Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1995 год Страница 12

— У вас так в университете говорят? — со смущением и опаской спрашивали нас. — Ну, значит, так и надо говорить, а мы, наверное, говорим неправильно...

И больших трудов стоило доказать им, что их живая речь ничем не хуже того языка, который преподают нам в Ренне.

Забавно, что те же самые слова, сказанные тем же тоном, я часто слышу от своего отца-ассирийца, который тоже говорит на диалекте и не умеет ни читать, ни писать по-ассирийски. В свободное время, когда таковое имеется, я стараюсь учить ассирийский по учебнику, с трудом осваивая ассирийскую письменность. За консультациями, естественно, обращаюсь к отцу. Часто в учебнике знакомые ему слова рекомендуется произносить по-другому, или у них другое значение. И я вспоминаю родителей Валери, когда мой отец в сомнении произносит: — В учебнике так написано? А у нас по-другому говорили... Может быть, мы говорили неправильно?..

При желании, конечно, те, кто говорят на диалекте, могут выучить литературный язык. На наше кельтское отделение часто приходят люди из тех областей, где в некоторых семьях еще говорят по-бретонски. Поначалу им трудно дается чтение и письмо, но зато в устной речи они оставляют далеко позади своих товарищей, которые начали учиться читать и говорить одновременно. А вот освоить другой диалект, не зная литературного варианта, гораздо сложнее.

Рашель, одна из моих университетских подруг, рассказывала:

— Как жаль, что моя мама так и не смогла как следует выучить бретонский. Она сама бигуденка, а живем мы в Ваннской области. Она как-то даже записалась на курсы бретонского, но как услышала этот ужасный ваннский диалект ничего не поняла, как ни билась. Пришлось бросить всю эту затею, хотя она очень об этом жалеет. Если бы она еще читать умела...

Теперь бретонский выучить легко, достаточно записаться на вечерние курсы. В школах он преподается по программе иностранного языка. Существуют созданные не так давно двуязычные школы, и даже школы, где все предметы преподают на бретонском. Другое дело, что практичные и здравомыслящие люди спросят: а зачем его учить? На этот вопрос, мне кажется, каждый должен найти свой ответ. А если уж люди учат этот язык, значит он им нужен.

Пока интеллигенты в городах отправляют своих детей в бретонские школы, на селе по-бретонски говорят разве что с коровами. Долгие годы бретонцам, упрямо сохранявшим свой язык, внушали, что на этом языке говорить неприлично, а теперь энтузиасты пытаются заставить их понять, что без родного языка теряется то самое главное, что делает бретонца бретонцем.

Действительно, парадокс. Как сказал один бретонский крестьянин, выучивший французский из-под палки в школе:

Теперь по-бретонски и по радио, и по телевидению говорят. Стало быть, нормальный язык, как все остальные... Так за что же нас по рукам били?

Анна Мурадова

Осердясь, он сбросил укаль

В воздухе кружила песня вместе с белесыми завитками дыма, шедшего из курильницы с ладаном. Голос певца жаловался: «Отчего же ей не постучать у моих дверей?» Краткий аравийский закат удлинял тени.

— Микаиль, — говорил мне мой старый друг Саид, — что ты все расспрашиваешь о нашей одежде? Что ты о ней записываешь? Эта тема не для мужчины, а для бабы. Черта ли в ней, в одежде? Дело в сердце. Понять же наше сердце может лишь тот, кто постигнет жалобу этого дана (Дан, или дана-дан — жанр лирической песни-импровизации, популярный на юге Йемена.) — и заплачет над ним. То ли дым был едок, то ли ветер поднял песок, только в глазах у меня и впрямь защипало. Саид отвернулся.

— Ладно, — сказал он. — Пиши хоть и про одежду. А я буду тебя поправлять.

От пеленок до савана

Как говорили арабские мудрецы: если тело человека есть храм, то платье — лучшее украшение этого храма. Впрочем, первая же встреча с действительностью в Аденском международном аэропорту вызывает совсем другие сравнения. В адской духоте кружатся босоногие мужчины в выцветших юбках или униформе цвета хаки, палестинских платках, армейских фуражках, тюрбанах. Степенно плывут черноокие женщины, закутанные в черное с головы до щиколоток, выставляя напоказ тонкие пальцы, крашенные желтым корнем и расписанные хной; тут же их энергичные сестры в джинсах и мини-юбках. Пахнет бензином, ладаном и пылью. В таком Вавилоне кажется неуместным даже разговор о традициях. К счастью, это всего лишь первое впечатление.

