Николай Морохин - Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам Страница 16

Надо ли объяснять, с каким нетерпением мы ждали, сбудется – даже не предсказание – заказ.

Вторник и среда были образцово жаркими. А в ночь на четверг я проснулся от ударов грома. Молнии летали над домом, где остановилась наша экспедиция, они ослепляли, и было страшновато. Ливень, который вызвали два карта, хлынул стеной – шумный, дробный. И потом, когда гроза отошла, всё шёл и шёл до самого полудня. А после тучи моментально рассеялись. И выяснилось, что солнце – такое же горячее, как вчера. Но всё под ним ожило, расправились и налились зеленью травы.

И на лице карта вечером я читал спокойное удовлетворение знающего и многоопытного человека, который оказался полезен другим.

А один раз студенты пошли в рощу без меня и вернулись потрясённые и подавленные. Объяснить, что случилось, они решились не сразу.

С нами вместе ездил москвич, студент-биолог университета. Был он человеком вольным, вроде бы и работавшим по общей программе, но в то же время иногда исчезавшим на несколько дней куда-то, чтобы искать что-то своё.

Взяли его в рощу. А он там поязвил: ага, испугались карта – он вам наговорил небылиц, а вы тут и начали – этого не делай, сюда не ходи. В доказательство молодой человек демонстративно переступил через очаг, взял в руки лежавший возле него жертвенный котёл. И торжественно провозгласил: «Видите – ничего не случилось! Снимите меня с котлом! У кого фотоаппарат?»

Его засняли с котлом в руках.

Полем от рощи к деревне – минут двадцать ходу.

Уже возле околицы заметили выходившего навстречу карта:

– Зачем вы трогали котёл? Зачем ходили через очаг? Я же чувствую. Я же вам говорил: не надо. Не знаю, кто из вас это делал, но я не сумею помочь этому человеку… Пусть он будет жив.

Экспедиция кончалась.

– Ну, что, – бодрился москвич, – всё классно! Мне понравилось. Рощи тут отличные. Люди интересные, своеобразные. Впечатлений много.

Мы расстались дней через пять.

– Представляешь, – тревожно сообщили мне вскоре по телефону, – я проявил плёнку. Все кадры отличные. А там, где с котлом, – чёрное!.. Вообще ничего не видно.

О москвиче мы узнали только осенью.

Он благополучно добрался после нашей экспедиции до своей столицы и поехал на практику на Кольский полуостров.

Он шёл по составу из одного вагона в другой, когда вдруг всегда запертая дверь нерабочего тамбура открылась настежь. Тут вагон, по его словам, сильно повело в противоположную сторону… Словом, очнулся он в районной больнице: его нашли, лежавшего без сознания на железнодорожной насыпи.

Как он выпал из вагона, он помнит отчётливо. Что было в роще – не особенно. И ещё много всего забыл, что случилось до этого дня в его жизни.

Надежда Киселёва, эколог, которая обследовала рощу Грозную зимой, вспоминала, как из последних сил лезла в высокую гору по, наверное, метровому снегу.

– И вот я поднялась и ощутила, что силы ко мне сразу вернулись, и мне очень хорошо и тепло… Я у рощи попросила разрешения взять веточку пихты, положила её в валенок. Мы там ходили, мерили. И я решила посмотреть, цела ли веточка. Нет, потерялась!.. Я извинилась и ещё раз попросила веточку, сломала её. И опять потеряла через какие-то минут десять. Тогда я поняла, что больше просить рощу не надо – просто мне сегодня не позволено оттуда что-то брать… А вот это чувство счастья и силы я помню.

– Ты с ума сошёл! Как ты на такое решился? Ты же должен был понимать, чем такое может кончиться! – услышал я в Йошкар-Оле от знакомых людей. Им я рассказывал про увиденный мною летом дубовый лес неподалёку от Васильсурска, про спускавшиеся там к роднику столетние крепкие деревья.

Тогда я не знал ещё о том, что значит для горных марийцев эта дубрава. Только смутно догадывался о том, что здесь священная роща – была или есть. Я поставил свою палатку прямо в этой дубраве и уснул, измотанный длинной дорогой.

– Ты понимал хоть, что этого делать нельзя? Они могут это не простить, и ты тут же это почувствуешь, но будет уже поздно.

…Я до сих пор отчётливо помню ту ночь. Плеск листьев и голоса птиц. Удивительное ощущение лёгкости, полёта, счастья и вместе с тем чего-то тревожного. И – сон под самое утро.

Это была широко раскинутая земля – с лесами, лугами и реками, вставало солнце. И в его лучах навстречу мне шли, взявшись за руки, исполинского роста дружелюбные люди в белых вышитых красными орнаментами одеждах. Они говорили что-то на непонятном языке. Я пытался вглядеться хотя бы в выражения их лиц – они шли против солнца. И ощутил полное безотчётное счастье, поняв, что они улыбаются мне!

