Александр Зимин - Слово о полку Игореве Страница 14

Впрочем, по мнению Н. С. Демковой, «Л. А. Дмитриев убедительно показал неорганичность эпизода с расчетом убитых в тексте „Сказания“».[Демкова. Заимствования из «Задонщины». С. 458.]

По Н. С. Демковой, Сказание обращалось к Задонщине дважды: «в собственно авторском тексте, создав на его материале сцену объезда великим князем поля боя, и второй раз — использовав этот текст уже как самостоятельный эпизод повествования».[Демкова. Заимствования из «Задонщины». С. 461.]Этот вывод она обосновывает отсутствием стабильности в изложении завершающих эпизодов Сказания различными редакциями и группами памятника, а также параллелизмом поступков князя. Вопрос о взаимоотношении Киприановской редакции и группы У Основной редакции Сказания еще остается спорным. А вот что касается параллелизма, то он, на наш взгляд, мнимый. Вначале великий князь ездит по полю боя и слышит скорбные вести о гибели героев. При этом Дмитрий Донской плачет и произносит ряд речей, обращенных к павшим и живым. Затем он вопрошает, каковы общие потери воевод. Ему дают исчерпывающий ответ, и тогда он произносит слово, обращенное к Творцу, вспоминая при этом погибших. Никаких текстологических повторов здесь начисто нет.

Итак, эпизод «став на костях» в Сказании не может считаться вторичным: он является органическим завершением воинской повести.

Если теперь обратить внимание на характер эпизодов Сказания, совпадающих с обеими редакциями Задонщины, то можно прийти к следующим выводам. В списке К-Б есть почти все устно-поэтические фрагменты Сказания, хотя в ряде случаев они совпадают и со списками Пространной редакции.

Взаимоотношение Сказания с Пространной редакцией Задонщины иного характера. Подавляющая часть рассказа во второй половине этой редакции не находит прямого соответствия в Сказании. Зато его связывают со Сказанием общие образы и отдельные выражения («конь не может скочити, в крови по колено бродят… ваши московъскыя сладостные меды… испити медвеная чаша… Уныша… побежи поганый Мамай и от нас по Задлешью» и др.). Два больших фрагмента Сказания (тринадцатый и четырнадцатый)[С. К. Шамбинаго считал даже, что оба фрагмента не входят в первоначальную редакцию Задонщины (Шамбинаго. Повести. С. 129–130). См. замечания В. П. Адриановой-Перетц (Адрианова-Перетц. Задонщина. С. 222).] целиком есть в Задонщине. Их сугубо фактический характер (перечисление погибших воевод и т. п.) вполне согласуется с рассказом Сказания, которое и является, очевидно, в данном случае источником Пространной редакции.[Ср.: Марков А. Рецензия на книгу С. К. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище//ЖМНП. 1908. Апрель. С. 441]

Отдельные черты фразеологического сходства есть уже между К-Б и Сказанием (см. «шоломы злаченыя»[Повести. С. 62–63.] применительно к русским войскам). В К-Б встречаем чтение: «пашутся хоригови берчати». В И1 и сходных текст более отдаленный: «Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени». Р. П. Дмитриева сопоставляет еще «грозу велику подавающи»[Повести. С. 66.] с «воды возпиша, весть подаваша» К-Б.[Дмитриева. Взаимоотношение списков. С. 261.] Но гораздо больше черт сходства со Сказанием в Пространной редакции Задонщины, широко пользовавшейся этим памятником. В И1 и сходных встречается слово «уныша» применительно к русским, в Сказании — о татарах, а «велика бо туга» русских соответствует «тугою покрышася» (о татарах) И1 и сходных: «стязи ревуть наволочены» (ниже «стязи золоченыа ревуть»)[Повести. С. 56, 62.] есть только в И1 и сходных.

Итак, соотношение Сказания о Мамаевом побоище с обеими редакциями Задонщины представляется нам в следующем виде. С Краткой редакцией Задонщины Сказание о Мамаевом побоище сближают лирико-эпические места (зловещие предсказания, полет соколов и кречетов и т. д.). Но так как эти места органически входят в ткань повествования Задонщины, а вместе с тем являются как бы инородным телом в суровом церковно-воинском повествовании Сказания, то отсюда с неизбежностью вытекает вывод: Краткая Задонщина явилась источником Сказания о Мамаевом побоище.[А. Вайян полагает, что источником Сказания была Задонщина версии XVI в., т. е. Пространная редакция (Vaillant A. Les rćcits de Kulikovo… P. 88). Принимая его наблюдения о сходстве Сказания со списками Задонщины XVI в., А. В. Соловьев объясняет это сходство тем, что поздние списки Задонщины «сохранили отдельные черты оригинала XIV в.» (Соловьев А. К вопросу о взаимоотношениях произведений Куликовского цикла. («Задонщина», «Летописная повесть» и «Сказание о Мамаевом побоище»)//РЛ. 1965. № 2. С. 244).] Были ли введены элементы Задонщины составителем Сказания в текст какой-то ранней повести о Мамаевом побоище («Слова») или в произведение, созданное им самим из разных источников, в настоящее время сказать трудно. Вместе с тем Пространную Задонщину со Сказанием роднят кроме лирико-эпических конкретные места и чтения, естественно входящие в ткань повествования воинской повести о Мамаевом побоище. (Например, перечень погибших белозерцев, новгородцев, рязанцев и т. п.) Поэтому Сказание явилось в свою очередь источником Пространной редакции Задонщины.[О. Кралик также считал Сказание источником Пространной Задонщины (Królik. S. 56–63, 169–170).] Конечно, текстологического материала для окончательного вывода о взаимосвязи Сказания с обеими редакциями Задонщины в распоряжении исследователя очень мало. Поэтому сделанный вывод носит предварительный характер. Сопоставление Краткой Задонщины с Пространной должно ответить на два важных вопроса проблемы: есть ли у исследователя достаточно данных говорить о вторичном происхождении Краткой Задонщины по сравнению с Пространной и можно ли обнаружить конкретные следы непосредственного использования Сказания в тексте Пространной редакции Задонщины в отличие от Краткой? Только при условии положительного ответа на оба вопроса можно будет считать нашу схему взаимоотношения всех трех памятников доказанной.

