Владимир Авдеев - Русская расовая теория до 1917 года. Том 2 Страница 29

В чистоте антропологического типа, в его устойчивости и этнологическом значении можно тогда только убедиться, когда имеются массы фактов, подтверждающих это. Трудно сказать что-либо определенное относительно этнологического значения отдельного черепа и отдельного костяка: только в немногих резко-очерченных типах, как например, в чисто монгольском и в негритянских, иногда довольно и одного представителя, чтобы иметь право высказать какое-либо определенное суждение; но в большинстве случаев это невозможно из единичных наблюдений, не дающих достаточного основания отличить единичное, случайное от постоянного, племенного. Другое дело, когда черепа являются десятками, сотнями, тысячами, как это уже есть в настоящее время в некоторых краниологических собраниях России, по крайней мере по курганному периоду. При значительной численности, постоянство в форме черепа, встречаемое в могилах известной эпохи и известных местностей, есть уже несомненное свидетельство единства племенного происхождения. В таком положении находится иногда русский краниолог, имеющий еще и то удобство, что во многих местностях, черепа которых он изучает, и именно в лежащих вне больших исторических путей, выбор между племенами, населявшими некогда эти страны, очень невелик, так как исторические свидетельства и этнографические данные говорят за то, что там происходило мало антропологических наслоений. Эти соображения нужно иметь в виду для того, чтобы оценить возможность и значение такого широкого распространения длинноголового типа в средней и северной России и сохранение его в замечательной чистоте в значительно отдаленных друг от друга местностях, как например, Москва и Минск, и далее к западной границе. Этот факт большого распространения первоначального, довольно однородного, длинноголового типа в России, по мнению некоторых антропологов, составляет вовсе не случайность, а естественную необходимость, отражение того, что должно быть, если только верны те естественно-исторические и лингвистические сведения, которые мы имеем по отношению переселения народов.

Известно, что лингвистика дает нам группу Индоевропейских языков, сходных и по строению корней, и по составу речи. Так как трудно предположить себе, чтобы это сходство обусловливалось только одним позаимствованием, а не выражалось в единстве происхождения, то и в антропологическом и этнологическом отношениях группа народов, говорящих Индоевропейскими языками, считается происходящей от одного корня, имеющей кровное родство. Исторические сказания и научные данные говорят нам за то, что различные подразделения на племена суть продукты времени, а не первоначального происхождения. Вряд ли даже полигенисты, допускающие несколько центров происхождения человека и, следовательно, несколько основных первичных племен, могут допустить также, что расы Романская, Англо-Саксонская, Скандинавская и Славянская появились как результат первичного творения. И они принимают только несколько первобытных первичных рас и не могут отнести к ним такие, новые по происхождению и имеющие столь много единого, племена, как только что указанные. Поэтому для белых европейских рас мы должны признать единое первоначальное происхождение, и для этой первоначально гипотетической расы даже и существует научное название — арийцы. В последнее время явилась попытка в сочинении Пёше выяснить антропологические признаки этих первоначальных арийцев, равно как и место их первоначального происхождения, которое Пёше полагает в нашей Белоруссии. Арийцев он считает длинноголовыми, высокими, голубоглазыми и белокурыми. Можно многое, может быть, сказать против частностей воззрений Пёше, в особенности против фактов первоначальности заселения Белоруссии арийцами, но метод, принятый им для решения вопроса, равно как и самый вопрос, поднятый им, заслуживают большого внимания и имеют особенный интерес для России, особенно по отношению древнего длинноголового типа, найденного не только в курганах, но и в толщах несомненно каменного века, как это показали исследования профессора Иностранцева.