– Это очень редкий сон. Ты увидел наших предков! Или тебе онары явились! Они же знают, что так нельзя – в их старом лесу спать. Но тебе они разрешили и дали понять, что хорошо к тебе относятся. И это значит, что ты занимаешься тем, чем можно заниматься. И тебе от этого не будет беды. А что можно делать, что нельзя, ты сам теперь будешь знать.

Силы воды

Обязательное соблюдение всех правил поведения на воде – залог сохранения здоровья и спасения жизни многих людей.

Над лесом, над полями летело озеро. Озеро было тяжёлое. Поэтому вода из него расплёскивалась на землю. Рыба в озере не удерживалась и тоже выпадала вниз, плюхалась на пашню, на огород или застревала в ветках деревьев. Народ много рыбы в тот день собрал.

Не верите?

Ну и зря.

Мне про это рассказывал директор Шарангского краеведческого музея Пётр Павлович Осокин. Серьёзнейший человек, старый марийский учитель.

Только история эта давно была. Уже неясно точно когда. Но зато хорошо известно где. Если ехать от Нижнего Новгорода в Шарангу, проезжаешь Тонкино, там остаются уже какие-то 25 километров. И вот на полпути примерно, в Большом Устинском, надо повернуть голову влево. И увидишь широкую такую и довольно глубокую ложбину. По ней течёт речка Уста, ещё совсем небольшая в своих верховьях. Вот на дне этой ложбины озеро и находилось. Но сейчас его нет – улетело.

Озеро пронеслось над Шарангой и другими разными замечательными местами километров сорок, после чего опустилось уже на вятскую землю. Сейчас оно цело, и его можно видеть около деревни Сатаево Санчурского района. Оно такое же примерно, как было, и тоже в ложбинке. Правда, поменьше – часть воды порастряслась.

Машину нашу кидало на ухабах, пока мы ездили по бывшему дну озера. Антон Белоусов, молодой фотожурналист, с которым мы в те дни мотались по таёжным деревням и смотрели старые марийские священные рощи и деревья, крепко держал свою камеру – иначе бы она просто летала по салону «Оки». А Пётр Павлович назидательно говорил:

– Вот оно что бывает, если люди перестают любить воду. Старики как рассказывают?… Женщина тут одна жила, марийка. Но – неряха. Вот у неё скопилось всяко грязного белья, и она пошла на озеро стирать. Ведь знала же – нельзя. Ты возьми воды, постирай в колоде – и хорошо. Так нет!.. Ну, вот такое и приключилось. Из-за неё теперь тут все и страдают… А рыбы-то, говорят, уж столько было… Вот как.

Честно сказать, про озёра, которые из-за неопрятности, из-за нарушения старых запретов «пропадали», «уходили», я слышал в очень многих марийских сёлах и деревнях. Но говорилось об этом всё больше как-то неопределённо – «в одной деревне», «где-то в той стороне, за тайгой». А здесь мне неопровержимо и конкретно показывают: вот тут оно, это озеро плескалось!

Я украдкой бросаю взгляд на Петра Павловича: сам-то он верит во всю эту жуть? Но на его лице ни тени улыбки, он очень серьёзен. А ещё от него, похоже, ничего не скроешь. Он словно читает мою мысль и продолжает:

– Было. Старики говорили, показывали мне всё, что и как. Старики не говорят зря.

Про не говорящих зря стариков – это я и сам знаю. Тем живём.

Пётр Павлович выучил в сёлах районе сотни людей: вёл он русский язык, литературу, физкультуру, военное дело, труд и всё, что находило нужным вменять ему в нагрузку школьное начальство за отсутствием других учителей. В школу он попал в дни войны – прямо из госпиталя. Был тяжело ранен в ногу под Сталинградом, стал инвалидом – и вот так вернулся с фронта в свою Шарангу. После войны учился в институте, работал учителем на целине. В родные края приехал снова уже пенсионером: не захотел жить в суверенном Казахстане, не вписался в него.

Мы ездим второй день в «Оке»: возить нас подрядился местный водитель. Машина тесна и проигрывает в скорости любому транспорту, кроме трактора «Беларусь». Зато мы сегодня переезжали на ней овраг, отделяющий Шарангский район от Тонкинского.

Грязь была неимоверная. На дне, опираясь на несколько кирпичей, лежала створка от ворот, переброшенная через ручей. Мы на неё заехали, остановились, и она как доска качелей опустилась другим концом на тонкинский берег ручья. Ещё мы ехали по пашне, огибали по околице одного из сёл ферму.