Чем дальше от Аденского аэропорта, тем живее старина. Особенно если перенестись в глубинку на самолете внутренней авиалинии. В пустыне воздух здоровей и суше, а люди не забыли еще древний закон. Здесь не встретишь женщину с голым лицом.

Выходя из дома, она обязательно наденет покрывало-маску из черного панбархата и широкое платье из той же материи; сзади у него шлейф по-местному «хвост» а на подоле вырез чуть ли не до колен. Женщины в хвостатых платьях пасут овец и коз, работают в поле и даже взбираются на финиковые пальмы. Мужчины носят юбки, перехваченные широким брезентовым поясом с кармашками, сандалии на босу ногу и головной платок. Дети же щеголяют в тайваньском или сингапурском ширпотребе из ближайшей лавки. Можно встретить девчушку в балетной пачке, играющую у порога жилого дома-башни, или у бедуинского шатра наткнуться на маленького кочевника в мундире опереточного генерала.

Одежда начинается с пеленок. Амулеты и ладанки защищают младенца от всякой напасти — злого глаза и нечистой силы. Чресла перепоясаны кожаным шнурком или бечевкой. И все. Так и щеголяет малыш до тех пор, пока не начнет понимать слова. Слова же, как известно, объясняют, что такое хорошо и что такое плохо: стыдно при всех обнажать наготу свою, надобно быть скромным и послушным, да вот не всегда получается. Лет в десять-двенадцать мальчик одет уже как взрослый. Девочка того же возраста появляется на людях в длинном темном платье, но пока еще с открытым лицом. Талию перетягивает широкий серебряный пояс.

— Ты что, никогда не видел золота на наших женщинах, Микаиль? спрашивает Саид.

Конечно, видел. Лет тридцать назад южноаравийцы, работавшие в нефтедобывающих арабских странах, привезли оттуда пристрастие к золоту. До того обычай предпочитал белый «металл Луны» желтому «металлу Солнца». Так было в древние времена, так было и на памяти старшего поколения, когда чуть ли не единственным средством платежа в этих местах служил австрийский серебряный талер Марии-Терезии. Серебро — закон предков, золото — нововведение. Велик соблазн считать реальную картину мира случайным или злонамеренным искажением некоего идеала. Но чистых культур не бывает, поэтому первая заповедь для этнографа «в поле» — не увлекаться реконструкциями, а описывать то, что видишь.

Итак, мужчина в Южной Аравии носит юбку. Это может быть дешевый саронг из Индонезии, где их производит какой-нибудь хадрамаутский эмигрант, или дорогой пестротканный шейдер, изготовляемый на горизонтальной раме умельцами из города Шихр.

В разных местах Арабского мира одним и тем же словом могут обозначаться разные предметы гардероба. В Адене шейдер — это просторное женское одеяние из блестящей материи, а уже километров на триста восточней этим словом называют мужское опоясанье не застроченное сбоку по всей длине полотнище, вроде саронга (еще его называют «фута»), а продолговатый кусок ткани с кистями и узорами. Местные краеведы усматривают в этих узорах полумесяц и солнце, профиль орла и семисвечник, змею и разные доисламские буквы.

Есть множество способов повязывать шейдер в зависимости от того, куда отправился его хозяин — на прогулку в долину или в горы, на войну или на базар.

— Смотри, — говорит мне Саид, — нашему Салиму предстоит трудная дорога, видишь, он повязал свой шейдер по-горному...

Юноша, зрелый мужчина и старик одеты почти одинаково. Зато женская одежда не скрывает возраста своей хозяйки. У девицы на выданье черное платье лишено украшений. На свадьбу невеста надевает ярчайшее платье, расшитое всевозможными узорами, украшенное ракушками каури, блестками, серебряными монетами, шелковыми мешочками с кардамоном и даже кисточкой, срезанной с козлиного хвоста. После свадьбы молодая женщина ходит в черном платье с геометрическим орнаментом на груди и на спине. Квадраты и ромбы, вышитые серебряной нитью, образуют разнообразные звезды, в которых местная традиция видит сказочных птиц. С годами орнамент становится все скупее и скупее. Наряд женщины в летах уже мало чем отличается от девичьего.

Объяснить это нетрудно. Узор призван не столько украшать, сколько оберегать носителя одежды. От злого глаза помогает изображение недреманного ока. Звезды же, раковины каури (напоминающие женский детородный орган) и особенно шерсть с хвоста козла должны способствовать плодовитости, обеспечивать обильное и здоровое потомство. Вот почему орнамент, столь естественный на одежде продолжательницы рода, неуместен и неприличен на платье девицы, только вступающей в жизнь, или старухи, стоящей на пороге смерти.