Владимир Авдеев - Русская расовая теория до 1917 года. Том 1 Страница 17

Вспомним еще, что говорить о практичности нашего времени, о преклонении только перед осязательною пользою давно уже сделалось общим местом, что слышатся иногда голоса, горделиво отрицающие не только необходимость изучения древней истории, но и вообще пользу всякого исторического изучения. Эти голоса отрицают крепкую солидарность настоящего с прошедшим и в обращении к прошедшему видят скорей положительный вред, чем какую-нибудь, хотя бы и гадательную, пользу. Казалось, в настоящее время нора бы и удобно было бы раз навсегда покончить с разработкою древности, с этим жадным рытьем в могилах, откуда, кажется, выбрано уже все, и годное и не годное к делу, и где не остается ничего, кроме праха. Если в какую-нибудь эпоху всего менее уместно и законно может показаться археологическое увлечение древностью, то, конечно, в нашу, когда кипучая практическая деятельность увлекла и увлекает в свой водоворот всех и каждого, когда даже стены ученого кабинета плохо защищают от тревожных запросов современной действительности и не всегда служат надежным убежищем для тихой, сосредоточенной деятельности мысли. Однако же никогда, быть может, как в эту шумную, исключительно практическую эпоху, на изучение древности не тратилось более сил, не являлось столько огромных капитальных трудов по ее истории. В течение последних 50 лет, для истории древнего мира сделано едва-ли не более, чем в предшествовавшие три столетия. И нельзя думать, чтобы деятели последних десятилетий, с таким жаром бросившиеся на изучение древности, были нечто вроде средневековых иноков, отрешившихся от мира с его насущными интересами, с его ежедневными волнениями, позабывших настоящее, чтобы всею мыслию перенестись в далекое прошедшее. Совсем напротив. В той же по преимуществу практической Англии одному из богатейших и деятельнейших банкиров наука обязана историей Греции, на которую пошло около 30 лет предварительных работ. Канцлер казначейства подверг тщательному пересмотру вопрос об эпической поэзии Греции, о происхождении бессмертных поэм, которые связаны с именем Гомера. Наконец, полковнику английской службы, представителю коммерческих интересов Англии на Востоке, обязана историческая наука ключом к разумению клинообразных надписей и полнейшим доказательством достоверности сказаний Геродота, какое мы имеем до сих пор. По другую сторону канала, какой-нибудь месяц тому назад, на Сену, при бесчисленном стечении народа, спущена была римская трирема в полном ее вооружении, построенная под личным наблюдением и по мысли императора французов. Ее вооружение было результатом долгой, мелочной работы целой комиссии специалистов над отрывочными местами древних писателей о постройке военных галер у римлян, над изображением кораблей на древних монетах и барельефах. 1

