Вячеслав Маркин - Кропоткин Страница 21

Привычка погружаться в чтение спасала Петра от тлетворного влияния среды. Особенно он полюбил тогда «Фауста» Гёте, которого, по совету брата, читал в подлиннике, по-немецки. Музыка стиха и глубокий философский смысл произведения захватили его. Глубоко полюбил он Шекспира, по несколько раз перечитывал его драмы, читал их своим однокашникам. Сильнейшее впечатление произвели занятия по русской словесности у профессора Владимира Игнатьевича Классовского[23], автора книг по истории и психологии. Небольшого роста, стремительный в движениях, он давал своим ученикам значительно больше, чем требовалось программой, и пробуждал, как вспоминал позже Кропоткин, «стремление к возвышенному идеалу». Он заметил выдающиеся способности Кропоткина и настойчиво советовал ему поступить в университет, повторяя: «Вы будете славой русской науки».

«Невыразимое удовольствие» доставляли будущему географу выезды в летние лагеря в Петергофе, где занимались топографическими съемками. Его привлекали «независимый характер работы, одиночество под столетними деревьями, лесная жизнь, которой я мог отдаваться без помехи…». Географию в корпусе преподавал некий Белоха, который все сводил к рисованию приблизительных контуров стран мелом на доске. Никто не смог бы этого сделать, если бы не шпаргалки, нарисованные с большим мастерством Кропоткиным. Он снабжал ими весь класс и хорошо натренировался в изготовлении карт, что ему потом очень пригодилось, особенно когда в полутьме каземата Петропавловской крепости он вычерчивал карты Финляндии и Швеции для своей книги «Исследования о ледниковом периоде».

И еще один навык обрел он в Пажеском корпусе, когда за дерзость в адрес ротного командира был посажен на несколько недель в карцер на хлеб и воду. В темной комнате долгие дни было нечем заняться, и заключенный в карцер придумал способ коротать время. Он научился лаять и выть по-собачьи и достиг в этом совершенства. Пригодилось это умение во время плавания по Амуру в 1863 году: в темноте было очень трудно разобрать очертания берегов, к которым приходилось приставать, а на искусное звукоподражание откликались собаки в прибрежных селах, лай которых служил своеобразным компасом.

Несмотря на дисциплинарные взыскания, Кропоткин всегда оставался в Пажеском корпусе первым учеником. Большое внимание он уделял математике и астрономии, которая именовалась тогда математической географией. Эта наука вызывала у юного Кропоткина особенный интерес. Потом он вспоминал: «Никогда не прекращающаяся жизнь вселенной, которую я понимал как жизнь и развитие, стала для меня неистощимым источником поэтических наслаждений…»

Он увлекался физикой, и преподаватель Чарушин использовал при составлении нового учебника конспекты своего ученика. Его самодеятельные опыты с химическими веществами с участием двух братьев Замыцких, сыновей отставного адмирала, не раз приводили к различным неприятностям, но завершалось все совместным музицированием: исполнением с партитуры фрагментов из какой-нибудь оперы (самой любимой была «Руслан и Людмила» Глинки). «Химия и музыка шли таким образом рука об руку», — вспоминал Кропоткин.

Театр и музыка играли в те годы важнейшую роль в развитии Кропоткина. Он посещал спектакли очень популярной в Петербурге итальянской оперы («Вильгельм Телль», «Пуритане»). Они были насыщены революционными ариями и речитативами, встречаемыми шумной овацией зала, которая явно не нравилась обитателю царской ложи Александру II. Особенно неистовствовала галерка, где в шестом ярусе парились, как в бане, в страшной духоте, в своих наглухо застегнутых ватных шинелях нелегально пробравшиеся «пажики». Всей семьей смотрели Кропоткины спектакли с прославленной балериной Фанни Эльслер, а балет «Гитана, испанская цыганка» даже пытались воспроизвести на домашней сцене. Петр был свидетелем грандиозных похорон итальянской примадонны Анжелины Бозио, простудившейся во время гастролей в российской столице. «Всё это может показаться теперь ребячеством; но тогда немало возвышенных идей и чистых стремлений было заронено в нас поклонением пред любимыми артистами», — свидетельствовал автор «Записок революционера».

