А. Сухов - Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения Страница 18

Все названные учителя традиционно причисляются к школе адживики, но даже на основе приведенных отрывков видно, насколько различается манера изложения этих доктрин буддистами. Пафос проповеди, вложенной в уста Пураны Кассапы, нигилистический: нет ни добра, ни зла, ни скверны, ни добродетели. Весьма вероятно, что в полемических целях буддисты сильно гиперболизировали его установки. Вряд ли Пурана призывал к убийству и разрушениям. Но для буддистов отрицание моральной силы кармы равносильно отрицанию морали вообще.

Более содержательно излагается доктрина Госалы: помимо критической части она содержит и концепцию нияти. Но речь Пакудхи — самая информативная. По-видимому, к натурфилософским построениям этого пророка адживики буддисты относились довольно безразлично и поэтому смогли изложить их вполне объективно. Обращает на себя внимание, что в речи каждого учителя адживики можно выделить, так сказать, главный тезис, в той или иной степени связанный с идеей отрицания моральной силы кармы: отрицание различия между добром и злом у Пураны Кассапы, власть нияти во вселенной и над судьбой человека у Госалы, механическая комбинаторика элементов, лежащая в основании мира, у Пакудхи.

Аджита Кешакамбалин

Четвертым собеседником на встрече у Аджатасатту был Аджита Кешакамбалин, с именем которого часто связывают учение локаяты. Вот слова, приписываемые этому мудрецу: «Нет никакой добродетели в жертвоприношении и подаянии; нет результата благой или дурной кармы. Нет перехода из этого мира в другой. Нет никакой заслуги в служении отцу и матери, нет ни аскетов, ни брахманов, которые, достигнув совершенства на праведном пути, узнали и пережили и тот и этот мир и рассказали об этом другим. Человек состоит из четырех элементов. Когда он умирает, земля возвращается в землю, вода — в воду, огонь — в огонь, органы же чувств растворяются в акаше. Глупцы те, кто восхваляют подаяния, и те, кто говорит о существовании нематериального. Когда тело умирает, и глупцы и мудрые исчезают — они не живут после смерти»17.

В отличие от легендарного основателя локаяты Брихаспати Аджита Кешакамбалин предстает вполне историческим лицом, старшим современником Будды, главой группы шраманов (на это указывает его прозвище Кешакамбалин — «носящий одеяние из волос», т. е. отращивающий ногти и волосы, скрывающие наготу тела). Его проповедь также посвящена отрицанию моральной эффективности праведного с точки зрения брахманизма поведения. Однако он делает акцент на опровержении другого аспекта доктрины кармы — идеи посмертного существования. Правда, надо заметить, что идея посмертного существования, по происхождению более древняя, чем доктрина кармы, оставалась в брахманизме в весьма измененном по сравнению с первоначальным виде. Существование после смерти рассматривалось как своего рода «промежуточное» состояние души между рождениями, которое длилось непродолжительное время. Свою убежденность, что нет жизни после смерти, Аджита обосновывает рассуждением о том, что еще никто не возвращался из потустороннего мира и не засвидетельствовал его существование. Поскольку локаятики считали достоверным только то, что может быть воспринято органами чувств, то этого аргумента, с их точки зрения, было достаточно для опровержения веры в существование загробной жизни.

Другим важным аргументом локаятиков против доктрины перерождения было отрицание некой постоянной бестелесной сущности, называемой душой, которая является агентом перерождения. Смерть, по их мнению, не что иное, как распадение четырех материальных элементов, из которых состоит человек. Поскольку сознание также образуется особым сочетанием элементов, то со смертью тела и оно исчезает.

Нигантха Натапутта

Следующим оратором на встрече у царя Аджатасатту был Нигантха Натапутта. В его уста вложены такие слова: «Нигантхе (нескованный) окружен барьером четырех ограничений. Как он окружен? Он практикует воздержание по отношению к воде, избегает грехов, он очищается от них и обладает Ощущением, что избежал всех грехов. Окруженный, таким образом, четырьмя ограничениями, его ум очищен, сосредоточен и тверд»18.

Под именем Нигантхи Натапутты современникам был известен Махавира (победитель, великий герой) — основатель джайнизма. Однако речь, приписываемая ему, не совсем адекватно воспроизводит четыре заповеди джайнизма: воздержание от убийства, воровства, прелюбодеяния и лжи, хотя, по мнению Б. Баруа, «не содержит ничего враждебного им»19. Немецкий индолог Г. Якоби полагал, что эта речь могла принадлежать Паршве, главе общины аскетов, в которой Махавира провел много лет, прежде чем основал собственную 20. Аскетические принципы, которые проповедовал Паршва, получили у Махавиры дополнительное философское обоснование.

