Эдуард Днепров - Женское образование в России Страница 14

В 1824 г. в учебных заведениях, подведомственных Министерству народного просвещения, училось 5835 девочек. Из них в частных пансионах – 3420, в уездных училищах – 338, в приходских училищах – 1482, остальные – в девичьих и городских училищах и училищах взаимного обучения. Большее число учениц женских пансионов приходилось на Дерптский учебный округ – 1284 и на западные губернии – 511. Во всех остальных русских губерниях было всего 1390 девочек, учившихся в пансионах.

В 1828 г., к концу жизни императрицы Марии Федоровны, число учащихся во всех женских средних учебных заведениях России достигло 12 тыс. человек [94, кн. 2, с. 263, 265]. В сравнении с началом XIX в. это было серьезное продвижение вперед. По отношению же к общему числу женской части населения страны эта цифра была ничтожна – менее 5%.

В целом в первой четверти XIX в. среднее женское образование оформилось в достаточно самостоятельную, развитую структуру, но обособленную от общей образовательной системы. Эта обособленность со временем будет постепенно преодолеваться. Но и в начале XX столетия сохранится сложившийся в рассматриваемый период дуализм женского образования – разделение его на две ветви и, соответственно, особое, самостоятельное управление каждой из них: женские институты и другие учебно-воспитательные заведения, находившиеся в Ведомстве учреждений императрицы Марии, и частные пансионы, общественные и городские женские училища, а позже – женские гимназии и прогимназии, подведомственные Министерству народного просвещения.

ЖЕНСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ И НИКОЛАЕВСКИЕ ШКОЛЬНЫЕ КОНТРРЕФОРМЫ

Восстание 14 декабря 1825 г. круто изменило курс внутренней политики самодержавия, в том числе – и его образовательной политики. В манифесте 13 июля 1826 г. новый император Николай I, объявляя приговор декабристам, возлагал на «ложное направление» просвещения прямую ответственность за «порчу нравов» и в его изменении видел главное средство отрезвления общества «от дерзновенных мечтаний». «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, – говорилось в манифесте, – недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а наконец – погибель. Тщетны будут все усилия, все пожертвования правительства, если домашнее воспитание не будет приуготовлять нравы и содействовать его видам» [153, с. 178].

Однако не только и даже не столько домашнее воспитание (которым правительство займется чуть позже) привлекло внимание самодержавия. Это внимание прежде всего сосредоточилось на «общественном воспитании», на радикальном преобразовании существовавшей «учебной системы», исходя из новых принципов и образовательной и в целом внутренней политики. «Так политическая сторона в вопросе народного просвещения опять выдвигалась на первый план, и учебная система должна была подчиниться прежде всего целям воспитания общества», – констатировал официальный историограф Министерства народного просвещения, видный русский историк образования С. В. Рождественский [153, с. 178; выделено нами. – Авт.]. Как это неоднократно происходило и позже (что в конечном итоге стало своеобразной политической традицией в России), вопросы переустройства системы образования в этот переломный период стали первоочередными в ряду проблем российской жизни, которые, с точки зрения правительства, должны были подвергнуться коренному пересмотру. Первый из «особых комитетов», деятельность которых была типичной для николаевской правительственной системы, создан рескриптом 14 мая 1826 г. именно для реорганизации «учебной части» в империи.

Данный рескрипт на имя министра народного просвещения А. С. Шишкова начинался следующими словами Николая I, определявшими одну из основных задач и создаваемого Комитета устройства учебных заведений, и подготавливаемой им школьной реформы: «Обозревая с особенным вниманием устройство учебных заведений, в коих российское юношество образуется на службу государству, Я с сожалением вижу, что не существует в них должного необходимого однообразия, на коем должно быть основано как воспитание, так и учение». Комитету вменялось в обязанность «сличить все уставы учебных заведений империи, начиная с приходских училищ до университетов», а также их учебные курсы, учебные книги и руководства, «уравнять совершенно по всем местам империи все уставы оных заведений», «определить подробно на будущее время все курсы учений, означив и сочинения, по коим оные должны впредь быть преподаваемы»; поручить профессорам и академикам восполнить пробелы в учебной литературе, «дабы уже за совершением сего воспретить всякие произвольные преподавания учений по произвольным книгам и тетрадям» [153, с. 179; выделено нами. – Авт.].

