Генрих Френкель - Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000) Страница 12

Газета была напичкана бессовестными и лживыми заголовками. Например, утверждалось, что Фриц Эберт, сын первого рейхспрезидента, замешан в крупном деле о коррупции в Бранденбурге. Расследование показало, что Эберт не имел к этому никакого отношения, и Геббельс не смог привести ни малейших доказательств в подтверждение своих намеков.

Будучи знатоком методов и коммунистической, и фашистской пропаганды, Геббельс хорошо понимал значение массовой политической символики как положительного, так и отрицательного характера. Тоталитарные движения были всегда склонны рассматривать общество с точки зрения непременного наличия в нем непримиримых начал: «светлого» и «темного», «божественного» и «дьявольского» и т. п. В 1927–1928 годах Геббельс отдал много сил тому, чтобы с помощью подобных противопоставлений ослабить противников национал-социализма, подорвав и разрушив их систему политико-социальных взглядов и убеждений с тем, чтобы их место заняла нацистская идеология. Можно насчитать сотни примеров намеренного представления общественно-политической реальности в виде процесса неутихающей борьбы между «божественными» и «дьявольскими» силами, между германцами и «чужаками», между силами созидания и разрушения. Вот как звучал, например, заголовок приглашения на массовый нацистский митинг, напечатанного в «Ангрифф» в марте 1928 года: «Отравителей народа — на виселицу!» Этот же принцип противопоставления лежал в основе всех передовых статей, сводивших любой вопрос к простейшему объяснению в духе борьбы дружеских и вражеских сил, с раздуванием противоречий и нагнетанием преувеличений: «Кто сделал Германию самой достойной и счастливой страной мира? Кто принес в жертву два миллиона своих лучших сынов, павших на полях сражений? Кто сражался, голодал и страдал в годы войны? Все это совершили мы, германцы!» Такова была светлая героическая сила, которой противопоставлялись дьявольские силы тьмы: «Кто опозорил нашу честь и выставил ее на посмешище врагов? Кто забрал наши земли и наши богатства? Кто захватил наши шахты и железные дороги? Кто наживается на наших несчастьях, когда мы страдаем и голодаем? Все это они, наши враги — евреи и их приспешники!» Дальше говорилось, что эти «разрушительные силы» раскололи германскую нацию на две враждебные части: буржуазию и пролетариат, и что «тайная рука зла продолжает плести свои зловещие интриги». Так звучало приглашение на предстоявший массовый митинг «пробуждающихся берлинцев», на котором Геббельс хотел обсудить злободневную тему, тоже построенную на противопоставлении: «За хлеб и свободу!» (позитивная часть); «На виселицы — врагов народа!» (негативная часть). Вход, кстати говоря, был платный: для безработных — 10 пфеннигов, для всех остальных — 30 пфеннигов.

4. «Герои» и «мученики» — против «негодяев» и «злодеев»

Чтобы сделать пропаганду более доступной для слушателей и менее уязвимой для критики, Геббельс принял за правило нападать не на реально существовавшие доктрины противников (противопоставляя им конкретные идеи НСДАП), а на символы вражеской политики, и противопоставлять врагам не конкретные личности, а символические образы своих героев. Так было легче обойти правду; реальность отодвигалась на задний план, а вперед выдвигались символические образы для прославления или осуждения. Он был мастером в этой области, изобретая с большим искусством символы противоборствовавших сил, облегчавшие нацистам борьбу за власть. Именно таким способом он старался бросить тень на всех ведущих деятелей республики, унижая их невыгодными и надуманными сравнениями. Например, в апреле 1929 года он стал донимать своими нападками министра иностранных дел Веймарской республики Штреземанна (которому оставалось жить всего шесть месяцев), рисуя его неумелым государственным деятелем и никчемной личностью и сравнивая его — ни много, ни мало — с бывшим королем Пруссии Фридрихом Великим. Министр был описан как «хитрый толстяк с ехидной улыбкой на желтом лице, с маленькими глазками, спрятанными под нависшим квадратным лбом, переходящим в необъятную лысину». Он проводил свои дни «среди своих любимых евреев» (намек на еврейское происхождение фрау Штреземанн). «Вот таков, — злопыхательствовал Геббельс, — наш уважаемый министр иностранных дел, который однажды должен снять с Германии ее цепи! Как он ничтожен, если сравнить его с истинно великой личностью! Чтобы понять это в полной мере, — наставлял автор в романтическом порыве, — станьте вечером у открытого окна и представьте себе суровые черты посмертной маски короля Фридриха Великого, от которой исходит молчание вечности!»

