Анна Кимерлинг - Выполнять и лукавить. Политические кампании поздней сталинской эпохи Страница 12

Таблица 4. Сравнение физиологических норм с фактическим потреблением продуктов питания семей рабочих в пересчете на душу населения в год

Источник: Сравнение физиологических норм с фактическим потреблением продуктов питания семей рабочих в пересчете на душу населения в год // ПермГАНИ. Ф. 7214. Оп. 54. Д. 9. Л. 63–64.

В одном из отчетов за первое полугодие 1949 г. приведены результаты хозяйственной деятельности торгующих организаций (местные торги, облпотребсоюз, Управление рабочего снабжения комбината Молотовлес и Молотовуголь, ОРСы металлургической промышленности) по городскому фонду: фактический товарооборот составляет 475 руб. (запланировано 478 руб.) на человека за полгода (товарооборот на человека посчитан, конечно, приблизительно, ведь перепись населения была лишь через 10 лет)[197]. Цены тех лет свидетельствуют, что реальные затраты населения в магазинах были значительно больше, ведь покупки совершались еще в коммерческой торговле, на колхозном и на черном рынке. Тем не менее данные статистики показательны тем, что запланированные размеры государственной торговли совершенно не удовлетворяли потребности людей.

Многие промышленные рабочие недоедали и потому очень болезненно реагировали на достаток в начальственных семьях.

Тем более что для начальства многие дефицитные продукты, например мука и крупы, доставлялись по домам, оставлялись в магазинах либо распределялись по спискам в столовых.

Экономические различия касались не только личных доходов. Руководители предприятий пользовались казенным транспортом: дрожками, легковым автомобилем, автобусом, в некоторых случаях даже катером. Они располагали просторными квартирами, отремонтированными и благоустроенными за счет предприятий. Журналист М. Данилкин, публиковавшийся под псевдонимом М. Тихонов и объявивший в 1949 г. войну местной элите в городе Березники (Молотовская область), с возмущением писал в фельетоне об одном из крупных хозяйственников:

«Сведущие люди говорят, что на ремонт и оборудование квартиры (начальника ОРСа Березниковского азотно-тукового завода Дугадко. – А. К.) истрачено около 40 (сорока!) тысяч рублей. Нам достоверно известны только частности этого дела. Государственных средств потрачено без малого десять тысяч. В ванной комнате установлена не просто колонка, а колонка из нержавеющей стали. Знай наших!»[198].

3.2. трудовая повседневность: военный след

Дональд Фильцер отмечает, что положение рабочих в послевоенные годы принципиально изменилось. По его мнению, произошло стирание «границы между рабским и свободным трудом»[199]. Наказания за нарушения трудовой дисциплины были все такими же жестокими, как во время войны. Главную причину ужесточения наказаний за нарушения трудовой дисциплины он видит в необходимости предотвратить массовую текучесть кадров. Наиболее подробно эту проблему исследовал В. Земсков. Он показал государственные масштабы наказаний за нарушения трудовой дисциплины и дезертирство[200]. Е. Зубкова так описывает реакцию мобилизованных рабочих на окончание войны: «…дезертирство с предприятий мобилизованных рабочих превратилось в массовое явле ние… сдвиг в массовом сознании, обозначавший переход от войны к миру, произошел быстрее, чем к такому переходу оказались готовы государственные структуры и сама власть»[201]. Она указывает на динамику обращений во власть от людей, желавших вернуться из эвакуации к родным очагам, за 1945 г.: «…в июне таких писем в Президиум Верховного Совета поступило 2371, в июле – 3563, в августе – 5175, в сентябре – 5309, в октябре – 5524, в ноябре – 4192, в декабре – 3680»[202]. Е. Зубкова полагает, что власть по экономическим причинам не могла допустить быструю и массовую реэвакуацию, поэтому считает усиление мер в борьбе с «трудовым дезертирством» обоснованным, во всяком случае соответствующим логике государственной политики.

Сохранение военного положения на заводах, включая наказания за «трудовое дезертирство», тесно связано с культурными характеристиками послевоенной повседневности. А. Чащухин описывает на примере Молотовской области, как пространство городского рабочего барака разрушало сельскую модель культуры его обитателей. Однако он отмечает, что и городская культура при такой скученности проживания не могла сформироваться, поскольку «частная жизнь объективно не могла здесь стать реальностью»[203]. При такой организации городского пространства применение законов военного времени на заводе влияло на все структуры повседневности.

