Ниал Фергюсон - Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира Страница 22

Другие ученые оказались меньшими строптивцами. Иммануил Кант (он стал астрономом прежде, чем философом) впервые привлек к себе внимание в 1754 году, когда написал для конкурса Прусской академии наук работу о замедлении вращения Земли под воздействием приливного трения вод Мирового океана. В программном эссе “Что такое Просвещение?” (1784)[204] Кант призвал всех “иметь мужество пользоваться собственным умом” – и при этом повиноваться королю, поскольку

только тот, кто, будучи сам просвещенным, не боится собственной тени, но вместе с тем содержит хорошо дисциплинированную и многочисленную армию для охраны общественного спокойствия, может сказать то, на что не отважится республика: рассуждайте сколько угодно и о чем угодно, только повинуйтесь! Так проявляется здесь странный, неожиданный оборот дел человеческих, да и вообще они кажутся парадоксальными, когда их рассматривают в целом. Большая степень гражданской свободы имеет, кажется, преимущество перед свободой духа народа, однако ставит этой последней непреодолимые преграды. Наоборот, меньшая степень гражданских свобод дает народному духу возможность развернуть все свои способности[205].

В общем, просвещение Пруссии касалось свободы мысли, а не свободы действий. При этом свободная мысль была поставлена преимущественно на службу государству. Подобно тому, как иммигранты способствовали притоку налогов в казну (что позволяло содержать большую армию, способную завоевать большую территорию), знания могли пригодиться на войне. Ведь наука нового типа была способна на большее, нежели объяснение природы и “расколдовывание” небесных тел. Она могла предопределить возвышение и падение земных держав.

Современный Потсдам – пригород Берлина, запыленный летом, мрачный зимой, с горизонтом, закрытым уродливой гэдээровскими многоэтажками. При Фридрихе Великом большинство жителей Потсдама были солдатами и почти все постройки имели военное назначение. Здание нынешнего Музея кино было сначала оранжереей, а затем конюшнями. В центре города мы видим сиротский приют, плац и бывший манеж. На углу Линденштрассе и Шарлоттенштрассе стоит ощетинившаяся скульптурами Старая караульня.

Потсдам был и Пруссией в миниатюре, и карикатурой на страну. Георг Генрих фон Беренхорст, адъютант Фридриха, однажды заметил – лишь отчасти в шутку: “Прусская монархия – это не государство, которое располагает армией, а армия, у которой есть государство, куда она время от времени возвращается”[206]. Армия перестала быть просто инструментом династической власти. Она слилась с обществом. Ожидалось, что землевладельцы станут офицерами, а крестьяне заменят наемников. Пруссия стала армией, и армия стала Пруссией. К концу царствования Фридриха более 3 % населения состояло на военной службе: в 2 раза больше, чем во Франции и Австрии.

Муштру справедливо считали рецептом прусских военных успехов. В этом отношении Фридрих был истинным наследником военных гениев xvii века Морица Оранского и шведского короля Густава II Адольфа. Прусские пехотинцы в синих мундирах, похожие на заводных солдатиков, делали 90 шагов в минуту, замедляясь до 70 шагов при приближении к врагу[207]. В декабре 1757 года Пруссии угрожал союз трех великих держав: Франции, Австрии и России. При Лейтене прусская пехота, держа строй, внезапно атаковала южный фланг австрийцев, построенных в длинную линию, и опрокинула его. Затем, когда австрийцы попытались перестроить фронт, они столкнулись кое с чем гораздо более опасным, чем стремительно наступавшая пехота: с артиллерией. Точность артиллерийского огня была столь же важна для возвышения Пруссии, как и легендарное “кадавроподобное повиновение” ее пехоты[208].

Рост “производительности” ратного труда: ручное огнестрельное оружие (РОО) французской пехоты, 1600–1750 гг.

Фридрих долго не любил артиллерию, требовавшую непомерных расходов[209], однако позднее оценил ее по достоинству: “Исход войны… будет решать артиллерийская дуэль”[210]. При Лейтене у пруссаков было 63 полевых орудия, 8 гаубиц и 10 12-фунтовых “ворчунов”, Brummer (прозванных так из-за зловещего грохота). Конная артиллерия, которую организовал Фридрих, стала стандартом для армий Европы[211], а позднее – ключом к успеху Наполеона.

