Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 2010 год Страница 21

Должен сказать, что принимали меня, где бы я ни оказывался, с искренним и сердечным гостеприимством. Вооруженный рекомендательными письмами, я путешествовал по всей стране, и каждый считал своим долгом поселить меня у себя; никто ни о чем меня не спрашивал, слугам приказывали отнести мои вещи ко мне в комнату так, словно это следовало само собой. И вместе с тем, хотя жил я со своими хозяевами одной жизнью, я постоянно чувствовал себя посторонним. Все были ужасно заняты. Вскоре я привык, что на следующее утро после моего приезда мне говорилось: «Ну-с, мистер, вынужден препроводить вас заботам своей жены; мне пора на работу». И действительно, в десять мой хозяин уходил на работу, а возвращался не раньше пяти — половины шестого усталый, выжатый как лимон. С моей стороны было бы неслыханной наглостью лезть с разговорами к такому занятому человеку. Даже в холодную погоду работать так, как работают англо-индийцы, очень тяжело, в жару же — просто непереносимо. В Индии мужчины стареют быстро, и мне не раз доводилось видеть молодых людей лет двадцати пяти — двадцати шести с морщинами на лице и с сединой на висках. Когда сидишь за обеденным столом, мужские лица поражают решительностью и энергичностью — особенно лица молодых людей <…>. Здесь никто не ведет светских бесед, не шутит и не балагурит, как в Англии. Все здесь работают не покладая рук и говорят, и думают только о работе. С приближением старости переутомленные, перегруженные мозг и тело начинают сдавать, и жизнь становится и вовсе невыносимой. Мало кто из живущих в Индии англичан довольны собой, хотя работа — опять работа! — вызывает у них неизменный энтузиазм. Впрочем, надо отдать им справедливость — работу они не превозносят.

Вы ведь знаете, что ответил моряк на вопрос проповедника, любит ли он свою профессию. Моряк осмотрелся по сторонам, бросил взгляд на палубу, на мачты, потом заглянул в трюм, оглядел свои изрезанные шрамами руки и сказал: «Как не любить! Приходится, черт возьми!» Примерно так же рассуждают и англо-индийцы. Им приходится любить свою работу <…>.

Местные жители находятся от англо-индийцев в полной, унизительной зависимости. Что бы ни делалось, должно делаться под надзором и под непосредственным руководством англичанина — в противном случае работе этой грош цена. Указания и советы, которые английский плотник, портной, кузнец или строитель схватывают на лету, в Индии приходится повторять по многу раз, прежде чем местный житель вникнет в смысл сказанного; в процессе работы бестолковый работник раз десять обратится к своему работодателю за разъяснениями и дополнительными инструкциями <…>. Приехав в Индию впервые и листая местные газеты, я сделал вывод, что все индийцы независимы и самодостаточны, однако теперь думаю иначе. Англо-индийцы никогда не говорят о независимости индийцев и очень часто — об их беспомощности. Все англичане, с которыми мне довелось встретиться, твердят одно и то же: своей нерасторопностью индиец способен свести с ума любого, даже самого выдержанного английского работодателя. Вот вам пример. На днях клерку из местных поручили переписать несколько машинописных страниц для джентльмена, в чьем доме я остановился. Клерк получил, как здесь принято выражаться, английское образование и по-английски изъяснялся совершенно свободно. Так вот, исключительно из-за собственной безалаберности он пропустил три строчки на первой странице, одну на второй и две на третьей, отчего переписываемый им текст лишился всякого смысла; вдобавок в тексте не оказалось ни одной точки. Я видел этот текст собственными глазами, и если бы такую работу мне сдал в Англии шестнадцатилетний подросток, нанятый за пятнадцать шиллингов в неделю, я бы рассчитал его, не задумываясь. Этот же клерк был тщеславен, как павлин, и в разговоре со мной рассуждал о «политическом будущем Индии». Может быть, он — исключение из правил. Очень хочется в это верить. Любая работа, выполняемая местными жителями, никуда не годится. Двери свисают с косяков, окна вставлены косо, крыша протекает. Полы и плинтусы укладываются кое-как, лесоматериал расходуется неэкономно и без толку. Любые петли и замки, да и любые скобяные изделия выглядят с английской точки зрения откровенным издевательством. Во всей Индии, насколько я могу судить, не сыщешь ни одной до конца закрученной гайки, ни одного накрепко сбитого бруса, ни одной мало-мальски приличной слесарной или столярной работы — и это, конечно же, весьма печально. Газеты на английском языке, за исключением двух бомбейских, где в типографиях используется пар, напечатаны, хоть печать и осуществляется под надзором европейцев, из рук вон плохо; о газетах же на местных наречиях говорить и вовсе не приходится. Такой печати постыдился бы и расклейщик дешевых афиш. Очень смешно читать высокопарные рассуждения местных мыслителей, набранные таким образом, что сразу видно: в английские типографские машины туземцы играют, как в игрушки <…>. Все здесь делается небрежно, бестолково, как придется. У англо-индийцев есть для этого очень выразительное слово — «кутча». В Индии все «кутча», то есть сделано «с кондачка», чего английский рабочий никогда бы не допустил. Зато говорить местные жители — мастера. Говорят они с утра до ночи, причем, как правило, на безупречном английском языке, и их любимая тема — «неумение местных жителей работать» <…>. В жизни англо-индийцев главное — работа, больше их ничего не интересует. Гималайские горы они называют «холмами»; если человек умирает, про него говорят, что он «откинул копыта»; про человека, который заболел, даже если он заболел серьезно, скажут всего-навсего: «Ему нездоровится». Когда мать оплакивает смерть своего первенца, про нее говорят, что «ей немного не по себе». Англо-индийцам — еще больше, чем американцам, — свойственно все преуменьшать, они все воспринимают как должное, и если кто-то — офицер ли, чиновник — совершит какой-то героический поступок, они только и скажут: «Что ж, недурно». Для них это высшая похвала. Вывести англо-индийца из себя, чем-то его поразить, по существу, невозможно. Англо-индиец — человек чудной, и ради чего он живет, мне, честно говоря, не вполне понятно. Развлекаться он не умеет, жизнь ведет пресную, невыразительную, хотя бывает, конечно, по-всякому. Анекдоты он рассказывает в основном «с бородой», которые вынес еще из Англии, анекдоты же из индийской жизни понимаешь, только если прожил в Индии несколько лет. У него и недостатков-то настоящих нет, табак, правда, он курит такой крепости, что от него голова идет кругом. Вообще, почти все англо-индийцы курят очень много, и все от мала до велика ездят верхом. Пешком они не ходят, в седле же держатся превосходно. Меня они развлекали как могли, но жить их жизнью — нет, увольте! <…>

