Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев Страница 30

— А разве это не так? — вновь не удержался Уотсон.

— Уотсон! — возмутился Холмс. — Это просто неприлично! Дайте уж мне дочитать жалобу Молчалина до конца. Тем более что осталось совсем немного.

Перелистнув страницу, он продолжал чтение молчалинского письма:

— «Люди с душой, изволите ли видеть, всюду гонимы, а блаженствуют на свете Молчалины. Мне, следственно, господин Чацкий отказывает даже в наличии у меня души… Да, я не похож на господина Чацкого, у которого что на уме, то и на языке. Я не привык выворачиваться наизнанку перед каждым встречным и поперечным. Но так ли уж велик этот грех? Для господина Чацкого непереносима мысль, что не подобные ему болтуны, а мы, Молчалины, люди скромные, немногословные, блаженствуем на свете. Будучи не в силах сокрушить счастливого соперника в благородной и честной борьбе, он прибегает к гнусной и злобной клевете. Господа судьи! Припадаю к вашим стопам и покорнейше прошу снять наконец с меня преследующее меня всю жизнь клеймо труса, глупца, лицемера и подхалима. Имею честь пребывать вашим преданным и покорнейшим слугой, — Алексей Молчалин».

— Ну вот, господа, — резюмировал неугомонный Уотсон. — Теперь вы видите, что это за тип. Надеюсь, никто из вас не поверил этой лисе?

— Не бойсь, браток! — успокоил его Чубарьков. — Разберемся! И не в таких делах разбирались. Ежели у тебя есть сомнения, давай высказывай. А еще лучше — задавай вопросы. А он, заявитель то есть, пущай на них отвечает согласно регламенту. Так оно будет культурнее и политичнее. Сам Молчалин-то где? Явился, аль нет?

Молчалин, сидевший до этого вопроса скромно среди публики, поднялся на возвышение, подошел к судейскому столу, учтиво поклонился и, прижав руку к сердцу, почтительно обратился к судьям:

— Я здесь, почтеннейшие господа!Не прихоть, а великое несчастьеЗаставило меня прийти сюдаИ целиком отдаться вашей власти.Пред вами жертва подлой клеветы.Тому уж лет, наверно, полтораста…Поверьте, помыслы мои чисты,Душа безгрешна…

— Хватит, парень! Баста! — прервал его Чубарьков. — Нечего разводить турусы на колесах. Какая там у тебя душа, грешная или безгрешная, это мы сейчас увидим. Наше дело спрашивать, а твое отвечать. Без всяких фокусов… Со всей, понимаешь, откровенностью. И точка. И ша… Давай, брат Уотсон, задавай ему свой вопрос!

— Вы изволите утверждать, — изо всех сил стараясь держаться в рамках вежливости, начал Уотсон, — что Чацкий вас оклеветал. В доказательство вы приводите его слова: «Молчалин! Кто другой так мирно все уладит! Там моську вовремя погладит, тут в пору карточку вотрет». Но разве эта характеристика неверна? Разве вы не угодничаете перед богатыми и знатными? Не юлите перед ними? Не угождаете им?

Молчалина ничуть не смутила эта маленькая обвинительная речь Уотсона. Вежливо выслушав его, он спокойно изложил свои жизненные принципы:

— Мсье Чацкий говорит, что я подлец.Меж тем мне просто завещал отец:Во-первых, угождать всем людям без изъятья —Хозяину, где доведется жить,Начальнику, с кем буду я служить,Слуге его, который чистит платья,Швейцару, дворнику для избежанья зла,Собаке дворника, чтоб ласкова была.

Этот монолог вызвал целую бурю в зале суда. Раздались возмущенные голоса:

— Боже, какой цинизм!

— Позор!

Но были и другие возгласы, противоположные по смыслу:

— Как остроумно!

— Он просто душка!

Все эти голоса и на сей раз заглушил флегматичный голос бравого солдата Швейка.

— Во всяком случае, сразу видно, что этот малый далеко не глуп, — рассудительно заметил он. — А то, что его считают глупцом, ровным счетом ничего не значит. Вот я, например, официальный идиот. Специальная медицинская комиссия признала меня идиотом и даже освободила от военной службы. А между тем, я никак не глупее полковника Шредера или подпоручика Дуба.

— При чем тут вы, Швейк? — раздраженно перебил его Уотсон. — Все мы прекрасно знаем, что никакой вы не идиот! Вы просто притворяетесь!

Молчалин усмехнулся:

— А я, по-вашему? Ах, сударь, по одежкеПриходится протягивать нам ножки.Не так уж это сладко — без концаС утра до вечера изображать глупца.

