Галина Гордиенко - Запах полыни Страница 29

На Таню изумленно оглядывались прохожие: она выглядела так, словно только что пыталась выкупать в слишком горячей воде десяток кошек.

Хорошо, она себя не видела! Наверняка бы присвистнула и сказала: боевые шрамы, конечно, украшают, но чтоб настолько…

Ее вид, в самом деле, впечатлял: через правую щеку змеились несколько некрасивых рваных царапин, на подбородке кровоточила большущая ссадина, под левым глазом — он практически заплыл — наливался багровым цветом синяк, правый — воинственно горел, распугивая излишне любопытных, светлые волосы напоминали воронье гнездо, так были всклокочены.

Нежно-розовая куртка тоже оказалась в плачевном состоянии: вся в грязных пятнах, оставленных чьими-то безжалостными руками, верхний карман надорван, «молния» сломана, воротник вырван, что называется, с корнем…

Больше всего потрясал прохожих явственный след кроссовки через всю спину — рубчатая подошва отпечаталась с поразительной четкостью!

Лизавета испытующе косилась на новую знакомую. Она до сих пор не могла понять, чего ради послушно бежит за ней ровно ничейная собачонка. Но и уйти была не в силах.

Странная тетка появилась в доме под самое утро. Саму Лизавету в квартире не обнаружила, зато застала мать с сожителем. Они мирно отсыпались после вчерашней пьянки прямо на полу, на засаленном широком матрасе без единой простынки или подушки. Рядом в живописном беспорядке валялись многочисленные бутылки, неопрятно щерились пустые вскрытые банки из-под самой дешевой кильки, повсюду были разбросаны черствые, каменной твердости огрызки хлеба.

Лизавета не знала, что подумала гостья. Но она пинками растолкала хозяев и потребовала предъявить ей ребенка. Причем сию секунду, иначе за последствия не отвечает.

У ранней гостьи — она оказалась на голову выше маминого приятеля — непроизвольно сжимались кулаки, а в глазах светилось что-то такое…

Дядя Петя, ближайший друг и верный собутыльник, мгновенно почуял опасность и тут же исчез. Да так незаметно, что потом Татьяна и сказать не могла — видела ли его.

Мать же спьяну совершенно забыла про лестничную площадку, где у батареи обычно ночевала дочь. Но высоченную наглую девицу узнала и темпераментно высказалась по поводу ее непрошеного вторжения.

Само собой, для начала напомнила, кому именно принадлежит девчонка. Красочно описала, что сделает с негодной Лизкой — если уже не сделала, голова что-то с утра тяжеловата, не вспомнить ничего толком! — как только эта маленькая дрянь здесь появится.

Кто начал драку, Лизавета не знала. Но серьезно подозревала гостью, мать трусовата, на более сильного бы не полезла. Вот на нее, Лизавету, запросто. А на чужого, который может ответить…

Сама Лизавета приплелась к концу разборки. Пришла на поднятый шум, завернувшись в одеяло и безудержно зевая. Кеша неохотно трусил следом, он тоже не выспался.

В родной квартире, к изумлению Лизаветы, находилась милиция. Потрепанная безобразной дракой Татьяна орала так, что крепкие широкоплечие парни в форме лишь переглядывались и стыдливо прятали глаза. Растерянные соседи жались к стенам. Татьяна требовала со всех присутствующих ответа, где ребенок, и не желала слышать никаких оправданий.

Лизавета оскорбленно насупилась: это она-то беспомощная, одинокая малышка?! Это она нуждается в присмотре, теплой постели и ежедневном трехразовом питании?! Это ее Кеша — единственная близкая душа, пусть он всего лишь собака и безрогий крокодил?!

Татьяна топала ногами и клялась — если ей тут же не предъявят ребенка — обратиться в мэрию, на телевидение, в газеты и даже в ФСБ. Обвиняла всех в бездушии, бездеятельности и в других смертных грехах.

Никто оправдываться не пытался.

Татьяна была удивительно красноречива: все чувствовали себя виноватыми.

Матери Лизавета не увидела, о чем ничуть не сожалела. Позже сосед пугливым шепотом сообщил: ее увезли в отделение. Причем в наручниках, потому что злющая, как змея, нетрезвая женщина набросилась и на милиционеров. Да еще попыталась схватить кухонный нож, пусть и достаточно тупой.

Татьяна заметила Лизавету случайно: вскрикнул один из милиционеров, едва не наступив бультерьеру на хвост. Кстати, полусонный Кеша даже не обратил на виновного внимания, в этой квартире случались сборища и побольше, он и не к такому привык.

