Петр Романов - Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II Страница 29

Один из иностранцев, некто Невилль, восхищаясь Голицыным и одновременно иронизируя, пишет:

Если бы я захотел написать все, что узнал об этом князе, я никогда бы не кончил; достаточно сказать, что он хотел населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов в храбрецов, пастушьи шалаши в каменные палаты.

Неплохая характеристика для «ретрограда»!

К сожалению, все планы Голицына остались неосуществленными, он так и не смог «населить пустыни и обогатить нищих». Карьера князя закончилась с приходом к власти Петра. Вся история его дальнейшей жизни – это череда ссылок и скитаний со своей семьей по этапам.

Молодой западник не захотел простить старому западнику его верную службу царевне Софье. Только в 1714 году после смерти князя Петр разрешил его семье вернуться в Москву.

Эскизный проект

Суммируя различные идеи, рожденные в головах наиболее талантливых русских людей допетровской эпохи, некоторые историки делают вывод, что предки оставили Петру в наследство, как говорят архитекторы, эскизный проект, по которому реформатор затем и выстраивал новую Россию.

Наиболее последовательно защищал такую позицию Василий Ключевский, доказывая, что вся эта совокупность планов, проектов и идей складывается в стройную преобразовательную программу. Он даже перечислил по пунктам этот реформаторский план: 1) мир и союз с Польшей; 2) борьба со шведами за выход к Балтике; 3) завершение процесса создания регулярной армии; 4) замена старой сложной системы прямых налогов двумя податями – подушной и поземельной; 5) развитие внешней торговли и обрабатывающей промышленности; 6) введение городского самоуправления для подъема производительности и благосостояния торгово-промышленного класса; 7) освобождение крепостных крестьян с землей; 8) открытие не только общеобразовательных, но и технических школ, необходимых государству.

И все это «по иноземным образцам и с помощью иноземных руководителей».

Легко заметить, что совокупность этих преобразовательных задач есть не что иное, как преобразовательная программа Петра: эта программа была вся готова еще до начала деятельности преобразователя, -

резюмировал Ключевский.

Приблизительно в том же ключе мыслил и другой русский историк, Сергей Соловьев, утверждавший:

Необходимость движения на новый путь была сознана… народ поднялся и собрался в дорогу… ждали вождя, вождь явился.

Русский мыслитель XIX века Петр Чаадаев в свою очередь заявлял, что гений Петра отрекся от древней России перед лицом целого мира и вырыл пропасть между прошедшим и настоящим.

Вместе с тем есть и противоположная точка зрения. Екатерина II, хотя ее и считают во многом последовательницей Петра, говорила о реформаторе, что он «сам не знал, какие законы учредить для государства надобно».

А Павел Милюков, известный политик времен Февральской революции 1917 года и крупный русский историк, отзывался о Петре I и вовсе снисходительно:

Стихийно подготовленная, коллективно обсужденная, эта реформа… только из вторых рук, случайными отрывками проникала в его сознание…

…Вопросы ставила жизнь, формулировали более или менее способные и знающие люди, царь схватывал иногда главную мысль формулировки или (и, может быть, чаще) ухватывался за ее прикладной вывод.

Итак, если следовать логике Ключевского, Петр – прилежный последователь своих предков, но никак не Прометей: костер разложили и разожгли до него. Если довериться Чаадаеву, то придется поверить в то, что Петр – бог, способный прервать связь времен. Если верить Екатерине II и Милюкову, то Петр Великий не гениальный реформатор и уж тем более не мессия, а скорее посредственный школяр, не очень четко знающий свой урок. Наконец, по Соловьеву получается, что народ еще при Алексее Михайловиче построился в походную колонну для движения на Запад и с нетерпением ждал лишь команды «Шагом марш!». Петр скомандовал, и вся Россия дружно шагнула с левой ноги.

«Никто не бывает один достаточно умен» – считали в далеком прошлом мудрецы. И, видимо, не случайно.

Часть третья

Великий менеджер или антихрист? Пять ипостасей Петра Первого

Быть реформатором дело неблагодарное. И далеко не каждый решается выбрать подобный жребий. Тех, кто хочет и способен делать реформу, всегда меньше, чем тех, кто понимает ее необходимость. Причины очевидны. После первых же шагов сопротивление материала, как правило, не убывает, а, наоборот, возрастает. Сначала реформаторов подстерегают равнодушие и недопонимание, затем им противостоит сила инерции, а позже, после появления первых и обычно неоднозначных результатов, – открытое сопротивление. Таким образом, редкая реформа оборачивается триумфальным спринтерским забегом, гораздо чаще реформатор обречен на марафон. Иначе говоря, ему нужна не только решительность, но и умение терпеть.

