне есть элементы игры. Хейзинга цитирует пророка Самуила (2: 4), когда два военачальника Абнер и Иоав противостоят друг другу у озера Gibeon:

И Абнер сказал Иоаву: «Пусть сейчас придут юноши и сыграют тут перед нами».И Иоав сказал: «Пусть придут». И они схватили друг друга за головы,И вонзили друг другу мечи в бок, и упали наземь вместе.

Древнееврейское слово «играть» происходит от корня sachaq, что означает «играть, веселиться, смеяться, радоваться, подшучивать». Даже во времена Первой мировой войны офицеры по обеим сторонам Западного фронта относились друг к другу с уважением и «играли по правилам», как и индийские и пакистанские офицеры во время разных войн, которые привели к независимости Бангладеш.

После опубликования в 1960-х гг. книги Хейзинги хиппи приняли ее как необходимый для себя текст в то самое игривое и веселое десятилетие. В 1970 г. австралийский писатель Ричард Невилл, тогдашний старейшина лондонской так называемой подпольной прессы, опубликовал книгу «Власть игры». Дух игры, вновь введенный в западное общество, как утверждает он, мог изменить внешний вид и организацию общества до неузнаваемости. Если он был прав, то размышление об игре может пролить немного света на расцвет города Гильгамеша, дав нам подсказку – поискать в неожиданном месте такой же бурный период прогресса и изменений.

Хейзинга, ученый-гуманист, родившийся в 1872 г., видел, как знакомый ему мир, в котором он чувствовал себя неуютно, уничтожила Первая мировая война. Он считал, что западная цивилизация постепенно рушится из-за отсутствия игры. «Девятнадцатый век, – писал он, – похоже, оставляет мало места для игры. Все более главенствуют тенденции, идущие вразрез со всем, что мы подразумеваем под игрой… Эти тенденции были усилены индустриальной революцией и ее завоеваниями в области технологий». Но, на мой взгляд, Хейзинга ошибался. Всякий, кто когда-нибудь наблюдал за тем, как развлекаются дети, признает, что научно-технологическая грань цивилизации является именно результатом игры в своем чистом виде. Подобно тому, как дети постоянно исследуют, экспериментируют, испытывают и пробуют разные вещи не с какой-то сознательной целью, а просто ради получения удовольствия от самой игры, так и чистая наука и прикладные технологии играют с идеями, принципами и материей, все время размышляя: «Предположим…» и спрашивая: «А что будет, если?..»

Наука, будучи далеко не такой опасной в своем зашоренном материализме, как считал Хейзинга, часто подвергается критике за свою явную бесполезность ввиду отсутствия своего практического применения. Британский математик Дж. Х. Харди скорее гордился этим фактом. Он писал, что в основном наука совершенно бесполезна: «Что касается меня, я ни разу не оказывался в ситуации, в которой такие научные знания, коими я обладаю, за пределами чистой математики принесли бы мне хоть малейшую пользу».

Таких обществ, в которых серьезность, традиция, следование догматам и приверженность давно установленным – зачастую предписанным Богом – способам делать что-то являются жестко навязанным правилом, было большинство всегда и во всех уголках мира. Эти народы неизвестны своим чувством юмора и нелегко идут на контакт, они редко улыбаются. Для них изменение всегда подозрительно и обычно заслуживает осуждения, и они едва ли вносят вклад в развитие человечества. И, напротив, общественный, художественный и научный прогресс, равно как и технологическое развитие, становятся наиболее очевидными там, где культура и идеология правления дают мужчинам и женщинам разрешение играть с идеями, верованиями, принципами или материалами. А там, где склонная к игре наука изменяет в людях понимание того, как функционирует физический мир, политические изменения и даже революция редко отстают.

Так что, хотя это и может показаться неожиданным и даже странным сравнением, ближайшим аналогом всплеска творчества и развития, имевшего место в доисторическом Уруке в течение 4-го тысячелетия до н. э., вполне мог стать тот переворот, который изменил поверхность земного шара ближе к концу XVIII в. В обоих случаях давно установленный и почитаемый образ жизни был свергнут, люди хлынули в города из сельской местности, новые изобретения и материалы следовали одно за другим, наступая друг другу на пятки, и структура самого общества приобрела невиданную доселе форму. Как однажды написал видный исследователь доисторических времен Эндрю Шерратт, «догадки, которые приходят путем сравнения эпизодов, сильно разделенных во времени, носят взаимный характер: знание об урбанистической революции дает толкование революции неолитической и наоборот… Разве не могли бы историки индустриальной революции, в свою очередь, извлечь выгоду из знаний об этих более древних трансформациях?»

Обратное, возможно, даже более полезно, так как идеи, лежащие в основе построения современного мира, были тщательно исследованы, тогда как нам почти неизвестны подробности культа великой богини Урука, как и идеология, которую она олицетворяла в умах жителей Месопотамии в 4-м тысячелетии до н. э. Но мы все же знаем, что их верования сделали возможным величайший известный нам взрыв общественного, материального и технологического прогресса, произошедший до индустриальной революции нашего времени. Это изменение, по-видимому, произошло так же быстро, так и в наше время. Как сказал профессор Петр Михаловски, один из самых уважаемых антропологов современности, «совокупность общественных и политических изменений, которые произошли в Месопотамии в позднеурукский период к концу 4-го тысячелетия, представляет собой значительный скачок беспрецедентного масштаба, а не постепенное эволюционное историческое развитие».

Разве не мог такой необычный всплеск творчества и изобретательности быть результатом признания игры в самом широком смысле этого слова как законного способа взаимодействия с миром? В 4-м тысячелетии до н. э. в Уруке, вероятно, очень много смеялись.

Посетите Музей Чикагского института искусств или зайдите на его сайт, чтобы подтвердить важность игры в жизни Древнего Междуречья. Посмотрите на очаровательные игрушки, выкопанные из песков Тель-аль-Асмар, Древней Эшнунны. Одна из них имеет в длину около 13 см и сделана из обожженной глины, с крошечной головой барашка, приставленной к большому цилиндрическому телу. Игрушка установлена на четырех тонких колесах, и спереди есть отверстие, через которое когда-то продевалась веревочка. Ее и не собирались сделать похожей на настоящее животное, голова барашка – не более чем жест (те, кто подобно мне всегда считал, что игрушки, которые тянут за собой на веревочке, должны иметь вид железнодорожных локомотивов, заметят, что ее полое туловище странным образом напоминает паровозик Томас). Эта простая игрушка сделана для удовольствия трех-, пятилетнего ребенка.