В ту же секунду Татьяну будто выключили. Она перестала размахивать руками, разъясняя присутствующим пагубность равнодушия, и коршуном бросилась на оторопевшую девочку. Сорвала с нее одеяло и принялась тщательно осматривать и ощупывать, проверяя на целостность руки и ноги.

Лизавета процедуру перенесла стоически, даже Кеша не пикнул, лишь озабоченно пыхтел рядом.

К счастью, переломов и других тяжких повреждений Татьяна не обнаружила, на что присутствующие ответили облегченными вздохами.

Что случилось потом, Лизавета почему-то помнила смутно. Слишком много событий свалилось на ее голову в это утро, и в одно мгновение изменилась ее судьба. И Кешина соответственно.

Началось с того, что притихшую Лизавету отправили умываться. А Татьяна и представители власти пошли в соседскую квартиру оформлять какие-то бумаги, в этой не оказалось даже стола.

Понятно, Лизавета не такая дурочка, чтобы висеть над раковиной в такие ответственные минуты! Она шлепнула себя по бедру, призывая пса, и на цыпочках прокралась следом. Как чувствовала, что разговор пойдет о ней.

И не ошиблась.

Говорили действительно о ней.

В общем-то Лизавета не удивилась: ее собирались отправить в детскую комнату милиции. Сказали: временно пристроят в детский дом, раз она дошкольница. Пока суд да дело…

Никто не сомневался, что мать Лизаветы лишат родительских прав. Говорили, что и без того непростительно затянули, ребенок уже несколько лет, по сути, беспризорничает.

Вначале Лизавета протестовать не собиралась. Она сама иногда подумывала, что в детском доме им с Кешей будет лучше. Даже как-то бегала смотреть на приютских детей — понятно, из-за забора — и после часа наблюдений сочла, что они выглядят вполне благополучными, веселыми и уж, по крайней мере, сытыми. Это просто бросалось в глаза.

В тот холодный осенний день жизнь Лизавету не баловала. Они с Кешей разделили на двоих лишь горсть мелких печений, пожертвованных старой соседкой с пятого этажа.

И когда — рано утром! Есть хотелось настолько сильно, что на играющих сверстников девочка смотрела с нескрываемой завистью и даже враждебностью.

Нет, Лизавета совсем не против отправиться в детский дом!

Впрочем, рановато девочка радовалась. Тут же выяснилось, что Кешу с ней оставлять не собираются.

Никто и мысли об этом не допускал!

Ошеломленной Лизавете очень понятно объяснили, что бойцовую собаку не разрешат держать вместе с детьми. И даже во дворе Кеше жить не позволят, потому что он потенциально опасен. Вот если бы у собаки не было ни одного зуба…

Наверное, добродушный милиционер пошутил. Вот только Лизавета никаких шуток понимать не хотела.

И наотрез отказалась идти куда-либо без Кеши. Заявила, что прожила шесть лет без детского дома и практически без помощи взрослых и проживет так еще двенадцать.

До совершеннолетия.

Но с Кешей.

И точка.

Никакие уговоры Лизавета слушать не желала. Смотрела поверх голов, судорожно стиснув губы в одну тонкую линию, а к ее ногам жался насупленный бультерьер, почуявший неладное. Пес злобно рычал, стоило кому-либо сделать шаг в сторону девочки.

Ситуация зашла в тупик. Милиционеры ругались меж собой громким шепотом, опасливо глядя на собаку.

Лизавета слышала: какой-то умник предложил пристрелить пса. На него зашикали, а Татьяна грозно рявкнула, что сама сейчас успокоит любого, причем простым ударом кулака в лоб — мол, у ребенка и без того психика травмирована.

Потом вспомнили, что собаку можно просто усыпить, а значит, нужно пригласить ветеринарную службу. Там, кажется, есть специальные пистолеты, стреляющие шприцами…

Побледневшая от страха Лизавета затопала ногами и сообщила, что жить без Кеши нигде не будет. Просто сбежит. И если Кеше нельзя в детский дом, тогда ей, Лизавете, наверняка можно в приют для бродячих животных.

Она обещает там не кусаться!

Милиционеры шутку оценили и нервно захохотали.

А Татьяна холодно предложила Лизавете пожить с ней. Мол, все равно собиралась снять квартиру, сколько можно ютиться у родителей, ей давно не восемнадцать лет…

Соседи взволнованно загомонили. Представители власти переглядывались и говорили что-то об опекунстве. А Лизавета в упор смотрела на странную тетку и не знала что сказать.

— Ну? — хмуро спросила Татьяна, обращаясь только к ней. — Твое решение?

— Ты мне совсем не нравишься, — угрюмо буркнула Лизавета, исподлобья рассматривая неожиданную благодетельницу.