Если принимать особое происхождение для каждого племени Индоевропейцев, то всё исследование об этих племенах может ограничиваться только изысканиями путей перемещения этих племен и влияния смешения их друг на друга. Такое исследование необходимо, полезно и составляет один из прочных базисов научных работ, но им все-таки еще не уясняется вопрос: почему они и антропологически, и лингвистически, и этнографически имеют так много общего? Это общее составляет ключ вопроса и от него можно отстраняться, но нельзя не признать его коренного значения, особенно в виду того, что сама сущность этнологических данных выставляет вопрос о происхождении на первом плане. Когда мы издали или с высоты смотрим на какой-нибудь город, когда мы не можем еще при таких условиях осмотреть частности, то мы явственно различаем главнейшие пункты его, главнейшие здания и их относительное положение. Такая точка зрения дает нам только общий план города, общее представление о нем, но зато она нам крайне облегчает последующее изучение частностей: с планом, набросанным с высоты, в руках, мы можем затем смело ориентироваться в частностях, и изучение их окажется для нас легче, удобнее и всестороннее. То же и с вопросами этнологическими, особенно, если они решаются краниологическим путем.

Лингвисты и этнографы установили множество названий племен и народов; они в основу своей классификации брали признаки языка и быта; история показывает нам, что с течением времени, вследствие исторических событий, различные племена принимали различное название, смешивались друг с другом, подпадали друг другу под лингвистическое и бытовое влияние. Требовать, чтобы антропология, а особенно краниология, дала признаки, характеристичные для каждого из этих племен можно только при смешении задач естественно-исторических с историческими и забывая то, что изменение в языке и обычаях вовсе не связывается необходимо с изменением организации и особенно черепа, за исключением только тех обычаев, кои необходимо влияют на последнюю. Череп может варьировать только в известных, сравнительно немногочисленных признаках, коих главнейших наберется едва два десятка, из которых некоторые, кроме того, по закону соотношения частей стоят в зависимости друг от друга. Поэтому краниология может отличить не француза, немца и русского, так как эти народности, эти нации группируются по бытовым и политическим условиям, а не естественно-историческим; краниология отличает не различные роды и колена одной и той же исторической группы, из коих по бытовым и другим особенностям этнографы устроили свои племена, а те естественно-исторические группы, которые отличаются единством кровного происхождения и несут на себе признаки естественно-исторического племени. По отношению естественно-исторического исследования России особенно возможны выводы по отношению племен длинноголовых и короткоголовых, широкоскулых и узкоскулых, низкоголовых и высокоголовых, узконосых и широконосых. Эти признаки настолько типичны, когда они являются в значительной чистоте, что мы постоянно и в общежитии, вне всякой антропологии, употребляем их для наших классификаций. Это несомненно естественно-исторические племенные признаки, говорящие за кровное сродство, за близость происхождения; но эти признаки и дают нам возможность установить с большей или меньшей определенностью только большие группы, а не их вторичные подразделения, что составляет дело дальнейшего изучения и задачу, возможную только после удовлетворительного решения более общей задачи, — вопроса о главнейших группах. Это дальнейшее будет уже нанесение частностей на план, добытый общим обзором предмета а vol d’oiseau и составляющий необходимое начало для систематического изучения народонаселения России с краниологической точки зрения и для установления признаков второстепенных подразделений племен.

Таким образом, по самому свойству краниологического метода мы можем прежде всего удобнее и легче изучить только общие большие этнологические группы, а затем все наши естественно-исторические данные говорят за то, что чем глубже мы идем в ряд веков, тем с меньшей численностью разновидностей мы должны иметь дело, так как вторичные племенные видоизменения суть результат последующих исторических влияний. Из этого следует, что чем древнее эпоха, из которой антрополог имеет черепа, и чем первобытнее население, к коему принадлежат они, тем задача более облегчается, становится на более твердую почву, так как получается более однородный, более резко очерченный материал в своих краниологических признаках. Трудность для антропологического исследования увеличивается по мере всё большего и большего сближения исторических народов и их взаимодействия друг на друга. В новейшие эпохи, конечно, последовательные серии черепов различных доисторических и исторических периодов, а также сравнение с племенными, ныне живущими, могут помочь делу, как это мы видели из опытов изучения различных наслоений народонаселения в Московской, Киевской и Новгородской губерниях; но это имеется еще крайне в редких случаях и при недостаточной численности материала. Чем древнее народонаселение, чем оно чище, тем даже меньшая численность материала может привести к более или менее серьезным выводам.