Не бойся я проявить неблагодарность к мужчинам и женщинам, скрасившим мое пребывание в Индии, я бы, подводя итог, сказал, что все англоиндийцы — сущие бедолаги. И в то же время, даже если бы мне пришлось отвечать за свои слова, я не смог бы в точности объяснить, отчего я считаю их бедолагами. Мне их, и мужчин, и женщин, искренне жаль, хотя я знаю, они терпеть не могут, когда их жалеют. Они ведь о себе самого высокого мнения, и у них есть для этого все основания — во всяком случае, если речь идет о трудолюбии. Но жить красиво они так и не научились — возможно, потому, что для красивой жизни им не хватает времени. Странная страна. Если вам удалось отговорить молодого человека, собравшегося в Индию, считайте, что вы сделали доброе дело.

Перевод Александра Ливерганта

Гастрольных дел мастер

На протяжении полувека Сол Юрок, уроженец маленького городка на западе Российской империи, определял культурную жизнь Америки. Благодаря ему в Новом Свете полюбили балет, а концерты классической музыки стали собирать стадионы слушателей. Иллюстрация Антона Федорова

Когда Эмиль Гилельс должен был отправиться на гастроли в США , его американский импресарио Сол Юрок попросил привезти из Москвы сигары. Не то чтобы в Нью-Йорке стало совсем плохо с продукцией марок Dunhill или Cuevas Habanos. Однако же советские сигары были произведены в населенном пункте под названием Погар, маленьком городке, скорее, даже поселке, где много десятилетий назад, 9 апреля 1888 года, родился Соломон Гурков, будущий Сол Юрок. Вероятно, Солу было приятно прочитать название города, написанное на коробке русскими буквами. Но в любом случае аромат тех сигар ему не был знаком. В 1906 году, когда восемнадцатилетний юноша навсегда покинул родительский дом, в Погаре не было даже и этой табачной фабрики.

В конце позапрошлого века Погар — заштатный город Черниговской губернии. Одноэтажные домики, несколько старых церквей. Три площади: Рыночная, Соборная и Городская. Примерно шесть тысяч человек населения. Самым популярным развлечением жителей была музыка. Вот и подросток, третий сын лавочника Израиля Гуркова, самостоятельно, без преподавателей освоил игру на популярнейшем здесь инструменте — балалайке. Играл ужасно. Но ни его, ни родителей это нисколько не огорчало. Отец хотел, чтобы сын стал коммерсантом — только более удачливым, чем он сам. Так в итоге и получилось. Только путь к успеху оказался долгим и непрямым.