Можно бы счесть эту постройку минутным археологическим капризом, если бы давно уже не было известно, что в течение нескольких лет Наполеон III посвящает все минуты своего досуга специальному исследованию о Цезаре, и что со всех сторон собираются всевозможные материалы для его биографии, приводятся в известность и обследываются самые отрывочные известия, относящиеся к его деятельности, снимаются слепки и фотографии с каждого бюста и статуи знаменитого триумвира и диктатора. Все это, конечно, заходит уже далеко за пределы каприза и минутной прихоти. В преимущественно практической натуре императора французов никакой проницательный и упорный наблюдатель, конечно, не найдет и тени родственного сходства с тем детски доверчивым и простодушным антикварием, который возбуждал такой искренний смех и такую, еще более искреннюю, симпатию в читателях известного романа Вальтера Скотта. Известна ожесточенная борьба, идущая в настоящую минуту по ту сторону Атлантического океана, за которою с тревожным, сосредоточенным вниманием следит Европа, затронутая в своих материальных и духовных интересах. Едва ли какой-нибудь народ в мире отличается таким положительным, далеким от отвлеченности и идеализма характером, как североамериканцы. Вся сила страстного увлечения идет у них не в область отвлеченного мышления, не в область чистой науки, не в идеальный мир искусства, а обращена, кажется, всецело на практическую деятельность. Поэзия североамериканца едва ли не сказывается больше всего в гигантских предприятиях и работах, в увлечении широко задуманными спекуляциями. Однако, в настоящую минуту, когда североамериканское общество взволновано до дна настоящею борьбою, когда затронуты самые близкие его материальные интересы и идет вопрос о жизни и смерти, грозя распадением великого союза; в эту минуту, когда северные штаты объявляют неслыханный заем в 500 миллионов долларов на военные издержки и призывают к оружию 400.000 волонтеров, чтобы решить свой спор с рабовладельческими штатами, я едва ли ошибусь, если буду утверждать, что даже в эту минуту и, может быть, именно поэтому, среди шума оружия, среди тревожных забот о насущных интересах настоящего, в Америке готовится, быть может, не одно специальное научное исследование, находящееся более или менее в непосредственной и близкой связи с историей древнего мира, имеющее главною целью разъяснить одну из сторон ее, один из важных ее вопросов. И это историческое исследование готовится не с одною целью послужить оружием для политической и социальной борьбы, охватившей Северную Америку, хотя исторические исследования часто употреблялись и поминутно употребляются, как орудие для достижения целей, лежащих совершенно вне науки, ей посторонних и чуждых. Я убежден, что эти исследования, если они производятся в эту минуту, ведутся с благородным, страстным желанием дознания истины ради самой истины, помимо всех практических соображений, хотя поводом к ним и была настоящая политическая и социальная борьба севера с югом Американских Штатов. Мы увидим потом, какого рода исследований особенно вправе ждать европейский историк от своих американских собратий, и на чем я основываю мое убеждение в возможности подобных исследований среди настоящих событий и даже по поводу именно этих событий. Одним словом, куда бы мы ни взглянули, повсюду видим не охлаждение к исследованиям в области древней истории, по-видимому так уже окончательно разработанной, не одно приведение в систему огромного количества предшествовавших трудов по этому предмету, а, напротив того, сильную, еще более оживленную деятельность, направленную туда, где, кажется, все менее представляется ей приложения. Чем объяснить это странное с первого взгляда явление? Неужели только силой привычки, только тем, что, посвящая более трех столетий свои труды классической древности, воспитываясь до сих пор большею частью на изучении древних писателей, ученые всех образованных народов не могут еще уклониться от того направления, которое дано было несколько столетий тому назад? Или, быть может, так велика чарующая сила памятников древней мысли и древнего искусства, что новая Европа, несмотря на практический, утилитарный характер новейшего времени не может еще освободиться от их обаятельного влияния? Привычка, рутина бесспорно играют важную роль в жизни человека; но одна привычка не устояла бы пред сравнительною трудностью изучения истории древнего мира, разумея изучение с целью добыть какие-нибудь новые выводы, получить новые приобретения для науки от этого изучения. На глубоко распаханном поле истории древних народов новые находки достаются с большим трудом, встречаются несравненно реже, чем там, где почва почти еще не тронута, где сырой материал остается еще не только не вполне переработанным, но очень часто еще не собранным, не приведенным в известность, где каждый шаг вперед может быть вознагражден новым, капитальным открытием. Прежде, чем думать о получении нового вывода в области древней истории, нужно вполне усвоить себе результаты предшествовавшего изучения, а это труд далеко не маловажный, принимая в соображение огромную массу ученых работ по истории древнего мира.

Чарующее влияние памятников древнего мира еще не утратило вполне своей силы и над современными нам поколениями; но мы далеки от того восторженного, беззаветного благоговения и преклонения пред классическою древностью, которым столь резко была отмечена так называемая эпоха Возрождения. Нам кажется странно и непонятно, что христианский первосвященник Рима мог клясться не иначе, как языческими божествами Греции, нисколько не подозревая всей несовместности этого со священным характером главы одной из христианских церквей; нас поражает, когда мы узнаем, что один из ученейших и в то же время верующих итальянских писателей XV века, приступая, правда, к довольно трудному, но в сущности простому делу — переводу языческого писателя неоплатонической школы, не только готовится к нему постом и исповедью, но, верный господствовавшим тогда предрассудкам, не иначе приступает к нему, как уверившись помощью астрологических наблюдений, что созвездия находятся в самом благоприятном соединении для начала такого великого предприятия.