Игорь Смирнов - Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней Страница 26

В свою очередь, гностические учения, сформировавшиеся в пору преодоления античности христианством, были во многом попыткой сугубо спекулятивного мышления (= платонизм), уходящего в прошлое, отнять у новой религии ее земное и материальное содержание. Достаточно напомнить о гностической христологии, которая оставляла без внимания физическую природу Христа с тем, чтобы абсолютизировать его небесную ипостась[145].

1.2.2.2. Итак, нигилизм на начальных фазах своего развертывания подрывал настоящее культуры, проводя отрицание из прошлого. Впоследствии, однако, борьба нигилизма с историей приняла иную направленность, сменила вектор. Нигилизм стал инструментом новых, нарастающих, стремящихся к господству в культуре диахронических систем.

Диахрония культуры выступает сразу и как линейное, необратимое продвижение вперед, коль скоро каждый новый характер, выдвигающийся в творцы ценностей, обладает неповторимой спецификой, и как циклическое, возвращающееся вспять время, раз каждый характер входит в один из двух сверхклассов.

Деонтологизирующий нигилизм, в соответствии со своей психической природой, сделался наступательным орудием в диахронических системах, выстраивавшихся за счет отчуждения своего, данного субъекту — в тех смысловых образованиях, для которых социо-физические факты были всего лишь знаками высшей (в принципе, только мыслимой) реальности: в позднем средневековье[146] (исихазм), в символизме («мистический анархизм»).

И напротив: деидеализирующий нигилизм, психологически понятным образом, распространяется в те периоды, когда историческую победу одерживает приобщающий психотип, когда совершается физикализация картины мира, когда трансцендентное толкуется как имманентное (Макс Штирнер и Ницше знаменуют собой начало и конец эдипальной реалистической эпохи; экзистенциализм Хайдеггера принадлежит времени, пришедшему на смену символизму).

По ходу эволюции нигилизм превратился из идеологии, не соответствующей текущему моменту, защищающей рушащиеся системы, в такую идеологию, которая отвечает установкам той или иной современности, радикализуя их. После того как завершилось становление нигилизма, т. е. после того как в кинизме и гностицизме выработались оба его типа, нигилистический антиисторизм выразился в увековечивании настоящего, в безоговорочном модернизме, в отрицании того универсума, который был ранее или может сделаться в будущем особо значимым для организации культуры.

В генезисе нигилизм конверсивен относительно своего дальнейшего бытия. Выходя за пределы нигилизма, стоит заметить, что такое понимание генезиса содержится уже в истории о рождении Евы из ребра Адама. Быть может, и любой процесс формирования некоего явления в человеческом мире обратен бытию этого явления, повторяя палиндромное соответствие между становлением отдельной личности и развертыванием культуры в ее целом[147].

1.3.1. Деидеализирующая устремленность русского нигилизма 1840–80-х гг. делается очевидной уже при самом беглом знакомстве с ним[148]. Ограничимся тремя иллюстрациями.

В очерке «После грозы» Герцен ставил под сомнение все «канонизированные истины», касающиеся социальной истории, на том основании, что они не более чем продукты человеческой субъективности. Различные концепции государства должны быть поэтому «расстрижены» «из ангельского чина в людской» и подлежат «критике и отрицанию»[149].

Художественный текст, по утверждению Писарева («Разрушение эстетики»), сделанному вслед за Чернышевским («Эстетическое отношение искусства к действительности»), «…ни в каком случае не может создавать свой собственный мир»; у мыслительной конструкции нет права на самостоятельность: искусство «…всегда принуждено ограничиваться воспроизведением того мира, который существует в действительности»[150].

Этика нигилизма, согласно нечаевскому «Катехизису революционера», не предопределена никакой заранее выработанной — традиционно считающейся истинной или научно обоснованной — идеей; революционер

…в глубине своего существа не на словах только, а на деле разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями и нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтобы его вернее разрушить.

Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку — науку разрушения[151].

1.3.2. Процитированные сочинения роднит не только свойственная им всем деидеализирующая целеустановка, но и тот способ, каким они ее аргументируют. Главный довод, которым пользуется нигилизм эдипальной культуры начиная с 40-х гг. XIX в., антропологичен по своему содержанию[152]: ни одно из понятийных образований не имеет преимущества перед другим, потому что среди них нет сакральных — более, чем человеческих, — идейных ценностей. Раз так, то никакая из конкурирующих идей не должна претендовать на авторитетность, кроме идеи негации.

Герцен, наблюдавший в Париже, как была подавлена революция 1848 года, убеждается в том, что республиканское насилие ничуть не лучше монархического, и приходит отсюда к своему отказу от освящения какого бы то ни было государственного устройства.

Для Писарева эстетическое как таковое — нонсенс по той причине, что суждения людей о прекрасном бесконечно индивидуальны; все вкусы одинаково правомочны, будучи лишь субъективными мнениями; невозможность дать прекрасному надындивидуальное толкование требует отречения от этой категории и заставляет сомневаться в том, что художественный текст обладает автономностью:

Эстетика, или наука о прекрасном, имеет разумное право существовать только в том случае, если прекрасное имеет какое-нибудь самостоятельное значение, независимое от бесконечного разнообразия личных вкусов. Если же прекрасно только то, что нравится нам, и если вследствие этого все разнообразнейшие понятия о красоте оказываются одинаково законными, тогда эстетика рассыпается в прах. У каждого отдельного человека образуется своя собственная эстетика…[153] <подчеркнуто автором. — И.С.>.

Нечаев связывает полную моральную свободу революционера-нигилиста с тем, что человеческая цивилизация не создала такой общественной формации, которую следовало бы предпочесть по отношению к иным:

Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному образцу, — движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низвержением одной политической формы для замещения ее другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России[154].

Из приведенных примеров видно, что нигилизм реалистической эпохи осуществлял деидеализацию бытия посредством аналогии, которую он устанавливал то между монархией и республикой (Герцен), то между равно легитимными эстетическими вкусами индивидов (Писарев), то между разными видами нравственности (Нечаев). Антропологический по смысловому содержанию[155], нигилизм 1840–80-х гг. руководствовался в структурном плане эдипальной логикой.

Деидеализирующий нигилизм специфицировал себя во второй половине XIX в. в качестве негации, оправданной аналогией.

2. Отрицание отрицания

2.1.1. Традиционное понимание антинигилистического романа заключено в том, что ему приписывается только охранительная, утверждающая данный порядок тенденция. Эта концепция восходит к нигилистической критике антинигилизма, защищавшейся против нападок на нигилизм (как этого и нужно было ожидать от нигилистической психики, дефензивной по происхождению) и переносившей собственную реакционность на тексты врагов. В статье «Литературный кризис» (1863) Антонович (кстати, родившийся в семье дьячка) писал:

…Антинигилизм есть положение и утверждение; он принимает и отстаивает всё без разбора; худо ли, хорошо ли принимаемое и отстаиваемое, до этого ему нет никакого дела; он отстаивает что попало, без всякого основания, а единственно по ненависти и вражде к отрицающему нигилизму. <…> Утверждение для утверждения — вот сущность этой страсти. Положительное направление есть своего рода культ — культ опрокинутый, исполненный внутреннего противоречия и бессмыслицы…[156]