Бенджамин Робинс мог рассчитывать только на себя. Не имея возможности учиться в университете, он самостоятельно изучил математику и зарабатывал на кусок хлеба как частный преподаватель. В возрасте 21 года уже избранный членом Королевского общества Робинс поступил на службу в Ост-Индскую компанию в качестве артиллерийского офицера и военного инженера. В начале 40-х годов xviii века он применил ньютоновскую физику в баллистике. Робинс использовал дифференциальные уравнения, чтобы описать влияние сопротивления воздуха на траекторию снаряда (проблема, которую не смог решить Галилей). В “Новых основаниях артиллерии”, изданных в Англии в 1742 году, Робинс на основании собственных наблюдений, закона Бойля, а также предложения XXXIX из книги 1 ньютоновских “Начал” (толкующего о движении тела под влиянием центростремительной силы) вычислил дульную скорость снаряда. Затем, используя собственный баллистический маятник, он показал, что сила сопротивления воздуха может в 120 раз превосходить силу тяжести от веса снаряда, а это совершенно искажает параболическую траекторию, предложенную Галилеем. Робинс установил, что вращение вылетающей из мушкета пули отклоняет ее от намеченной линии. Трактат “О природе и преимуществах оружия с нарезным стволом”, который он представил Королевскому обществу в 1747 году (и в том же году получил медаль Копли), рекомендовал придавать пулям яйцеобразную форму и делать нарезы в стволах. Сам Робинс высоко оценивал научное и практическое значение своей работы: “Государства, которые обстоятельно изучат природу и преимущества нарезного оружия, упростят и усовершенствуют его конструкцию, вооружат им армии… достигнут превосходства”[212]. Чем точнее и эффективнее артиллерия, тем менее ценны сложные укрепления и даже вымуштрованная пехота.

Всего через 3 года Фридрих Великий приказать перевести “Новые основания артиллерии” на немецкий язык. Леонард Эйлер, сам превосходный математик, исправил некоторые расчеты Робинса, присовокупив свои таблицы, дающие значение дульной скорости для орудий различного калибра в зависимости от относительного веса снаряда и длины канала ствола[213]. В 1751 году появился французский перевод. В то время были, конечно, и другие великие новаторы, например Йозеф Венцель фон Лихтенштейн и Жан Батист Грибоваль, но именно Робинсу принадлежит честь быть зачинателем революции xviii века в баллистике. Наука, это “приложение-убийца”, дала Западу смертельное оружие. (Довольно удивительный поворот для Робинса, родившегося в семье квакеров.)

Турки пропустили Робинсову революцию в баллистике, как и открытие Ньютоном законов движения. Турецкие пушки xvi века, изготовленные на литейном заводе Топхане в Стамбуле, могли на равных состязаться с современной европейской артиллерией[214]. В xvii веке ситуация стала меняться. Уже в 1664 году габсбургский стратег Раймондо Монтекукколи, разбивший османскую армию при Сен-Готарде, отметил: “Громоздкие орудия [турок] причиняют при стрельбе сильный урон, однако их трудно перевозить и они требуют слишком много времени для перезарядки и прицеливания… Нашу артиллерию удобнее транспортировать, и она эффективнее”[215]. В следующие 200 лет разрыв увеличивался по мере того, как на Западе в заведениях вроде Вулиджской военной академии (открыта в 1741 году) совершенствовались теория и практика. В 1807 году, когда эскадра Джона Дакуорта вошла в Дарданеллы, турки еще пользовались старинными орудиями, швырявшими огромные каменные ядра в общем направлении судов противника.

Путешествия эпохи Танзимата

Герои романа Монтескье “Персидские письма”[216] – двое мусульман, направляющихся через Турцию во Францию. Один из них, Узбек, замечает: “С удивлением убеждался я в слабости империи османлисов… Турки до такой степени забросили все искусства, что пренебрегли даже искусством военным. В то время как европейские народы совершенствуются с каждым днем, эти варвары коснеют в своем первобытном невежестве и надумываются применять новые изобретения европейцев только после того, как эти изобретения уже тысячу раз применялись против них”[217].

Поездки для изучения причин явно растущего военного превосходства Запада предпринимались и на самом деле. В 1721 году Йирмисекиз Челеби Мехмед-эфенди, назначенный послом в Париж, получил инструкции “разузнать о средствах цивилизации и образования во Франции и сообщить о тех, которые можно применить [в Османской империи]” и с восторгом описывал французские военные школы и плацы.