Игорь Смирнов - Роман тайн «Доктор Живаго» Страница 20

Дезертируя из «лесного воинства», Живаго поступает так же, как индивидуалист Мечик в романе Фадеева «Разгром» (1926), но не из-за страха за свою жизнь, в прямом отличие от своего негативного литературного прообраза, а из озабоченности судьбой близких. Живаго совершает несколько попыток избавиться от плена — возвращаемость действия высвечивает его вторичность в качестве литературного мотива. В «Разгроме» и в «Докторе Живаго» силы красных теснит противник, им приходится отступать, причем в обоих романах совпадают конкретные обстоятельства отхода: чтобы спастись, и фалеевским, и пастернаковским партизанам нужно мостить болото.

Название повести Вяч. Шишкова об алтайских партизанах, «Ватага» (1923), всплывает в диалоге пьянствующих по поводу Пасхи и призыва новобранцев Гошки Рябых и Терентия Галузина:

— Ты мне, Гошка, только вот что скажи. Еще я про социализм не все слова знаю. К примеру, саботажник. Какое это выражение? К чему бы оно?

— Я хоша по этим словам профессор, ну как я тебе, Терешка, сказал, отстань, я пьян. Саботажник — это кто с другим в одной шайке. Раз сказано соватажник, стало быть, ты с ним из одной ватаги.

Выбивающаяся из обычной стилистики Пастернака народная этимология в духе Лескова и его последователей имеет в «Докторе Живаго» не столько традиционно присущую ей функцию (= произвести комический эффект), сколько используется по интертекстуальному назначению: слово с не его собственным смыслом есть слово из чужого текста.

«Ватага» рисует гражданскую войну в виде новой пугачевщины[180]. В соответствии с этой установкой текст Шишкова во многом составлен из мотивов, взятых из пушкинской «Истории Пугачева». Так, Пушкин повествует о том, как Пугачев влюбился после взятия Татищевой крепости и учиненных там зверств в дочь одного из начальников ее обороны:

Начальники были захвачены. Билову отсекли голову. С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны. Жену его изрубили. Дочь их, накануне овдовевшая Харлова, приведена была к победителю, распоряжавшемуся казнию ее родителей. Пугачев поражен был ее красотою и взял несчастную к себе в наложницы, пощадив для нее семилетнего ее брата[181].

У Шишкова партизанский вожак Зыков, захватив город и расправившись со священниками и купцами (их сжигают в церкви после немыслимых пыток), влюбляется в купеческую дочь Таню (у нее есть брат, как и у Харловой, который впоследствии убивает Зыкова).

Пастернак усвоил себе метод построения «Ватаги».

В одних случаях он повторяет сразу и повесть Шишкова, и «Историю Пугачева». Ворвавшись в Казань, сторонники Пугачева бесчинствуют в карнавальных нарядах:

Разбойники, надев на себя женские платья, поповские стихари, с криком бегали по улицам, грабя и зажигая дома.

В «Ватаге» партизаны, перед тем как сжечь своих пленников, переодевают их женщинами, а сами облачаются в ризы священников и служат кощунственный молебен. Пастернак сдвигает мотив кощунственного революционного карнавала на периферию своего романа, привязывает этот мотив к эпизодической, случайно мелькающей при аресте Юрия фигуре:

Поперек дороги, преграждая ее, стояли три вооруженных всадника. Реалист в форменной фуражке и поддевке, перекрещенный пулеметными лентами, кавалерист в офицерской шинели и кубанке и странный [ «сигнальное» слово интертекстуальности. — И. С.], как маскарадный ряженый, толстяк в стеганых штанах, ватнике и низко надвинутой поповской шляпе с широкими полями.

В других Случаях Пастернак оставляет «Ватагу» в стороне и прямо черпает смысловой материал из «Истории Пугачева». Приведем только один пример такой расширенной, по сравнению с повестью Шишкова, работы Пастернака с первоисточником. Заговор Захара Гораздых против Ливерия конструируется Пастернаком из тех же элементов, что и интрига Шигаева против Пугачева, изображенная Пушкиным (у Шишкова аналогичный эпизод не отыскивается):

Бунтовщики начали выбираться из Берды, кто верхом, кто на санях. На воза громоздили заграбленное имущество. Женщины и дети шли пешие. Пугачев велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, опасаясь пьянства и смятения. Вино хлынуло на улицу. Между тем Шигаев, видя, что все пропало, думал заслужить себе прощение и, задержав Пугачева и Хлопушу, послал от себя оренбургскому губернатору с предложением о выдаче ему самозванца, и прося дать ему сигнал двумя пушечными выстрелами. Сотник Логинов, сопровождавший бегство Пугачева, явился к Рейнсдорпу с сим известием.

