Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев Страница 23

— Это вы очень тонко подметили, Уотсон, — кивнул Холмс. — Именно: только удивляться можно. И не исключено, что Пушкин как раз для того-то и описал так натурально всю обстановку Татьяниного детства, ее родителей, ее среду, чтобы как можно резче оттенить необыкновенность Татьяны. Всю ее, так сказать, уникальность. Вспомните:

«Дика, печальна, молчалива,Как лань лесная боязлива,Она в семье свой роднойКазалась девочкой чужой».

Впрочем… — Холмс задумался.

— Ну-ну? Что же вы замолчали? — подстегнул его Уотсон.

— Вы, я полагаю, заметили, что в окончательном тексте романа Пушкин гораздо мягче изобразил быт и нравы ларинской «Обломовки», нежели в черновых набросках.

— Да, конечно. Я как раз собирался напомнить вам об этом.

— Так вот, можно предположить, что сделал он это как раз для того, чтобы появление такого удивительного существа, как Татьяна, в этом мрачном медвежьем углу, в этом стоячем болоте не казалось таким уж чудом.

— Иначе говоря, чтобы ее своеобразие, ее особенность не казалась такой уж неправдоподобной?

— Вот именно!

— Ну что ж, — согласился Уотсон. — Надо отдать Пушкину справедливость, этого он достиг. Тем более, если память мне не изменяет, он подчеркивает, что Татьяна с самого раннего детства резко отличалась и от сестры и от подруг…

— Верно, — подтвердил Холмс.

И в подтверждение этих слов Уотсона процитировал:

«Она ласкаться не умелаК отцу и матерй своей;Дитя сама, в толпе детейИграть и прыгать не хотела,И часто целый день однаСидела молча у окна…»

— И потом, Холмс, вы все-таки не станете отрицать, что я был не совсем далек от истины, когда заметил, что в имении родителей Татьяны была недурная библиотека.

— Дурная или недурная, не скажу, но какая-то библиотека безусловно была.

Он снова процитировал:

«Ей рано нравились романы.Они ей заменяли все.Она влюблялася в обманыИ Ричардсона, и Руссо…»

— Вот видите? — обрадовался Уотсон. — Шутка сказать! Руссо!.. Нет, Холмс, то, что Татьяна выросла именно такой, какой описал ее Пушкин, меня ничуть не удивляет. В этом я не вижу и тени неправдоподобия. Поражает меня совсем другое.

— А именно? — насторожился Холмс.

— Совершенно неправдоподобно, на мой взгляд, что эта самая Татьяна, выросшая в глуши сельского уединения, эта, как говорит Пушкин, «лесная лань», вдруг, словно по мановению волшебного жезла, превратилась в великолепную светскую даму.

— Не скрою, Уотсон, — отвечал на это Холмс. — На сей раз вы затронули действительно интересный и, смею сказать, весьма щекотливый вопрос.

— В самом деле? — обрадовался Уотсон, не избалованный комплиментами своего друга. — И как же вы объясняете этот казус? Уж не считаете ли вы, что Пушкин тут чего-то недодумал?

— Посмотрим, — уклонился от прямого ответа Холмс. — Выяснению этого загадочного обстоятельства мы посвятим специальное путешествие. А пока, дорогой Уотсон, перечитайте внимательно соответствующие главы «Евгения Онегина». Чем лучше мы с вами подготовимся к предстоящему расследованию, тем вернее достигнем цели.

Путешествие седьмое,

В котором Загорецкий и Молчалин судачат о Татьяне Лариной

— Нет-нет, Уотсон! Ни в коем случае! Это было бы непростительной ошибкой с вашей стороны, — сказал Холмс.

Уотсон вздрогнул.

— Что было бы ошибкой? — растерянно спросил он.

— Если бы вы сделали то, о чем сейчас подумали.

— А почем вы знаете, о чем я подумал?

— Ах, боже мой! Сколько раз я вам уже толковал, что у вас такое лицо, по которому можно читать, как по открытой книге. Сперва вы хотели поделиться со мною какой-то важной мыслью, пришедшей вам в голову. Потом вдруг заколебались. На вашем лице отразилось сомнение. «Скажу, а он опять начнет меня стыдить, упрекать в невежестве, — подумали вы. — Так не лучше ли мне даже и не начинать этого разговора?» Тут я и позволил себе вторгнуться в ход ваших размышлений, решительно заявив; «Нет, друг мой! Не лучше! Никак не лучше!» Итак, какую мысль вы собираетесь утаить от меня?

— Мысль, которая у меня возникла, когда я перечитывал, кстати, по вашему совету, седьмую и восьмую главы «Евгения Онегина», — неохотно признался Уотсон.

— Что же это за мысль?