Центральное место в джайнском учении принадлежит представлению о карме, которая трактуется как некая тонкая субстанция (род кармического вещества), пронизывающая человеческие души. Освобождение же от сансары представляется джайнам как «очищение» души от загрязненности этим кармическим веществом. Махавира называл свое учение «криям» или «криявада»— деяние или учение о деяниях. Как и «ортодоксальные» учителя, он осуждал «акриявадинов» (отрицающих моральную действенность кармы) за «нигилизм» в области морали: «Эти (нигилисты) не могут сказать вам, какое действие благое, а какое греховное, какое добродетельное, а какое нет, какое хорошо сделано, а какое плохо, кто достигнет совершенства, а кто не достигнет… они погрязли в чувственных удовольствиях, им грозит страшная участь попасть в один из адов или в следующем рождении быть слепыми, глухими или немыми»21.

Принятие доктрины кармы делало ненужной идею бога как морального судьи и творца мира. Мнение о том, что мир создан Ишварой или Брахманом, высмеивается в джайнской «Сутракританге» как невежество. С точки зрения Махавиры, мир, состоящий из пяти субстанций (материи, времени, пространства, дхармы и адхармы), никем не был создан и никем не поддерживается. Развитие мира происходит не циклически, а скорее спиралевидно (таково было и мнение адживики) с последовательной сменой «этажей» сансары вплоть до окончательного «освобождения».

Санджая Белатхипутта

Последним проповедником, названным Аджатасатту, был Санджая Белатхипутта. Он говорил: «Если вы спросите меня, существует ли другой мир (паралока), и если бы я думал, что он существует, я бы сказал вам так. Но это не то, что я говорю. Я не говорю, что это так, я не говорю, что это иначе, я не говорю, что это не так, я не говорю, что это не так, что не так» 2. Парадоксальное рассуждение Санджаи представляет собой пятичленную схему негативной предикации, которая, как показал советский исследователь А. А. Терентьев, была ответом на распространенные в то время позитивные схемы описания реальности, например чатушкотику (предмет существует; не существует; существует и не существует; не существует и не не существует).

Ничего определенного о жизни Санджаи неизвестно. Б. Баруа полагает, что он был основателем общины аскетов, которая упоминается Ашокой в его надписях как «община друзей», или «добропорядочных»24. Буддийские источники определяют подобные взгляды как «аджнянаваду» (буквально: агностицизм). Разумеется, это не собственное название школы, а скорее уничижительная оценка. В джайнских текстах «аджнянавадинами» назывались странствующие аскеты, которые считали знание бесполезным, а спекулятивные вопросы о мире — бессмысленными. Заметим, что нежелание высказываться по поводу метафизических проблем сближает «аджнянаваду» с позицией греческих скептиков, которые также предпочитали отказываться от всякого суждения о природе вещей (принцип «эпохе»). Образовывали ли аджнянавадины группы или бродили в одиночку — сказать с определенностью нельзя. Однако важно другое: их скепсис относительно спекулятивного знания в разной степени разделялся всеми шраманами и был важным компонентом их антиведийских взглядов. К последним примыкают и буддисты, которым суждено было сыграть особую роль в развитии индийской и мировой религиозно-философской мысли.

Будда

Подобно аджнянавадинам, Будда также отказывался обсуждать метафизические проблемы, в том числе и вопрос о первопричине мира. Следует ли думать, что Будда так или иначе решал для себя эти проблемы, но не хотел делиться своими размышлениями с учениками, чтобы не отвлекать их внимания от основной цели — «освобождения»? По словам Будды, его учение — не более чем практический путь к спасению: «Все мое учение имеет лишь один вкус спасения». По преданию, Будда однажды показал своим ученикам горсть листьев и спросил, много ли это. «Немного», — ответили ему. — «А сколько листьев в лесу?»— «Неисчислимо больше». — «Так же и то, что я не сказал вам, неисчислимо больше сказанного мною». Можно полагать, что молчание Будды, которое называют «благородным», имело смысловую нагрузку и определялось особой значимостью и весомостью слова в раннем буддизме. Воздержание от высказывания приобретало характер осмысленной паузы, призванной подчеркнуть выходящую за рамки отдельной человеческой жизни безграничность и сложность мировых проблем, в то время как слово высказывалось только относительно того, что сам видел и слышал и что можно выразить ясно и недвусмысленно. Именно поэтому слово Будды направляет его учеников на практическую задачу «освобождения», реально разрешимую в пределах одной человеческой жизни.