Эльмира Нетесова - Помилованные бедой Страница 18

— Она одна на десяток городских. Вот и задумайся, о чем говорю, — не отступала Варвара.

— Эта болезнь по поколениям передается, как родовая печать. О том медики говорят. И наука доказала! — спорили женщины.

— При чем наука? Вот твои ученые доказывали, что человека обезьяна в свет произвела. Я говорю — брехня! Может, того Дарвина и высрала какая-нибудь макака, а я при чем? Меня Бог создал. Чего ж это нынешние обезьяны не становятся людями? Им в обезьянах лучше, прожить легче на всем готовом. Если б стали человеками, тоже в дурдом сбежали б, чтоб мозги не мозолить от думок, как прожить на пенсию в тыщу рублей, отдавая за квартплату ежемесячно по две тыщи. Тут не то что на дерево жить переберешься, а и свихнешься. Достали нас поборами вконец. У кого имеется огород, плати налог за каждую пядь. Мол, земля государственная! А что, государство эту землю создало? Оно только засирает ее… — горячилась Мотя.

— Ну ты, Мотька, ляпнула, как корова в лужу! А чья ж, по-твоему, земля?

— Божья! Самим Господом сотворена для человеков в вечное пользование и бесплатно. Как и вода и еда…

— Все бесплатно было в пещере! Теперь за все плати!

— При чем пещера? Тогда люди были чище. Не те, что теперь. Грех слышать и видеть, что вкруг творится. Как не сетовать, ежли у меня в соседстве мамка с дочкой жили. Отец их оставил, уехал в зарубежку, сначала на два года, там и насовсем в чужбине остался. Стали вдвоем жить. Мать работала целыми днями, дочка училась все время, наряжалась ровно королева. Забот не знала. Ну, любая учеба когда-нибудь кончается. Так и эта дочка стала финансистом. Поначалу все ладилось, а потом она нашла себе мужика. Уж и не знаю, кем работал, где его подняли, скажу честно, даром, что я старая, но с таким, как тот зять, на одном огороде срать не села бы… У меня на грядке чучело супротив того мужика кавалером смотрится. Так вот: как он у них втерся, начались ссоры в семье. А через год выкинули они мамку на улицу. Дело уже осенью, дожди шли холодные. Той бабе деваться некуда, сидит на порогах и плачет. Ну хоть задавись! А красивой была по молодости. Хорошие люди к ней сватались, она отказывала. Для дочки жила, не хотела отчима приводить, может, надеялась, что муж воротится, но зря. Так и дожила до стари, думая, что дочка не бросит. А она вишь выкинула. Ну, посидела она дотемна. Никто не остановился и не подобрал ее, все шли мимо будто слепые. А тут, уже вовсе темно стало, машина возле нее остановилась… — Мотя будто заново переживала давнюю историю.

— Менты возникли?

— Нет!

— Значит, с дурдома!

— Не угадали. Бывший ихний сосед. Он в новые русские перебежал. Но бабу узнал. Подошел к ней, поговорил и забрал к себе в дом за детьми доглядывать. Их двое у него. Женщине куда деваться? Согласилась. Уж сколько времени прошло, кто знает? Рожает дочь той бабы ребенка. Сама понятия не имеет, что с ним делать. Ни пеленать, ни купать. В доме полная неразбериха. Гора сраных пеленок, крики, визги, ни в чем порядка нет. Пожрать не приготовлено, не успевают ничего. Ночи не спавши, с ног валятся. А дите орет без передышки. Стали няньку искать. К такому маленькому никто не соглашается. Все идут к тем, у кого дите на ногах бегает. На руках носить неохота. Вот тут-то мужик не выдержал, ругаться начал, выпивать. Бабе и того не легче, волком взвыла. Короче, сбежал от нее мужик без оглядки и алиментов. Она с дитем и без копейки. Вот тут про мать вспомнила. Давай искать ее, и нашла.

— Неужели простила? — ахнула Варя.

— Долго слушала она дочку, а потом сказала: «Не проси, не вернусь. Я сама тебя вырастила. Мне никто не помогал. И ты сумей. Приспичит, всему научишься».

— И не пошла? — не успокаивалась Варя.

— Нет. Ожесточилась душа против дочки…

— Правильно, молодец баба! — с одобрением произнесла Варвара.

— Да что она за мать? Свою дочку не простила! Чужих нянчила, родным не помогла. Стерва, не баба! — возмущенно воскликнула Мотя.

— И что дальше?

— Куда деваться, пришлось гордыню смирить и взяться самой за пеленки, уборку, готовку. Устроилась втихаря сторожем и дворником. Бывало, что жизнь становилась не мила. Но ребенок заставлял жить.

— Подумаешь, не одна она сама дитя подняла.

— Но эта была избалованной. Ей все давалось труднее. Ох и пооббивала она пороги матери, но та баба — кремень. А может, в тот день, когда выгнали, отгорела сердцем к дочке. И не вернулась. Даже навестить, проведать внука не согласилась. Дочь уже устроила его в детский сад, вернулась на прежнюю работу, все у нее стало получаться, а примирение с матерью не состоялось. Даже муж к той дочке вернуться хотел, на задних лапах перед ней с год бегал. Прощения просил. А она, в сторожах и дворниках проработав, так и заявила: «Уе… отсюда, вонючее чмо! Не то таких пиздюлей отвалю, мало не покажется! Шурши от меня, пока копыта вместе с мудями не вырвала!» Тот своим ушам не поверил. Ну-ка, из цыпочки такая хамка вылупилась.