Воспитанникам Пажеского корпуса преподавались в достаточно большом объеме гуманитарные науки: история, законоведение, основы политической экономии и сравнительной статистики, грамматика, литература, рисование. Все свободное от занятий время Петр проводил в Эрмитаже, изучая представленные там художественные школы, и в Публичной библиотеке Петербурга, где он читал книги по истории, философии, литературные журналы, в которых публиковались новые произведения русских писателей. В начале 1860 года он прочитал повесть Тургенева «Накануне», и образ болгарского патриота Инсарова, устремленного к одной цели — освобождению родной страны, — всецело овладел его воображением. Вообще Тургенев был его любимым писателем, а из поэтов ближе всего казался Некрасов. Однажды во время загородной прогулки группы старших воспитанников корпуса на берегу Финского залива Кропоткин самозабвенно продекламировал стихотворение Николая Огарева «Искандеру», обращенное к его другу Герцену, которое он переписал из запрещенного в России журнала «Полярная звезда»:

Когда я был отроком тихим и нежным,Когда я был юношей страстно-мятежным,И в возрасте зрелом, со страстью смежном,Всю жизнь мне всё снова и сноваЗвучало одно неизменное слово:                                             Свобода! Свобода!

Товарищи слушали спокойно, а в душе Петра стихи звучали набатом, как торжественный манифест всей жизни — от юности до старости:

Но если б грозила беда и невзгодаИ рук для борьбы захотела свобода,Сейчас полечу на защиту народа.И если паду я средь битвы суровой,Скажу, умирая, могучее слово:                                               Свобода! Свобода!

В среде пажей он со своими радикальными взглядами чувствовал себя одиноким. И убедился в этом, когда попробовал распространить на корпус опыт домашнего «самиздата». Петр изготовил газету под названием «Отголоски из корпуса», переписал в трех экземплярах и подсунул в столы старшеклассников, которых, как ему казалось, она могла бы заинтересовать. В этой газете одного автора не было ничего революционного, никаких призывов к свержению самодержавия, а просто доказывалась необходимость введения в России конституции в интересах самой же монархии, приводились факты злоупотреблений чиновников и непомерных, неконтролируемых расходов царского двора. Но те двое воспитанников, которые прочитали рукописную газету, в своих записках советовали автору не подвергаться риску. В ответ он распространил второй номер «Отголосков», где доказывалась необходимость всеобщего объединения во имя свободы. На сей раз Петру была назначена тайная встреча, и двое единомышленников предложили ему свою дружбу, но с тем, чтобы он прекратил слишком опасную и бесперспективную затею с газетой. Конечно, если бы газета попалась на глаза начальству, пажу-отличнику пришлось бы худо. Сошлись на том, чтобы образовать кружок для свободного обсуждения всяких возникающих вопросов. А обсуждать было что: страна готовилась к решению назревшей проблемы крепостного права. Об этом давно уже постоянно упоминали в своей дружеской переписке братья Кропоткины.

Братья Александр и Петр

…С ним мы выросли, с ним мы сроднились. С ним и после были вместе до тех пор, пока судьба не разбросала нас по тюрьмам и ссылкам.

Содружество и совместное развитие двух братьев Кропоткиных — особое явление. Его аналогом можно считать союз братьев фон Гумбольдт — Александра и Вильгельма, которые стали великими учеными, первый в естественных науках, второй в гуманитарных, и на всю жизнь сохранили не просто дружеские отношения, но истинное духовное единство. У Кропоткиных было сложнее.

Александр был старше Петра на 16 месяцев. И он, естественно, был ведущим в их отношениях на первых порах. Но их интересы и пристрастия удивительно совпадали. Оба они испытали влияния их рано умершей матери, артистичной и художественно одаренной. И не только ее — их дед по отцовской линии Петр Николаевич, выйдя в отставку всего лишь поручиком, занялся хозяйством в поместье Урусове Рязанской губернии, расположенном на холме, среди роскошных полей, лугов и тенистых лесов, пересеченных извилистой речкой. Туда он привез молодую жену, княжну Гагарину, брат которой был женат на знаменитой крепостной актрисе Семеновой, основательнице драматической школы в России. Брат отца Дмитрий Петрович Кропоткин писал стихи; некоторые из них вошли в издание Смирдина «Сто русских литераторов». Даже отец братьев, чрезмерно увлеченный военной службой, был не совсем чужд искусству — содержал у себя крепостной оркестр.