Итак, введение единообразия в систему образования и в образовательный процесс, их унификация была одной из главных целей новой школьной реформы. Двумя другими главными ее целями являлись ужесточение правительственного контроля над школой, образованием и жесткое проведение сословного принципа в школьном деле, «чтобы каждый разряд училищ давал законченное образование для того класса лиц, для которого он предназначен».

Эти цели были четко обозначены в речи А. С. Шишкова 2 июня 1826 г. при открытии заседаний Комитета устройства учебных заведений. Основными причинами «упадка» учебных заведений министр признал неудовлетворительность их уставов, в которых упущена «основная цель народного просвещения – образование, приспособленное к потребностям разных состояний», и указал на «недостаток общего и частного надзора за учебными заведениями». Подчеркивая необходимость «единства учебной системы», министр решительно выступил против частных пансионов и признал вредным домашнее воспитание.

Николай I был недоволен медлительностью работы Комитета устройства учебных заведений, равно как и нетвердостью его позиций в проведении ключевой идеи реформы – сословности образования. 3 сентября 1827 г. на одном из журналов заседаний Комитета император написал: «Я требую непременно, чтобы дело шло поспешнее». А за месяц до этого, 19 августа, в рескрипте на имя министра А. С. Шишкова Николай I однозначно высказался и по сословному вопросу. Он потребовал, «чтобы повсюду предметы учения и самые способы преподавания были по возможности соображаемы с будущим вероятным предназначением обучающихся, чтобы каждый, вместе с здравыми, для всех общими понятиями о вере, законах и нравственности, приобретал познания, наиболее для него нужные, могущие служить к улучшению его участи и не быв ниже своего состояния, также не стремился через меру возвыситься над тем, в коем, по обыкновенному течению дел, ему суждено оставаться» [153, с. 179—198].

Это требование было четко проведено в новом, утвержденном 8 декабря 1828 г., Уставе учебных заведений, подведомственных университетам. Сохраняя существовавшие три разряда учебных заведений – гимназии, уездные и приходские училища, Устав, во-первых, разрывал преемственность между ними и в каждом предусматривал законченный круг образования, а во-вторых, «приурочивал этот круг к потребностям определенного класса населения». Приходские училища предназначались для людей «самых нижних состояний»; уездные училища, «открытые для людей всех состояний, в особенности предназначены для того, чтобы детям купцов, ремесленников и других городских обывателей, вместе с средствами лучшего нравственного образования, доставить те сведения, кои по образу жизни их, нуждам и упражнениям, могут быть им наиболее полезны»; «главнейшая цель учреждения гимназий есть доставление приличного воспитания детям дворян и чиновников» [153, с. 197].

Все эти ведущие идеи новой николаевской школьной реформы – сословность образования, разрыв преемственности его различных ступеней, его унификация, а также ужесточение правительственного надзора за школой и всеми видами обучения и воспитания – очевидно делали ее контрреформой по отношению к реформаторским акциям начала XIX в. Если тогда выстраивалась всесословная преемственная система образования, в рамках которой существовали относительная свобода и самостоятельность учебных заведений, то теперь эта система преобразовывалась в жестко сословные, не связанные между собой образовательные «соты», внутри которых должны были воцариться строгое единообразие и неподвижный «порядок». Скованная ими образовательная жизнь замирала на ближайшее тридцатилетие. Охранительные цели и направления образовательной политики становились господствующими, определяя соответствующий охранительный характер самого образования.