В «Докторе Живаго», в согласии с «Историей Пугачева», отступление партизан вместе с семьями и борьба их командира, Ливерия, с пьянством предшествуют началу недовольства среди них. Оба заговора безуспешны. Держа речь о выдаче Ливерия белым, Захар Гораздых совершает ошибку, присваивая их генералу Галиуллину чин сотника, — интертекстуальную по происхождению (ср. сотника Логинова у Пушкина):

— Надо исделать штуку, чего свет не видал, из ряду вон. Они требовают его [Ливерия. — И. С.] живого, в веревках. Теперь слышишь, к энтим лесам подходит ихний сотник Гулевой. (Ему подсказали, как правильно, он не расслышал и поправился: «генерал Галеев»).

Несмотря на всю близость описания партизан в «Докторе Живаго» к литературе 1920-х гг., их концептуализация у Пастернака решительно отличается от уже имевшей место в советской прозе и поэзии своей далеко заходящей философичностью. Третий интертекстуальный слой глав, посвященных пленению Юрия Живаго, представляет собой собрание намеков на «Государство» Платона[182].

Пережитое Юрием в партизанском лагере обладает для него свойством абсолютной (утопической) новизны: «Лес, Сибирь, партизаны […] что за небывальщина» (3, 363). И «лесным воинством», и платоновским государством «стражей» правит философия. Партизанский диктатор — любитель мудрости; Юрий сообщает Каменнодворскому:

— Ливерий Аверкиевич любит по ночам философствовать, заговорил меня.

По Платону, «стражи» должны получать философское образование (кн. 6, 15 и кн. 7, 8). Солдатам Ливерия также надлежит быть просвещенными. Живаго говорит ему:

— Я преклоняюсь перед вашей воспитательной работой […] Ваши мысли о духовном развитии солдат мне известны. Я от них в восхищении.

Живаго и разделяет «мечту о достойном существовании» (3, 334), которая окрыляет педагогические усилия Ливерия, и отвергает его просветительство, обнаруживая здесь то же противоречивое отношение к утопизму, что и в главах о Барыкине:

— Переделка жизни! Так могут рассуждать люди, хотя, может быть, и видавшие виды, но ни разу не узнавшие жизни, не почувствовавшие ее духа, души ее. Для них существование — это комок грубого, не облагороженного их прикосновением материала, нуждающегося в их обработке. А материалом, веществом, жизнь никогда не бывает. Она сама […] непрерывно себя обновляющее, вечно себя перерабатывающее начало…

Слова о «веществе» полемически цитируют «Государство», где философу, планирующему идеальное общественное устройство, предписывается преодолевать «данный в человеке материал» (кн. 6, 13)[183]. Живаго побивает Платона, апеллируя к представлению Вл. Соловьева из «Чтений о Богочеловечестве» о саморазвиваюшейся «Душе мира», Софии[184].

Миф, предназначенный Платоном для воспитания «стражей» философского государства, гласит, что они рождаются из земли (и потому должны защищать Мать-Землю) и что Творец примешал одним из них (властителям) золото, а другим (помощникам) — серебро (кн. 3, 21–22).

След этого дидактического мифа содержит в себе у Пастернака картина отступления «крестьянского ополчения», как бы растущего из земли, преобразованной в антиутопическом «Докторе Живаго» в «грязь» (ср. также появление среди партизан Терентия Галузина и его товарищей, до того прятавшихся от милиционеров под амбаром):

Дома по обеим сторонам дороги словно вбирались и уходили в землю, а месящие грязь всадники, лошади, пушки и толпящиеся рослые стрелки в скатках, казалось, вырастали на дороге выше домов.

Заводила заговора против Ливерия иронически называет партизанского начальника «золотцем» (3, 343), а высший слой партизан, который несет охрану командира, именуется в романе «серебряной ротой» (3, 343; это словосочетание втайне пейоративно — ср. эвфемизм «золотая рота», обозначающий уборщиков нечистот)[185].