Культура военного времени была сродни традиционной модели культуры, в которой общество жестко делилось на сословия, а права и привилегии принадлежали только высшим сословиям, имевшим право в том числе распоряжаться трудом и даже жизнью низшего сословия. Начальники (хозяйственная и партийная номенклатура) в такой культуре занимали место высшего сословия. О. Лейбович описывает, как отличался образ жизни начальников и рабочих в послевоенные годы: «Мимо изможденных, дурно одетых рабочих проезжали в автомобилях большие начальники – румяные, сытые, под хмельком… своих подчиненных в машину не приглашали»[204]. Он де лает вывод о том, что «видимый контраст жизненных условий порождал у рабочих чувство протеста» и социальную напряженность, которая выражалась в том числе во множестве анонимных писем в партийные и карательные органы[205].

Исследования советской послевоенной повседневности раскрывают существовавшую в обществе социальную напряженность. При этом к старым конфликтам добавились новые, связанные в том числе с закреплением работников на эвакуированных предприятиях. Эти конфликты проявлялись в «дезертирстве», падении трудовой дисциплины, в массовых жалобах, обращенных к региональной и центральной власти.

Молотовская область, с одной стороны, была типична для индустриальных районов страны как область с развитой тяжелой промышленностью, полностью милитаризованной, подпадавшей под действия указа 1941 г. о «дезертирах»[206]. С другой стороны, Прикамье отличалось особо крупными масштабами преследования рабочих – «дезертиров». Д. Фильцер приводит данные о том, что «за самовольный уход с предприятий» по стране в среднем на организацию приходилось 10–20 % наказанных работников[207]. А в Молотовской области, например на Чусовском металлургическом заводе, были массово осуждены 2338 рабочих, что составляло 27,5 % общего числа рабочих всего завода[208]. Масштабы наказаний видны и при сравнении цифр, которые приводит В. Земсков. Он пишет, что по всей стране в 1947 г. в связи с нарушением Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений»[209] было осуждено 215 679 человек[210]. А на предприятиях Молотовской области в том же 1947 г. в связи с данным Указом осуждено 28 648 человек. Это примерно 13 % всех осужденных по СССР[211].

Отношения начальников и подчиненных, как и жизнь рабочих, в 1946–1953 гг. можно назвать военными. Несмотря на завершение боевых действий на фронте, война продолжала влиять на жизнь прикамского рабочего. Даже терминология в документах той эпохи показывает преемственность с военным временем: «дезертиры с предприятий» вместо прогульщиков, «дисциплина в отделе» вместо норм и отношений, «пайки», «нормы хлеба», «карточки», «одежда по разнарядке» вместо обычных покупок, «объекты» вместо места работы, «мобилизация» вместо приема на работу.

В послевоенные годы сохранял свою силу принятый в преддверии войны Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», согласно которому опоздания, прогулы и самовольный переход рабочих с одного предприятия на другое серьезно карались. За самовольный уход с работы народный суд мог вынести приговор о тюремном заключении сроком от 2 до 4 месяцев. Прогул без уважительной причины карался исправительно-трудовыми работами по месту работы на срок до 6 месяцев с удержанием из заработной платы до 25 %[212]. При этом начальники учреждений, покрывавшие прогульщиков или принимавшие на работу тех, кто «самовольно» перешел к ним с другого предприятия в годы войны, сами стали подвергаться судебному преследованию[213].

На практике даже через два-три года после окончания войны народные суды и трибуналы были по-прежнему завалены делами о «дезертирах» с работы. Только на заводах им. Сталина, им. Молотова, им. Дзержинского (г. Молотов) в 1947 г. и в первом квартале 1948 г. было составлено и передано в народные суды 6493 дела о прогулах и дезертирстве, а всего по области под суд попали 32 375 человек. За 5 месяцев 1948 г. было отдано под суд 12 643 человека[214]. Наиболее частыми мотивами «дезертирства» были следующие: плохие условия работы стояли на первом месте, отсутствие по болезни, не подтвержденной документами, – на втором, затем примерно в равном количестве следовали поездка в деревню по личным вопросам, перевод на другую работу без личного согласия, опоздание при возвращении из отпуска, из-за отсутствия одежды и обуви, в связи с опозданием поездов[215]. Оформление дел на «дезертиров» велось по наработанному шаблону: «на предприятиях треста “Коспашуголь” и Краснокамской печатной фабрике Гознак изготовлены в типографии специальные бланки – заявления в суд (нужно только поставить фамилию), в которых содержится перечень приложений: 1. Объяснение “прогулявшего”. 2. Справка на “прогулявшего”»[216].