— Может быть, вы скажете, — язвительно возразил ему Уотсон, — что угодничать перед всеми вам тоже не нравится? Но кто же в таком случае заставляет вас пресмыкаться перед сильными мира?

— Осмелюсь доложить, — снова вмешался Швейк, — заставляют обстоятельства. Возьмите хоть меня. Поминутно приходится угождать каждому, кто выше чином. То пьяному фельдкуратору свою шинель под голову положишь. То с боем добудешь обед из офицерской кухни для пана поручика. Однажды мне даже случилось украсть курицу: уж больно хотелось порадовать господина обер-лейтенанта свежим куриным бульоном. А в другой раз я украл для него собаку. Дело чуть было не кончилось военно-полевым судом…

— Не понимаю, что вы хотите сказать, Швейк! — возмутился Уотсон. — Неужели вы тоже защищаете Молчалина?

Швейк вытянулся и взял под козырек.

— Никак нет! — отрапортовал он. — Я только хочу сказать, что обстоятельства выше нас. Если бы мне, скажем, посчастливилось родиться членом императорской фамилии, все угождали бы мне, даже если бы я совсем выжил из ума, как наш обожаемый монарх Франц-Иосиф. Но богу было угодно сделать меня простым солдатом. А солдат — человек подневольный.

Молчалин тут же воспользовался этим аргументом:

— Родившись князем или хоть бароном,Я б тоже выступал Наполеоном,И гордо голову свою носил,И милостей у сильных не просил.А так — перед любым, кто выше чином,Приходится сгибаться мне кольцом.Однако это вовсе не причина,Чтобы честить меня повсюду подлецом!

— И все-таки, что ни говорите, а угодничать подло! — не сдавался Уотсон. — Впрочем, Чацкий назвал вас подлецом не только потому, что вы лицемер и подхалим. Вспомните Софью, сударь! Вот она, главная ваша подлость!.. Господин комиссар, — обратился он к Чубарькову. — Вы думаете, он на самом деле был в нее влюблен? Как бы не так! Да не будь эта несчастная девушка дочерью начальника, он бы даже и не поглядел в ее сторону!

— Гражданин Молчалин! — строго обратился к Молчалину Чубарьков. — Это верно? Отвечай суду чисто и, как говорится, сердечно.

Молчалин и тут не стал отпираться:

— Не стану врать: таким, как я от векаБыла нужна высокая опека.И вот любовника я принимаю видВ угодность дочери такого человека,Который кормит и поит,А иногда и чином наградит.

— Ну что? — торжествовал Уотсон. — Убедились?.. Вот-с!

Но Молчалина ничуть не смутил этот новый выпад. Уверенно и спокойно продолжал он развивать свою жизненную программу:

— А что худого в том, чтобы, к примеру,Чрез сердце женщины добыть себе карьеру,Когда судьбой посажен ты на мель?Не так ли поступал Жюльен Сорель?

— Не смейте приплетать сюда Жюльена Сореля! — возмутился Уотсон. — Жюльен Сорель — человек гордый, самолюбивый, даже безрассудный. Он не мелкий подхалим и, уж во всяком случае, не трус!

— А это мы сейчас увидим, — сказал комиссар. Звякнув председательским колокольчиком, он громогласно объявил: — По просьбе истца вызывается свидетель… Как, говоришь, его звать, этого твоего дружка? — обернулся он к Молчалину.

— Жюльен Сорель, — пояснил Холмс, — главный герой романа французского писателя Стендаля «Красное и черное». Вы, впрочем, ошибаетесь, комиссар, называя его другом господина Молчалина.

Молчалин благодарно поклонился Холмсу:

— Вы правы. Мы с ним вовсе не друзья.Но защитит меня он от навета.Месье Сорель! От вашего ответаЗависит репутация моя.Любили вы мадмуазель Ла Моль?Или, как я, свою играли роль?

— Да, я играл роль и не скрываю этого, — громко объявил Жюльен Сорель, подымаясь из публики на просцениум и смело обратившись к судьям. — Играл, и при этом весьма искусно. Я действовал расчетливо и точно. Не давал воли своим чувствам. Когда сердце мое начинало биться чуть сильнее, я чудовищным напряжением воли заставлял себя быть холодным как лед.

— Это зачем же? — удивился простодушный комиссар.

— Чтобы пробудить и удержать ее любовь, — отвечал Жюльен. — Ведь только холодностью можно было сохранить любовь такого гордого и капризного создания, как Матильда.

— A-а, значит, вы ее все-таки любили? — не удержался от реплики Уотсон. — Только притворялись холодным, а на самом деле любили?