Алексей Окладников - Открытие Сибири Страница 27

Пещера открылась, как это бывает, внезапно. Нешироким, но довольно уютным жерлом, обращенным к долине. При входе в пещеру можно было стоять слегка согнувшись. Дальше свод ее круто поднимался вверх, и там открывался просторный зал с куполовидным потолком.

У входа снова появилось знакомое чувство, пережитое много лет назад, когда так же внезапно открылась высокая прохладная ниша Тешик-Таша, где археологов ожидал неандертальский мальчик.

Казалось, что входишь без спросу в чей-то чужой дом, откуда совсем недавно отлучился хозяин… Что-то ждет впереди?

Первый зал оказался просто великолепным: просторный, с высоким потолком и сравнительно ровным полом, который полого поднимался в глубь пещеры. У входа еще был виден солнечный свет, дальше же постепенно густели пещерные сумерки.

И уже с первого шага нельзя было не заметить фантастически богатые натечные образования. Правда, здесь не висели с потолка сверкающие сосульки сталактитов. Не было высоких белокаменных колонн, как в готическом храме. Но с такой же фантастической расточительностью природа украсила большую камеру пещеры причудливыми натеками. Не требовалось большого усилия фантазии, чтобы увидеть готовые «отприродные» скульптуры, созданные случаем, без участия человеческой руки.

В одном месте из шершавой холодной стены грота выступало массивное туловище зверя с крутым горбом. У него можно было разглядеть даже длинный свисающий хобот. Вот так, с крутым горбом и гибким хоботом, рисовал в Каповой пещере на Урале палеолитический человек своих современников, мохнатых слонов ледниковой эпохи — мамонтов.

Освещенные неверным колеблющимся светом свечи, странные скульптуры, созданные природой и нашим воображением, шевелились, подобно живым. Не так ли оживали недра пещеры перед глазами нашего далекого предка? И не в этой ли свободной игре ассоциаций, в полете творческой мысли лежат истоки художественного творчества?

Сколько известно таких примеров, когда готовые естественные формы сталактитов и сталагмитовых образований подсказывали палеолитическому человеку образ зверя. Ему, первому художнику, оставалось только лишь подчеркнуть, усилить готовый контур фигуры. Одним-двумя мазками краски оттенить самое главное, существенное. Так родились, например, знаменитые бизоны гигантского плафона в «королеве всех расписанных пещер» — Альтамире. Они вырастают из неровного, бугристого потолка пещеры. Их как будто порождает на глазах изумленного зрителя сама стихия матери-земли. Каждый такой бугор, каждая такая выпуклая глыба на своде пещеры — новый бизон!

Сама собой закралась мысль: а не игра ли природы сама Спящая красавица, не почудилась ли она романтическому воображению ее первооткрывателей?

На лице у нашего спутника и помощника А. Деревянко появилась знакомая недоверчивая улыбка. Его тонкий скептический ум ничему не мог поверить сразу и без надежных доказательств. Но его лицо вдруг как-то сразу изменило выражение. Я увидел в нем как в зеркале отражение внутренней борьбы, сомнения и удивления, а может быть, даже восторга.

На отвесной стене грота из мрака выступало иное лицо — тоже живое, человеческое. Нечто совершенно неожиданное, своеобразное, о чем фотография могла дать только приблизительное и упрощенное представление.

Да, конечно, Лешок был по-своему прав, когда окрестил пещеру именем Спящей красавицы. С первого взгляда эта скульптура производила впечатление женской головы. Так изящны были формы этого лица. Так тонки линии, которыми неведомый скульптор оконтурил ее глаза и рот. И столь же нежно был оформлен подбородок, узкий и тонкий.

Но стоило взглянуть с другой стороны, не в фас, а сбоку или в ином ракурсе, сверху, и скульптура мгновенно меняла облик. В ней выступало новое начало: суровое и жесткое. Властные сухие губы, замкнутые печатью вечного молчания. Слегка прищуренные глаза, от которых исходило впечатление жестокости и сосредоточенности, внутренней силы.

Голова покоилась на длинном сталагмите. Скульптор не притронулся к нему резцом, да это и не было нужно. Выпуклая изящная шея только усиливала общее впечатление безмятежного спокойствия и даже какой-то надменности, а может быть, отрешенности от мира, нирваны.