Предшествующее исследование показало, что Пространная Задонщина имеет точки соприкосновения прежде всего с Основной редакцией Сказания о Мамаевом побоище. Сказать точнее, какой текст этого Сказания находился в руках ее составителя, в настоящее время не представляется возможным. Текстологически списки Сказания еще не изучены, контуры его архетипа не ясны. Л. А. Дмитриев считает Основную редакцию первоначальной, а Летописную — ее переработкой только на основании упоминания в первой Ольгерда как противника Дмитрия Донского, а во второй — Ягайлы. Возникновение Сказания он относил к первой четверти XV в. (до смерти Ягайлы в 1434 г.).[Дмитриев Л. А. К литературной истории Сказания… С. 423.] Его доводы не могут дать надежной опоры ни для соотношения редакций Сказания, ни для его датировки.[См. также возражения по этому поводу, сделанные Ю. К. Бегуновым (Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище»//«Слово» и памятники. С. 512–513).]

Л. А. Дмитриев ссылается на два текста. В первом говорится, что Андрей и Дмитрий Ольгердовичи «отцом своим князем Вольгордом ненавидими были, мачехи ради» (Основная редакция) или «беста бо есми отцом и братом ненавидими» (Летописная).[Повести. С. 58, 92.] В данном случае сам Л. А. Дмитриев признает, что «наличие этого места закономерно и в Летописной редакции». И вместе с тем ему «непонятно только, почему упоминается в ней отец, когда речь все время идет о Ягайле».[Дмитриев Л. А. К литературной истории Сказания… С. 419.] Но Ольгерд был достаточно одиозной фигурой в представлении русских людей XV в., чтобы приписать ему ненависть к его православным сыновьям, и ничего противоестественного Летописная редакция не содержит.

Во втором случае дело идет о грамоте Андрея Ольгердовича. В ней по Основной редакции князь говорит, что «отец наш отвръже нас от себе, нъ Господь Бог, отец небесный, паче възлюби нас». Близко к этому читается и в Летописной. Но дальше говорится, что Дмитрию Ивановичу и всему православному христианству «велика бо туга належыть», ибо к поганым приложились «еще и отець нашь и Олег резанскый» (по Основной) или «еще и брат наш Ягайло» (по Летописной).[Повести. С. 59, 93.] Л. А. Дмитриев считает чтение Основной редакции первоначальным, ибо оно координируется с евангельским текстом, которым как бы оправдывается выступление княжичей против своего отца. Но этот-то аргумент оборачивается как раз против Л. А. Дмитриева: в обеих редакциях говорится словами евангелиста Луки: «предани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради». Упоминание «братиею» вполне осмысленно в Летописной редакции, где мы находим и отца княжичей (Ольгерда), и их брата (Ягайлу), и совершенно непонятно в Основной, где о Ягайле не говорится ни слова. Вряд ли при жизни Ягайлы, когда прошло всего два-три десятилетия после Куликовской битвы, могли забыть, что именно он был противником Дмитрия Донского в 1380 г., а не его отец.

Итак, пока в нашем распоряжении нет данных, говорящих о первоначальности текста Основной редакции Сказания и о вторичности Летописной.[Первичность Основной редакции Л. А. Дмитриев доказывает, между прочим, тем, что только в ней, как и в Задонщине, правильно назван Яков Ослябятов в отличие от Якова Волосатого Летописной редакции и Иакова Усатого Распространенной редакции (Повести. С. 50, 84, 120; Дмитриев Л. А. Сказание о Мамаевом побоище. С. 130). Наблюдение очень интересное, но само по себе недостаточное для решения всего вопроса в целом.] А проведенное В. С. Мингалевым тщательное сличение этих редакций показывает, что как раз Летописная лучше сохранила черты архетипа памятника.[Мингалев В. С. «Сказание о Мамаевом побоище» и его источники. М., 1965 (рукопись дипломной работы, хранящаяся в МГИАИ). {См. также: Мингалев В. С. «Сказание о Мамаевом побоище» и его источники: Автореф. дис… канд. ист. наук. М.; Вильнюс, 1971.}]