Роберт Силверберг - Живописец и оборотень Страница 3

Тихо вскрикнув, она прижалась к нему. В его сознании успел возникнуть гротескный образ метаморфа – худая, угловатая фигура, неестественно длинные конечности и совершенно плоское лицо. Но он заставил себя отбросить эти мысли и, отключившись, забылся в ее объятиях.

Они еще долго лежали неподвижно, сцепив руки и не произнеся ни слова.

И даже когда пошел дождь, не шелохнулись, а с наслаждением подставили сильным, прохладным струям разгоряченные тела. Он открыл глаза и увидел, что она с любопытством смотрит на него.

– Я хочу написать тебя, – сказал он.

– Нет.

– Не сейчас. Завтра. Ты придешь в мою хижину, и тогда я смогу…

– Нет.

– Я не писал несколько лет. Для меня очень важно попробовать начать все сначала. Я очень хочу написать тебя.

– А я этого совсем не хочу.

– Пожалуйста.

– Нет, – сказала она нежно и встала. – Пиши джунгли, пруд, но только не меня. Хорошо?

Расстроенный, он кивнул.

– А сейчас мне нужно идти, – промолвила она.

– Ты скажешь мне, где живешь?

– Я уже сказала – где придется, в лесу. Почему ты спрашиваешь об этом?

– Потому что хочу найти тебя снова. Если ты исчезнешь, как я узнаю, где искать тебя?

– Я знаю, где тебя найти, – ответила она. – Этого достаточно.

– Ты придешь ко мне завтра, в мою хижину?

– Думаю, да.

Он взял ее за руку и притянул к себе. Но сейчас она была уже не так податлива, как раньше. И опять та таинственность, которая окружала ее, встревожила его душу. Ведь он так ничего и не узнал о ней, кроме имени.

Поверить в то, что она так же, как и он, бродит в одиночестве по джунглям, было очень трудно; но с другой стороны, вряд ли, находясь здесь уже столько времени, он мог не заметить поблизости поселения людей. Оставалось одно объяснение – она все-таки метаморф, рискнувший войти в близкий контакт с человеком. Он гнал от себя эти мысли, но здравый смысл не позволял ему отвергнуть свою догадку полностью. И все-таки она была похожа на человека и вела себя как человек. К тому же не лишена человеческих чувств. В какой степени развита у метаморфов способность к таким перевоплощениям? Этого он не знал, но очень хотел спросить ее прямо сейчас, верны ли его предположения, однако понимал, что это глупо. Ведь она не ответила прямо ни на один из его вопросов, не ответит и на этот. Он решил промолчать. Она мягко высвободила свою руку и пошла к зарослям папоротника, где вскоре скрылась из вида.

Нисмайл ждал ее в своей хижине весь следующий день, но она не пришла.

Это его совсем не удивило. Их встреча была каким-то сном, фантазией, интерлюдией вне времени и пространства. Он и не надеялся увидеть ее снова.

Ближе к вечеру Нисмайл вытащил из привезенных с собой вещей холст и натянул его на раму, решив попробовать написать вид из своей хижины в пурпурных сумерках. Он долго изучал пейзаж, соизмеряя вертикальные линии высоких, стройных деревьев с горизонтальной поверхностью густого кустарника, усыпанного желтыми ягодами, но в конце концов отложил холст в сторону. Ничто в этом пейзаже не всколыхнуло душу художника. Он решил, что утром отправится вверх по течению реки, в то место, где находится огромный камень, из расщелины которого пробиваются похожие на резиновые шипы ростки каких-то сочных, мясистых растений, – там во всяком случае вид получше.

Однако утром у него постоянно возникали предлоги отложить начало своего путешествия, а к полудню выяснилось, что идти уже слишком поздно.

Он неторопливо работал в своем небольшом саду, где недавно начал выращивать вид кустарника, плодами которого питался. В середине дня над лесом навис густой туман. Он зашел в хижину. Спустя несколько минут послышался стук в дверь.

– Я уже потерял надежду, – сказал он ей.

На ее лбу и бровях были капельки влаги. – «Это, наверное, от тумана», – подумал он.

– Я обещала прийти, – тихо сказала она.

– Вчера.

– Вчера? – произнесла она и, засмеявшись, вытащила из-под одежды бутыль. – Ты любишь вино? Я достала немного. Мне пришлось далеко идти за ним… вчера.