Словом, скульптура на стене пещеры изображала скорее всего какого-то знатного воина-аристократа. И, уж конечно, сразу отпала мысль о том, что ее мог выполнить ради шутки фальсификатор, какой-либо художник нашего времени. На ней лежал явственный отпечаток прошедших веков. С нами своим необычным художественным языком говорил настоящий мастер, достигший высот культуры своего времени, а не простой ремесленник. Но какого времени?

Проходя через большой зал пещеры у входа, можно было представить себе и тот необычный путь мысли, который привел древнего мастера к созданию этой скульптуры.

Как и мы, он был потрясен работой природы. На стенах пещеры он видел те же странные фигуры, похожие на обезьян и слонов. Из тьмы на него смотрели загадочные маски и химерические образы. Протиснувшись по жидкой пещерной грязи сквозь узкую щель в последнюю, самую потаенную полость-камеру, он увидел прекрасную, почти живую человеческую шею, а над ней остальное расширение, выпуклость, по форме и размерам такую же, как обычное человеческое живое лицо. Не хватало только деталей — глаз и рта. Все остальное, основа лица, было на месте. И, загоревшись мгновенным порывом, он взял в руки свой инструмент. Сначала нож, а потом какое-то зубчатое орудие, оставлявшее на мягком камне параллельные штрихи (точь-в-точь такие же, как на лицах бенинских статуй в Африке), чтобы закончить вставший в его памяти образ властного и жестокого воина, правителя страны…

А впрочем, почему мы не осмотрели и первый, наружный, зал пещеры, так богато и щедро украшенный наплывами сталагмитовых масс? Вылезая обратно из узкой расщелины, которая вела в первый большой зал, я коснулся рукой скалистого выступа, висевшего над головой, и сразу почувствовалось что-то гладкое, такое же выпуклое, как на скульптуре Спящей красавицы. Когда свет свечи упал на выпуклость, обнаружился овал лица, чем-то напоминавший лица бадисатв (божеств) и святых на изображениях со стен древних буддийских храмов. Угадывались и еле заметные очертания рта в виде выпуклой каймы с углублением внутри. Это же была вторая, еще никем не замеченная скульптура, только незаконченная или поврежденная временем!

Уж совсем неожиданным оказалось еще одно скульптурное изображение, обнаруженное на левой стене большого зала. Сверху, с высоты трех метров, на нас глядел грозный лик, выполненный в той же манере, что и первая скульптура, и тем же способом. Мастер и здесь использовал готовую сталагмитовую основу, которая подсказала ему неожиданный поворот головы.

Как ни странно, но чем дольше всматривались мы в так неожиданно возникшее видение, тем больше оно напоминало что-то давно знакомое и близкое. Тот же резко очерченный нос, разлет бровей, то же ощущение динамической мощи, такой же крутой поворот головы. Совсем как у врубелевского «Демона поверженного». Конечно, не копия знакомой картины, где гордый житель небес лежит на перламутре сломанных крыльев. Но это был именно демон, гордое и могущественное существо титанической силы и страсти.

Сходство с Демоном Врубеля было не случайным: в отличие от описанных выше скульптур эта работа, судя по свежести плоскостей, выполнена совсем недавно. Не древним мастером, а нашим современником. Вдохновленный тем, что увидел в глубине пещеры, и наплывами ее сталагмитовой коры, он решил испробовать и собственные силы. Остается только пожалеть, что он рискнул на столь смелое, можно прямо сказать, безрассудное предприятие, которое набросило тень сомнения на подлинную работу древних скульпторов, на подлинно древние изображения. Впрочем, должно быть, раскаявшись в своей дерзости, он после нас уже снова пришел сюда и уничтожил свою скульптуру.

Но вернемся к древности, к первым, как всегда, самым сильным впечатлениям.

После того как были тщательно обследованы сантиметр за сантиметром, метр за метром стены и потолок пещеры, все ее закоулки и выступы, масса сталагмитовых наплывов, вдруг глаз увидел над самым входом в большой зал еще одну маленькую полость. Из нее в упор смотрела миниатюрная головка, вырезанная из сталагмитовой выпуклости. Она похожа была на жемчужину, спрятанную в глубине морской раковины.

И точно так же, как у всех остальных здешних скульптур, мастер не тратил излишних усилий на свою работу. Он ограничился минимальной затратой энергии: подчеркнул овал лица, наметил нос и рот. Все остальное за него сделала природа. Однако и эта скульптура, как и все остальные, имела собственный неповторимый облик. Она напоминала каким-то своим неуловимым и тонким сходством сасанидские геммы-печати.