— Поразмыслив над этими главами, я пришел к выводу, что Пушкин тут… как бы это выразиться поделикатнее…

— Ошибся? — подсказал Холмс.

— Во всяком случае, чего-то он тут недодумал. В самом деле, уж слишком быстро у него Татьяна из скромной провинциальной барышни превратилась в знатную даму, сразу затмившую всех своей красотой. Ну, красота — это еще туда-сюда. Красота, как говорится, от бога. Но то-то и дело, что Татьяна вовсе даже не красотой всех поражает. Погодите, я вам сейчас прочту…

Раскрыв томик «Евгения Онегина», Уотсон прочел с выражением:

«Никто б не мог ее прекраснойНазвать…»

Многозначительно подняв кверху указательный палец, он вопросил:

— Слышите?.. И несмотря на это… — Уткнувшись в книгу, он продолжал читать:

«К ней дамы подвигались ближе;Старушки улыбались ей;Мужчины кланялися ниже,Ловили взор ее очей;Девицы проходили тишеПред ней по зале…» —

Ну и так далее… Вы чувствуете? Как будто королева вошла!

— И вам это кажется неправдоподобным? — уточнил Холмс.

— По совести говоря, да, Холмс. Такое чудесное превращение Золушки в принцессу закономерно в сказке. Но «Евгений Онегин» ведь не сказка!

— Безусловно, — подтвердил Холмс.

— По обыкновению иронизируете?

— Ничуть. Вы совершенно правы: «Евгений Онегин» действительно не сказка, а роман. Хоть и в стихах. А в романе такое внезапное преображение героини должно быть как-то подготовлено. Во всяком случае, мотивировано, объяснено.

— Так вы, стало быть, согласны со мной, что Пушкин здесь… как бы это сказать… упустил из виду…

— Прежде, чем ответить на ваш вопрос, — прервал друга Холмс, — давайте-ка сперва припомним, какое впечатление произвела Татьяна в свете, когда матушка привезла ее из сельской глуши в столицу. У вас получается, дорогой Уотсон, что она чуть ли не сразу всех поразила своей внешностью. Что чуть ли не при первом же ее появлении на нее сразу же обратились все взоры…

— А разве это не так? — обиженно вскинулся Уотсон.

— По-моему, это было не совсем так. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Давайте проверим. Вы помните, каков был первый ее выход в свет? Куда они отправились?

— Если не ошибаюсь, в театр.

— Ну, положим, не сразу в театр. Сперва Татьяну возили по родственным обедам, чтобы, как говорит Пушкин, «представить бабушкам и дедам ее рассеянную лень». Но потом дело действительно дошло и до театра. Так что, если вы хотите, чтобы мы начали с театра, — извольте!

Холмс подошел к пульту. Миг — и друзья очутились в шумной театральной толпе, среди разодетых декольтированных дам и сверкающих белыми фрачными манишками мужчин.

— Какие люстры! — восторженно вымолвил Уотсон.

— Вы восторгаетесь так, словно никогда не бывали в опере.

— Просто я не подозревал, что при свечах, без электричества, можно добиться такого потрясающего освещения.

— Как видите… A-а, вот и они!

— Кто? — спросил Уотсон, ослепленный великолепными люстрами и успевший, как видно, уже забыть о цели их приезда в оперу.

— Татьяна со своей маменькой, с тетушкой, княжной Еленой, да с кузинами, — пояснил Холмс. — Вон, справа, в четвертой ложе.

— В самом деле! — радостно отозвался Уотсон. — Так мы, стало быть, сейчас к ним?

— Нет, — возразил Холмс. — Мы пройдем в четвертую ложу слева. Чтобы лучше видеть Татьяну, нам предпочтительнее занять место прямо напротив нее. А кроме того, там, в четвертой ложе слева, если не ошибаюсь, сидят люди хорошо нам знакомые.

— Кто такие?

— Я думал, вы их сразу узнаете. Это же Антон Антоныч Загорецкий! А с ним Молчалин! Я полагаю, Уотсон, вы читали знаменитую комедию Грибоедова «Горе от ума»?

— Да, конечно, — смутился Уотсон. — Смотрите-ка! В самом деле — Молчалин. Кто бы мог подумать! Не мудрено, что я сперва его не узнал. Ведь он такой скромник. Всегда — тише воды, ниже травы. А тут… Вы только поглядите на него!

— Ну, это как раз понятно, — улыбнулся Холмс. — Здесь ведь нет ни Фамусова, ни Софьи, ни Хлестовой… Он здесь в компании сверстников, таких же молодых людей, как он сам. Лебезить особенно не перед кем. Вот он и держится не так, как обычно. Не вполне по-молчалински. Улыбается, острит… Совсем как Онегин в свои былые годы, «двойной лорнет скосясь наводит на ложи незнакомых дам».