Но если Штреземанн лишь изредка подвергался нападкам Геббельса, то другой известный деятель республики, доктор Вейсс, еврей, вице-президент берлинской полиции, стал постоянной и излюбленной мишенью его критики, превратившись под его пером в некую не то зловещую, не то жалкую фигуру, олицетворение «еврейской власти». Это была целая кампания, проводившаяся Геббельсом с неуклонным постоянством и настойчивостью, подобно тому, как позже он создавал образ «величайшего национального героя», символа нацистского движения Хорста Весселя, описывая погибшего молодого командира штурмовиков. (Отметим, что коммунистические газеты тоже помещали карикатуры, изображавшие капиталистов в виде жирных самодовольных уродов, выпивающих последнюю кровь у пролетариев, но злобные статьи Геббельса и ядовитые рисунки Мьелнира отличались конкретностью и смелостью, подвергая нападкам всем известных деятелей государства).

Выбор Вейсса в качестве очередной «жертвы» был, конечно, не случаен. Дело в том, что берлинская полиция запретила столичную организацию нацистов и с неприязнью наблюдала за их попытками вернуть себе законный статус. Президентом полиции Берлина был Цергибель, социал-демократ и профсоюзный деятель, а доктор Бернгард Вейсс, его заместитель, состоял в Демократической партии, напоминавшей в то время организацию офицеров, не имеющих под своим командованием простых солдат. Вейсс был квалифицированный специалист, юрист, хорошо разбиравшийся в своем деле, и нацисты ненавидели его сильнее, чем самого президента полиции, называя его «проклятым евреем». Они придирались к его внешнему виду, который, может быть, и не соответствовал принятым в Германии представлениям о бравом офицере полиции; но дело было вовсе не в том, как выглядел Вейсс на самом деле, а в том, каким его хотел представить Геббельс. Он дал вице-президенту полиции презрительную кличку «Исидор» и старательно изображал его как «паразита, навязавшего свою власть честным немцам», человека, связанного с сомнительным обществом и всякого рода «декадентами».

Художник Мьелнир нарисовал на «Исидора» бесчисленное количество карикатур, изображая его везде с огромным носом и в тяжелых роговых очках, прикрывающих хитрые глазки, и представляя то в виде строгого, но смешного школьного учителя, то боксера, а то даже «современного Нерона», издевающегося над захваченным в плен штурмовиком (олицетворявшим запрещенную нацистскую партию), прикованным длинной цепью, но могучим и несломленным, презрительно улыбающимся в лицо своему мучителю. Некоронованный император Берлина был изображен в тоге, смешно прикрывавшей его брюшко и кривые ноги в сандалиях, в лавровом венке, концы которого торчали, подобно рогам, и с уродливой обезьянкой в якобинском колпаке (под нею подразумевался шеф полиции Цергибель).

Спустя несколько лет, став рейхсминистром, Геббельс без стеснения похвалялся своим сотрудникам: «Это была великолепная мысль — изобразить заместителя главы берлинской полиции в виде самого жестокого полицейского чиновника Веймарской республики, циничного и злобного еврея, хотя на самом деле он был человеком не без заслуг, капитаном Баварской королевской армии и, сказать по правде, безвредным идиотом.

Такой же обдуманно примитивной была колонка политической сатиры и юмора, герой которой, простой парень по имени Орье, отпускал шуточки в адрес политических хозяев Веймарской республики и нахваливал нацистских штурмовиков. Орье стал постоянным персонажем газеты вместе со своей мамой, невестой и тестем, старым Крюгером, которого он постепенно перевоспитывал, открывая ему глаза на истинную сущность республиканцев и социалистов.

За первые два года своего существования газета «Дер ангрифф», пожалуй, не оказала заметного влияния на массы избирателей и политически колеблющихся людей, но Геббельс с ее помощью сумел сохранить контакт с членами своей организации в период ее запрета, когда нельзя было проводить ни митингов, ни собраний. «Запрещены но не сломлены!» — гласил партийный лозунг того времени, и газета умудрялась извлекать выгоду из запрета, превознося героизм членов партии, пострадавших от полиции. В августе 1927 года делегация распущенной берлинской организации нацистов побывала на съезде своей партии в Нюрнберге, где ее приветствовали овациями, а потом возвратилась специальным поездом в Берлин, и тогда полиция арестовала всех штурмовиков и задержала их в городском управлении полиции на несколько часов, конфисковав два партийных штандарта, которые фюрер вручил штурмовикам на съезде. Геббельс сделал из инцидента настоящую героическую драму. Он восславил мужество штурмовиков, прятавших «священные флаги» у себя на теле, под одеждой, и заклеймил действия полицейских, которые «своими грязными лапами порвали их в клочья». Молодых нацистов, отказавшихся отвечать на вопросы полиции, он изобразил настоящими мучениками, пострадавшими не только от задержания в участке, но и от неприятностей на работе (даже от увольнений). И он бросил зловещую угрозу: «В один прекрасный день все переменится! Пусть нас обвиняют — мы не долго будем сидеть в заключении. Придет время, и обвиняемые станут судьями!»