Владимир Львов - Фабриканты чудес Страница 20

Скорн допускает, что Райн идет на обман «из идейных соображений», чтобы «поддерживать веру в независимость духа от материи и в загробную жизнь». В опытах с рядовыми перципиентами, показывающими слабое отступление от уровня случайности, Райн, читаем в книге Скорна, «препарирует статистику». О том, как это делается, пойдет речь дальше. А в тех случаях, когда выступают «телепатические гении», такие, как Пирс или Стрибич (с их 80 и 90 процентами удачных угадываний), тогда налицо другая техника. В этих последних опытах, отмечает Скорн, всегда применялось фокусничество со стороны перципиентов (получавших за свои фокусы хорошие деньги от «Парапсихологического фонда», основанного миллионером Дьюком). «С нашей профессионально-артистической точки зрения, — пишет Скорн, — искусство фокуса у Губерта Пирса было довольно высоким, но не слишком высоким». В своих знаменитых экспериментах по методу «насквозь сверху вниз» Пирс, например, всегда сам тасовал колоду (не доверяя тасовальной машинке), и Райн лишь снимал колоду. Почти всегда, далее, Пирс брал в руки колоду и ощупывал ее, прежде чем начать «ясновидеть». Что техника тут оставляла желать лучшего, Скорн выводит, в частности, из того, что удачнее всего получались у Пирса угадывания в первых и в последних пяти картах колоды. Средние же 15 карт давали меньше удач, «Каждый, кто имел дело с карточными трюками, знает, что так именно и должно получаться», — пишет Скорн. (У самого Скорна, как у артиста высшей квалификации, все карточные опыты «телепатии» и «ясновидения» демонстрировались с равномерным распределением удач внутри колоды.) А как с психокинезом? «Я подверг незаметному обследованию, — продолжает Скорн, — аппарат для выбрасывания костей и сами кости». Во всех случаях у Райна применялись «либо заведомо несимметричные (более тяжелые с одного бока. — В. Л.) кости, либо производилась небольшая регулировка машины». «Машина регулировалась якобы для приведения ее к полной симметрии, а фактически, наоборот, для создания асимметрии…»

Английский ученый Ч. Хэнзел в своей книге «ЭСП: научная оценка» (в советском издании «Парапсихология») дает ценные дополнения к этой картине. Один из примеров — так называемый классический эксперимент сотрудников райновской лаборатории Прэтта и Вудраффа в октябре—феврале 1938–1939 годов. В отчетах Райна этот эксперимент рекламируется как высший образец «контролируемой проверки на пси». Как пример «тщательнейшего контроля против возможных ошибок, равного которому нет во всей истории парапсихологии».

Для проверки на месте этого и других «экспериментов» Хэнзел приехал в Дурхэм и изучил обстановку опыта. Вскоре, пишет Хэнзел, «я обнаружил, что, выступая в роли экспериментатора, могу без всякого труда определять положения карт, развешиваемых на шпеньки по ту сторону экрана»… А это, «если не тасовать карты после каждого прогона, открывает возможность для обмана… Применялся ли обман на самом деле или нет — имеет в данном случае второстепенное значение». Важно другое. «Поскольку сверхвероятностный счет в эксперименте Прэтта—Вудраффа мог быть следствием обмана и поскольку не были приняты дополнительные меры предосторожности, исключающие трюк, этот эксперимент нельзя рассматривать как свидетельство в пользу ЭСП (внечувственного восприятия.—В. Л.)».

Итак, «тщательнейший контроль», якобы осуществляемый в этих карточных опытах, на поверку оказался блефом. Ни один опыт в «лаборатории» Райна, констатирует Хэнзел, вообще никогда не проводился в условиях надежного научного контроля. Восстановив обстановку, в которой велись эти опыты и взяв на себя функции сперва индуктора, а затем перципиента, английский ученый смог тут же преподать наглядный урок. Он продемонстрировал, как достичь чудес карточной телепатии без всякой телепатии!

Расследование, проведенное Ирвингом Лэнгмуйром, поставило здесь окончательные точки над «и».

Знаменитый американский физикохимик, получивший премию Нобеля за открытие атомарного водорода, — я говорю о Лэнгмуйре, — собрал однажды своих многочисленных сотрудников на семинар. Тема — «наука о явлениях, которых на самом деле нет». Другое название, шутливо предложенное докладчиком, — «патологическая наука». Лэнгмуйр считал полезным и важным познакомить молодых ученых с некоторыми эпизодами заблуждений и обманов, творимых от имени науки. Не ограничиваясь внешней историей, он ввел слушателя в саму, так сказать, методологию лженауки. Среди примеров, проанализированных им, было «открытие» так называемых N-лучей (оказавшихся мифом), затем «летающие тарелки», несуществующий физический «эффект Дэвиса». И — как венец «научного» мифотворчества — парапсихология в лаборатории Райна.

