Юрий Игрицкий - Россия и современный мир № 4 / 2010 Страница 12

К счастью для русской истории, массовый городской приватный человек на руинах коммунистического порядка начал не «войну всех против всех», а довольно рутинную новую жизнь, скорее похожую на элементарное социобиологическое выживание, чем на бессмысленный и беспощадный бунт. В этом главный наш шанс (профессиональных патриотов прошу не обижаться; шанс, и весьма неплохой, у нас есть)…

Aposteriori коснемся сходства верхних сословий (элит) в московско-петербургской и советской системах. Ю.М. Лотман писал: «Дворянство Московской Руси представляло собой “служилый класс”, то есть состояло из профессиональных слуг государства. Их… труд оплачивался тем, что за службу их “помещали” на землю, иначе – “верстали” деревнями и крестьянами. Но ни то, ни другое не было их личной и наследственной собственностью. Переставая служить, дворянин должен был вернуть пожалованные ему земли в казну» (5, c. 18) – Разве это не схоже с судьбой номенклатуры? Разве не условно было все их обладание привилегиями, которые также не были их «личной и наследственной» собственностью. «Переставая служить», и номенклатура теряла львиную долю «пожалованного» ей на время.

И так же как в определенный исторический момент дворянство получило земли и крестьян в наследственное владение, так и номенклатура в свой час обрела себе в собственность то, чем она ранее лишь временно пользовалась и распоряжалась. Для московско-петербургской системы это была эпоха Петра III – Екатерины II, для советской – эпоха самого ее конца и начала постсоветской. То есть, если в первом случае пришлось пожертвовать всеобщей гармонией службы, что было raison d’étre системы, и тем самым обрекло ее на эволюцию-эмансипацию с параллельными усилиями по консервации, то во втором – пришлось пожертвовать самой системой.

И еще одно соображение Ю.М. Лотмана. «Культурный парадокс сложившейся в России ситуации состоял в том, что права господствующего сословия формулировались именно в тех терминах, которыми философы Просвещения описывали идеал прав человека» (5, с. 49). Но и горбачёвско-ельцинская номенклатурная революция шла под лозунгами прав человека, правового государства, права частной собственности и т.д. И в том, и в другом случае верхние слои эгоистически узурпировали права всех и права для всех.

А вот умные и глубокие наблюдения Шейлы Фицпатрик. «Главное свое значение в советском обществе классы имели для государственной системы классификации, определяющей права и обязанности различных групп граждан. Вот еще один парадокс: всячески подчеркивая идею классовой принадлежности, новый строй умудрился de fаcto вернуться к прежней, столь презираемой сословной системе, при которой твои права и привилегии зависят от того, кем ты официально считаешься – дворянином, купцом, представителем духовенства или крестьянином. В советских условиях «класс» (социальное положение) является атрибутом, определяющим отношение человека к государству…» (11, с. 20). – Действительно, все по сути совпадает в Москово-Петербургии и Москово-Совдепии.

Американская исследовательница точно отмечает и то, что «отношения между классами в сталинском обществе имели сравнительно небольшое значение. Главными были отношения с государством…» (11, с. 21). Да, и в первом, и во втором случае сословия, (в том чсле элиты) ориентировались на власть, а не друг на друга. Сословия различались по взаимодействию с властью, но не между собой. Далее Ш. Фицпатрик объясняет, почему отношения с государством были для сословий главными. Потому что именно оно являлось «распорядителем товаров в системе экономики хронического дефицита. Согласно марксистской теории, главная классовая черта – это отношение к средствам производства… В СССР собственность на средства производства принадлежала государству. В зависимости от интерпретации это могло означать либо то, что все стали собственниками, либо то, что все превратились в пролетариат, эксплуатируемый собственником-государством. Но, так или иначе, производство больше не служило базисом классовой структуры в советском… обществе. В действительности значимые социальные иерархии в СССР… основывались не на производстве, а на потреблении. “Классовый” статус в реальной жизни был связан с большим или меньшим доступом к жизненным благам, что, в свою очередь, зависело от степени обладания привилегиями, даруемыми государством» (там же, с.22).