Русский марафон всегда был одним из самых болезненных. Здесь в силу необъятности страны (и, соответственно, проблем) реформаторам приходилось особенно тяжко: чтобы заставить такую махину, как Россия, сначала сдвинуться с места, а затем следовать в строго заданном направлении, нужны особые характер, сила и психологическая устойчивость.

К тому же терпение в России требуется не только в процессе самих преобразований, но и для того, чтобы, посадив семя, мужественно дождаться от него плода. Не поддаться искушению, закопав зерно утром, к вечеру его же выкопать в качестве урожая. А такое в отечественной истории случалось не раз, поскольку реформы начинались обычно уже в экстремальной ситуации. Именно поэтому почти от каждой русской реформы остается горький привкус незрелости и незавершенности.

Василий Ключевский написал по этому поводу очень жесткие строки. Вспоминая о попытках русских после Смуты выйти из тяжелейшего кризиса с помощью Запада, историк заметил:

С тех пор не раз повторялось однообразное явление. Государство запутывалось в нарождавшихся затруднениях; правительство, обыкновенно их не предусматривавшее и не предупреждавшее, начинало искать в обществе идей и людей, которые выручили бы его, и, не находя ни тех ни других, скрепя сердце, обращалось к Западу, где видело старый и сложный культурный прибор, изготовлявший и людей и идеи, спешно вызывало оттуда мастеров и ученых, которые завели бы нечто подобное и у нас, наскоро строило фабрики и учреждало школы, куда загоняло учеников. Но государственная нужда не терпела отсрочки, не ждала, пока загнанные школьники доучат свои буквари, и удовлетворять ее приходилось, так сказать, сырьем, принудительными жертвами, подрывавшими народное благосостояние и стеснявшими общественную свободу. Государственные требования, донельзя напрягая народные силы, не поднимали их, а только истощали: просвещение по казенной надобности, а не по внутренней потребности давало тощие, мерзлые плоды…

Речь у Ключевского идет, по сути, о порочном замкнутом круге.

К выводам лучшего отечественного историка-аналитика стоит добавить следующее. Не раз русские реформаторы слишком резко, грубо и бесцеремонно будили своей походной трубой спящих сограждан, но при этом, поднимая страну по тревоге, оказывались неспособными толком объяснить людям, куда нужно идти, зачем и что их ждет в конце тяжелого перехода.

Свое неумение доходчиво аргументировать реформаторы всегда компенсировали одним и тем же – решительностью и силой. Даже двигаясь в верном направлении и ставя перед собой самые благородные цели, русские вожди, пробиваясь с авангардом сквозь метель к теплому, сытному и светлому будущему, во множестве оставляли за собой брошенные в сугробах обозы с ослабевшими, замерзшими и голодными людьми. Цена реформ в России всегда была неимоверно высока.

Немало русских сетует, что Россия уже столетия подряд не эволюционирует, а двигается вперед рывками. Один из историков написал о Петре Великом:

Торопливость стала его привычкой. Он вечно и во всем спешил. Его обычная походка была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку.

Можно сказать, что этот «спутник» и есть Россия, которую очень часто заставляли вприпрыжку, задыхаясь и спотыкаясь, бежать вдогонку за реформой и реформаторами.

Искать виноватого здесь сложно. Рывки каждый раз происходили уже в тот момент, когда отставание от остального мира становилось жизненно опасным, так что решительность русских реформаторов по-своему оправдана и неизбежна. С другой стороны, очень часто застои случались не от бездарности или реакционности консерваторов, как принято считать, а лишь потому, что надорванные народные силы, утомленные предыдущим рывком, требовали отдыха. Золотую середину, то есть свой нормальный эволюционный темп, Россия еще только ищет.

Спецификой русской реформы можно считать, пожалуй, и то, что почти всегда она оказывалась делом личным, одного вождя, а потому на результат куда больше влияли характер и интуиция главного реформатора, чем заранее продуманный план. Большинство вождей-реформаторов были не книжниками, а практиками, они, как правило, начинали подготовку своих преобразований, учась самостоятельно, на ходу, больше у жизни, чем по научным трудам.