В конце своего обзора Лэнгмуйр подытожил те этапы, которыми обычно проходят (прежде, чем кануть в Лету) ложные открытия.

На одной из первых ступеней, отметил он, «объявляется во всеуслышание, что открытие подтверждено точнейшими экспериментами».

Затем «для объяснения великого открытия» придумываются натянутые теории, противоречащие чаще всего научному мировоззрению и всему опыту науки.

На третьей ступени — любая критика результатов «наталкивается на возражения, изобретенные тут же на месте» и не имеющие никакого логического смысла. Критиков обвиняют в «догматизме» и в нежелании прислушиваться к «новаторским идеям».

И на четвертой — независимым исследователям при всем их добросовестном старании «не удается воспроизвести объявленный эффект». Это под силу только авторам «открытия». И, в конце концов, «от великого открытия ничего не остается». «А что могло бы остаться? Ведь здесь ничего нет и никогда не было!»

Переходя конкретно к Райну, Лэнгмуйр сообщает, что в 1934 году он «провел с ним целый день в университете Дьюка». Райн показал своему гостю огромный шкаф, в котором, по словам владельца, хранятся результаты нескольких миллионов угадываний. Правильные ответы телепатов и ясновидцев в этой коллекции составляют 7 из 25 — превышение над уровнем случайности внушительное!.[58] «А где у вас те серии ответов, где среднее число удач ниже уровня вероятности, то есть меньше 5 на 25?» — спросил Лэнгмуйр.

Задавая этот вопрос, ученый имел в виду тот известный каждому игроку в азартные игры факт, что в достаточно длинной чреде проб полосы «везения» (т. е. повышенного числа удач) могут сменяться полосами «невезения» (сгущениями неудач). На языке теории вероятностей это называется положительными и отрицательными флюктуациями — колебаниями вверх и вниз от уровня случайности. Складываясь, флюктуации взаимно погашаются, и в окончательном среднем возникает тот ответ, который диктуется законом случая. Вырывая же из длинного ряда проб только одни положительные флюктуации, мы, тем самым, препарируем, проще говоря, фальсифицируем статистику…

Итак, на вопрос Лэнгмуйра Райн, нимало не смущаясь, показал на другой объемистый шкаф. Там, по его словам, он хранит серии с ответами ниже 5. «Но почему же вы не присоединяете эти серии к положительным? Ведь после этого среднее число правильных угадываний должно будет упасть до 5? Вы это собираетесь сделать?»

«Конечно, нет!» — не моргнув глазом, ответил Райн. «Но почему же?» — «А потому, что ответы ниже уровня вероятности получаются тогда, когда отвечающий почему-либо сердит на меня, и он назло мне (!), нарочно (!!) угадывает хуже среднего…»

Смешно? По мнению профессора Лэнгмуйра, не очень. Ибо тут, в этих словах Райна, содержится вся механика лженауки, ее цинизм, ее насилие над смыслом и разумом человека.

В конце семинара профессору Лэнгмуйру были заданы многочисленные вопросы. Среди них, например, такой: «Не связана ли «патологическая наука» с какими-либо чуждыми науке целями?»

Лэнгмуйр ответил: «В случае с Райном да. Это несомненно».

«А как вы связываете вашу характеристику псевдонауки с религиозными верованиями?

Ответ. Если какой-нибудь религиозный чудотворец любой религии постарается убеждать меня своими чудесами, моя реакция будет та же…

Вопрос. А не возникает ли опасность консерватизма и сужения горизонта науки, если слишком придирчиво встречать каждый новый опыт?

Ответ. Нет, не возникает. Возьмем, например, первые исследования Лауэ и Брэгга[59] об электромагнитной природе рентгеновских лучей. Или самые ранние сообщения о волновой природе электрона. Первые свидетельства были очень слабыми. Важно было сохранять полную непредубежденность. Не исключено было, что желаемое принимается за действительное. Но сразу же вмешалось множество новых исследователей, проверявших друг друга, и через 3 или 4 года можно было уже, например, с большой точностью измерять длину волны лучей. А это как раз то, чего не происходит с явлениями псевдонауки…»