В этом пассаже крайне важна мысль, что либо все – собственники, либо все – пролетариат. Но это вполне соответствует идее властепопуляции: все – власть, все – никто. То есть все и собственники, и пролетарии. Все вверху и внизу. Так по-русски «снимаются» краеугольные социальные противоречия и решаются фундаментальные социальные вопросы. Что же касается темы потребления (доступа к ним, привилегиям), то это, естественно, центральная тема для общества передельного типа. Бесконечная и высочайшая активность по поводу потребления и есть советская форма передельного социума.

Какие еще особенности русской истории мы можем увидеть через элитистскую призму? – Как только элиты начинают угрожать основам существования Русской Системы, т.е. «отрываются» от их Создателя, Благодетеля, Хозяина, начинают претендовать на самостоятельность и пр., Власть создает оружие против них. Опричнина Грозного и гвардия Петра, эти внесистемные и внесоциальные организации, отряды особого назначения, личная дружина самодержцев, унижают и уничтожают элитные группы, повторим, в тот исторический момент, когда они (эти самые группы) становятся (являются, представляются власти и / или лидерам элит) потенциальными соперниками трона.

Несколько иной вариант с Лениным и его «партией нового типа». Она схожа с опричниной и гвардией, своей внесистемностью и внесоциальностью. Но ее творцом была не Власть, а Революционер. И главная задача сводилась не к избиению современных элитных групп, а к уничтожению системы как таковой. Когда это было сделано, «партия нового типа» добила и бывшие элиты. Однако, как мы знаем, сталинская номенклатура вскорости расправилась и с перерождавшейся в большевистское боярство этой ленинской партией.

…Когда-то (в конце XIX в.) известный исследователь А.В. Романович-Славатинский писал: «В истреблении многовластия – аристократическо-анархических начал, к которым так свойственна человеческая природа, в сосредоточении власти состоял главный смысл русской истории» (9, с. 38). – Что ж, эти слова вроде можно было бы поставить эпиграфом ко всей нашей истории.

Но ХХ век «оспорил» и эту логику. Причем дважды. Ранней весной 1917 г. элиты снесли голову самодержавию. Правда, уже через несколько месяцев были разгромлены и сами. Однако в конце столетия номенклатурная революция удалась. Наиболее ловкая часть советских элит захватила властесобственность. Не скажу: страну. Она им не нужна. Объектом их завоевания стало только то, что приносит перманентное и быстрое богатство-довольство. Поначалу победители («скорохваты», как назвал их А.И. Солженицын; неплохо звучит, но неточно; эти самые «хваты» долго готовились и совершенствовали себя перед решающим броском на добычу; это был лишь по видимости блиц-криг; на самом деле внезапно открывшийся финал несколькодесятилетней войны) посчитали, что главное присвоить материальную субстанцию. Затем же – русская жизнь научила, направила – поняли, решающее здесь: власть.

Так, что же, будем радоваться? Как-никак, но самовластие в России ограничено. И даже в рамках сверхпрезидентской Конституции 1993 г. и вертикальновластного режима В.В. Путина (Д.А. Медведев пока – во всяком случае, пока – сути этого режима не изменил; лишь усовершенствовал – увеличил срок президентства до шести лет; в наших условиях это фактически до двенадцати; думаю, эта (наверное, согласованная) новация посущественней всех иных его инноваций). Элиты обладают громадными возможностями и влиянием. Можно даже говорить о некоем возрождении феномена князебоярства17 (т.е. некоей целостности правителя и элит). – Однако радости нет. По прежнему лучшей метафорой для определения состояния отечества является галковское: «бесконечный тупик».

Вообще, если смотреть на роль элит в русской истории не через призму их влияния, роли, способности к ограничению монопольной власти (а на Руси она всегда стремится к монополизму), а с точки зрения того, что и как они сделали для страны и людей, то следует признать: «просвещенная бюрократия», созданная М.М. Сперанским, и представители славянофильско-западнического дворянства были лучшей элитой в русской истории. Поэтому и пореформенный период (1861–1914) был лучшей нашей эпохой. И потому мы снова и основательно возвращаемся к Михаилу Михайловичу Сперанскому. Он, его теория, его дела вновь актуальны. – Мы нуждаемся в новой «просвещенной бюрократии» и ее союзе с ответственными либерально-консервативно-социалистическими силами общества. Весь вопрос в том: сумеем ли мы вырастить такую бюрократию и насколько сильны и креативны такие силы в обществе. Пока мой ответ скорее отрицательный. Увы…