Это было молодое вино, от которого обычно лишь щиплет язык. На бутыли не было этикетки, и он предположил, что это какое-то местное вино, не известное на его родине. Они выпили его все. В основном пил он – она только подливала ему. А когда бутыль опустела, вышли на воздух и долго любили друг друга на холодной, сырой земле, пока не погрузились в сладкую дремоту. Она разбудила его после полуночи и отвела в хижину, где они провели остаток ночи, тесно прижавшись друг к другу. А утром она ни разу не порывалась уйти. Они пошли к пруду, чтобы искупаться, и снова долго лежали в обнимку на бирюзовом мху. Потом она повела его к огромному дереву с красной корой, где он увидел ее в первый раз, и показала плод желтого цвета, длиной в три-четыре ярда, который упал с одной из гигантских ветвей. Нисмайл глядел на него с подозрением. Он лежал расколотый надвое, обнажив свою алую мякоть с огромными, блестящими черными семенами.

– Это двикка, – сказала она. – Мы можем запьянеть от него.

Она сняла с себя одежду и завернула в нее несколько больших кусков плода – они отнесли их в хижину и ели все утро. Они пели и смеялись до самого обеда, а потом зажарили несколько рыбин, пойманных в маленькой запруде, сооруженной на реке Нисмайлом. Позже, когда они лежали рядышком, наблюдая, как над лесом опускается ночь, она задавала ему самые разные вопросы о его прошлой жизни, живописи, детстве, путешествиях. Ее интересовало все: и те города, где он побывал, и королевский двор, и замок с бесчисленным количеством комнат. Вопросы лились потоком, и он едва успевал на них отвечать. Воистину, ее любопытство было беспредельно.

– Что мы будем делать завтра? – наконец спросила она.

Так они стали любовниками. Первые несколько дней они почти ничего не делали – только ели, купались, занимались любовью и поглощали опьяняющий плод. Он уже не боялся, что она исчезнет так же неожиданно, как появилась в его жизни. Постепенно она перестала задавать ему вопросы, а он, со своей стороны, решил пока ни о чем ее не спрашивать, предпочитая оставить все как есть.

А между тем он не мог отделаться от навязчивой мысли об истинной ее сущности. Скользя руками по ее гладкой коже, он содрогался от ужаса, думая о том, что за этой красотой скрываются уродливые формы метаморфа. Он пытался избавиться от своих страшных подозрений, но тщетно. В этой части континента не было человеческих поселений, а мысль о том, что девушка добровольно решилась на одинокую жизнь здесь, не укладывалась в его голове. Скорее всего, она – один из таинственных метаморфов, которые, точно призраки, бродят по этим влажным лесам. Ночью, при слабом свете звезд он иногда подолгу смотрел на нее спящую, со страхом ожидая, что она вот-вот начнет терять человеческий облик, однако никаких перемен не замечал и тем не менее продолжал ее подозревать.

И все же вряд ли у метаморфов заложено стремление искать общения с людьми, а тем более демонстрировать свою доброжелательность к ним. Ведь именно люди отняли у них Маджипур – огромный мир, в котором они жили испокон веков. Люди пришли сюда много тысяч лет назад. Метаморфы переживали упадок, и их некогда неприступные каменные города превратились в руины. Именно люди разорили их окончательно, отняли самые плодородные земли, подавили последнее восстание (это было время правления короля Стиамота) и изгнали в дикие леса Зимрола, чтобы навсегда вычеркнуть их из памяти. Для большинства людей Маджипура метаморфы были всего лишь призраками далекого прошлого. Почему же тогда один из них проявил к нему такой интерес, предложил эту искусно разыгранную любовную страсть, скрасив тем самым его одиночество? Иногда, испытывая нечто близкое к безумию, он представлял, как Сариза сбрасывает в темноте свою прекрасную маску и поднимается над ним, спящим, намереваясь вонзить ему в горло острый кинжал. Он понимал, что все это глупые фантазии. Если бы метаморфы задумали его убить, они могли бы это сделать, не прибегая к подобного рода спектаклям.

Одним словом, предположение о том, что она – метаморф, так же абсурдно, как и обратное.

Чтобы отделаться от этих мыслей, он решил заняться живописью. И вот в один из необыкновенно ясных, солнечных дней он отправился вместе с Саризой к тому самому камню, прихватив с собой все необходимое для работы. Она с восхищением наблюдала за его приготовлениями.

– Ты что, на самом деле рисуешь мысленно? – спросила она.

– Да. Я мысленно сосредоточиваюсь на натуре, трансформирую ее в своей душе, а потом… ну, ты сама все увидишь.

– А это ничего, что я буду смотреть? Не испорчу твою картину?

– Конечно, нет.

– А если в твой творческий процесс вмешается еще одна душа?

– Это невозможно. Полотна воспринимают только мои мысли.

Он прищурился, подбирая масштаб для своей будущей картины, отступил на несколько футов в одну сторону, а потом в другую. У него пересохло в горле и дрожали руки. Столько лет минуло с тех пор, как он последний раз стоял вот так же перед холстом! Не утратил ли он за это время свой дар?