— К чему ты все это наплела?

— А к тому, что мы, бабы, все могем и пересилить, и научиться, и даже любя не прощать…

— Не-е, бабоньки, детям надо! Все ошибаемся…

Слушая их безобидный спор, новенькая больная побледнела. Она свою бабку из дома выгнала насовсем за то, что язык распустила, обозвала Дианку грязно. Та рассвирепела. Бабка уехала к себе в деревню и забыла внучку, не навещала, обзавелась хозяйством.

Дианка тоже не показывалась в деревне. Получив полную волю, запила. У нее в квартире постоянно собирались какие-то замызганные полуголые девки и парни. Она не всегда знала их имена, но пила со всеми. Лысые и кудлатые мужики с корявыми рожами лезли к ней в постель, даже не спросив. Кто они? Откуда взялись? Как попали к ней? Она пыталась узнать. Но забывала, что ей отвечали, а может, и ничего не говорили. Дианка помнила, что еще совсем недавно она работала технологом на кондитерской фабрике. Потом сдружилась с прикольной компанией. А дальше пошло-поехало. Лучше не вспоминать. Через год ее уже не узнавали. Бабу выкинули с работы. Но компания не оставила одну. И жила она, не считая дни, бездумно и угарно, не отказывая себе в желаниях. Всякий день вставала с посели с раскалывающейся от боли головой и шла на кухню опохмеляться, обходя и переступая через сношающиеся прямо на полу пары, через спящих и блюющих…

Не раз и сама просыпалась на полу, сгоняла со своей койки гостей и засыпала дурным сном. А еще через год поехала у девки крыша. Она упала с лестницы и ударилась головой о ступень. С того времени от нее и вовсе не стало покоя соседям. С утра до ночи у Дианы в квартире надрывалась музыка. Когда люди просили ее сбавить громкость, девка набрасывалась с кулаками на соседей, не узнавала никого. Вот тогда и вызвали милицию. Двое оперативников мигом очистили квартиру от посторонних, закрыли, а Дианку передали в психушку. Здесь ей делали уколы, с ней терпеливо разговаривали врачи, убеждали, что, если. не бросит пить, умрет очень скоро.

— А для чего мне жизнь? Зачем? Я уже все познала, испытала и пережила. Эта жизнь не стоит усилий, в ней нет ничего интересного, и я не хочу напрягаться. Чем скорей сдохну, тем лучше! — отвечала врачам, искала возможность выпить хоть что-нибудь. Случалось, что это желание брало в тиски разум, и тогда Дианка бросалась на всех, чтоб дали ей хоть глоток.

Почуяв запах спирта, которым протирали кожу перед уколом, срывалась с постели, отнимала у медсестры кусочек ватки, смоченной в спирте, глотала как конфетку. Сколько раз пыталась вырвать пузырек со спиртом! После таких срывов девку перед уколом привязывали к постели. Она орала, требовала выпить, а ей делали уколы, увеличивали дозу. После них она надолго засыпала, а просыпалась вялой, ослабевшей, плохо помнившей, почему оказалась в больнице. Целый год мучились с ней врачи. Результаты лечения никого не радовали. На день просвета приходилось два дня затмения.

— Нельзя ей увеличивать дозу, организм не выдержит, — говорили врачи.

— Видно, недолго она проживет. Подносилась, теперь и мы бессильны. Ни «торпеды», ни гипноз не взяли. Уж и не знаю, что делать с ней, — развел руками Петухов.

— Надо на спиртзавод ее отдать. Там многие вылечились диким методом. Пару недель покувыркается вокруг чанов, а потом откинет от спиртного. Даже на пиво не оглянется! — предложила Таисия Тимофеевна.

— Не пойдет. Излечиваются там не все. Немало поумирало от перебора, случалось, горели от спирта даже мужчины, — не согласился Бронников.

И тут в разговор вмешалась санитарка Евдокия:

— Юрий Гаврилович, а что, если ее в нашу деревню свезти, к знахарке? Я вам про нее много сказывала. Отменная бабка! Уж если возьмется, вышибет пьяную дурь коленом с самой задницы.

— Дуся! Какой век на дворе, а вы о бабках! Если мы не можем справиться, что сделает дремучая, неграмотная старуха? — усмехнулась Лидия Михайловна с иронией.

— Зря вы так пренебрежительно относитесь к знахаркам. Конечно, они не могут заменить официальную медицину, но на чудеса способны. Сама убеждалась не раз. Вон к моему брату привозили такую старушку. Тот, бывало, выпьет сто граммов и на всех с кулаками прыгает. Своих от чужих не отличает. С самой юности таким был. И мне доставалось от него. Вот эта старушка завела его на чердак, уложила на сено, свечкой брата обнесла с молитвой, а потом какую-то нитку ему в рукава вдела. Жене приказала, чтоб эту рубаху всегда носил. А потом сжалилась и еще в пиджак вшила кусочек веревки. С того дня брата не узнать. Если выпил, мигом спать идет. Уже пять лет прошло, ни одной мухи не обидел. Теперь и вовсе не выпивает. Оказалось, бабка брату вшила веревку, которой покойнику руки связывали. Одной такой веревки на десять мужиков хватает. И все без промаха.