Владимир Обручев - Мои путешествия по Сибири Страница 4

На поверхности горы, которая оканчивалась обрывом к реке, на расстоянии трехсот метров от обрыва, в двух местах были углублены шурфы, чтобы пересечь ту же свиту и пласт угля и узнать, изменяются ли его толщина и качества по простиранию и падению и чтобы вычислить запас угля на разведанной части всей площади.

Эти работы были выполнены в течение двух недель с небольшим, а затем разведка была перенесена на две версты выше по той же реке Оке, где та же угленосная свита снова выступала в береговом обрыве. Здесь также были проведены расчистки обрыва сверху до низа и шурфы в двух пунктах, в полуверсте от берега, в лесу, с той же целью получения образчика свежего угля и определения его запаса на второй разведанной площади.

Между первой и второй площадью разведок можно было познакомиться с почти нетронутой тайгой. Тесно стояли старые сосны, ели, березы, осины, поднимаясь высоко вверх над подлеском из тех же пород, образовавшим густую чащу, по которой без топора трудно было пробраться. Мелкие кусты, папоротники, трава выше колен скрывали почву. Тропа, проложенная охотниками вверх по долине р. Оки и обозначенная затесами на стволах деревьев, делала извилины, огибая заваль, т. е. упавшие от старости или поверженные бурей толстые деревья, если лошадь не могла перешагнуть через них. Эти поваленные великаны представляли второе препятствие для движения по тайге в любом направлении: через них нужно было перелезать. Иные, давно уже сгнившие под ковром мха, покрывавшего ствол, проваливались под ногой путника. Полной тишины в тайге не было. Даже в тихие дни легкий ветерок то тут, то там шумел в кронах. Часто слышался стук дятлов, пение или посвист мелких птиц, призывный крик кукушки, карканье ворона, иногда стоны выпи, стрекотанье сороки. Пробираясь по этой тропе из заимок Кулгунай на вторую площадь разведочных работ, я часто останавливался и внимал голосам тайги; дичь не попадалась — пернатые в это время сидели еще в гнездах. На случай встречи с медведем или козулей на плече висела двустволка.

Эта предварительная разведка показала, что угленосная свита залегает почти горизонтально, распространена на большой площади, содержит два рабочих, т. е. достаточно толстых пласта угля хорошего качества (как показали анализы, выполненные в лаборатории Горного управления) и на разведочных двух площадях запас угля составляет столько-то сотен тысяч пудов. Удобное положение на берегу сплавной реки и недалеко от трассы предполагаемой железной дороги позволяли считать, что эта местность заслуживает более детальной разведки и на большую глубину, чтобы выяснить ее угленосность ниже уровня реки. Последний вопрос предварительная разведка не могла решить, так как на отпущенные мне небольшие средства нельзя было проводить более глубокие шурфы и бороться с сильным притоком воды в них, а для разведки буровыми скважинами Горное управление еще не имело соответствующих инструментов.

Эта первая удачная разведка на уголь не была использована в виду последовавшего через несколько лет открытия угля возле ст. Черемхово, как упомянуто выше. Угленосная площадь на правом берегу р. Оки все еще остается в запасе для будущего.

Закончив эту разведку, я перевел своих рабочих на заимку Маркова, расположенную на том же берегу р. Оки, но ближе к ст. Зиминской, в овраге среди леса, так как мне сообщили, что в этом овраге среди болота обнаружилась большая кость, может быть мамонта. Интересно было использовать готовую рабочую силу с инструментами и остаток средств для раскопок, которые продолжались целый день. Болото, питаемое источником, не позволило очень углубиться, но мы извлекли из грязи много костей — несколько позвонков, в том числе копчик, редко попадающийся, куски ребер, кости двух ног и таза и даже кусочек кожи. Можно было думать, что в болоте остались остальные кости скелета мамонта, который вероятно погиб, увязнув в этом болоте. В общем костей накопали столько, что заполнили ими большой ящик, который я со ст. Зиминской отправил в Иркутск, в музей Восточно-Сибирского отдела Географического общества.

Рассчитав в Зиминской своих рабочих, я поехал в Иркутск, но по дороге остановился возле ст. Черемхово на заимке агронома Лаврентьева, где моя жена поселилась на лето на время моих разъездов. Здесь мне подтвердили, что один из крестьян села, копая колодец в своем дворе, обнаружил пласт угля; пробить его он не мог, так как из угля получил большой приток воды, которым и удовольствовался. Но толщина пласта и качество угля остались неизвестными.

III. Поездка на остров Ольхон

В Иркутске я доложил Л. А. Карпинскому о результатах разведки и получил новое поручение — съездить на остров Ольхон на озере Байкал, где, по слухам, обнаружили месторождение графита. Графит был нужен Горному управлению для изготовления тиглей, в которых сплавляли россыпное золото, доставляемое со всех приисков, подчиненных Управлению, чтобы получить из него слитки, опробовать их для определения содержания чистого золота и оценки стоимости слитка для расчета с золотопромышленником, владельцем прииска. Золотые слитки Управление несколько раз в год отправляло со специальным караваном в С.-Петербург на Монетный двор.

Графит для тиглей доставляли из старинного Алиберовского рудника, расположенного в глубине гор Восточного Саяна на Ботогольском гольце; однако вывозить его с рудника можно было только по зимнему пути на санях, а летом приходилось бы везти его на вьючных лошадях, что обходилось гораздо дороже. Поэтому было бы интересно найти более легко доступное месторождение графита для тиглей.

Так как предстояло пересечь Прибайкальские горы по вьючным тропам в тайге, мне нужно было снарядиться соответствующим образом, т. е. завести палатку, вьючные сумы, походную посуду, сухой провиант. Это было приготовлено еще весной. Я выехал по якутскому тракту на перекладных до ст. Хогот, по степной местности, заселенной частью сибирскими крестьянами, частью кочевниками-бурятами. Но последние, в отличие от монголов и туркмен, имели не переносные войлочные юрты, а деревянные шестиугольные или квадратные срубы, отличавшиеся от крестьянских изб отсутствием пола, потолка, печки и часто даже окон. В этих юртах огонь разводили на земляном полу и дым выходил через отверстие в крыше, часто заменявшее и окно. Зимние юрты в улусах были вообще того же примитивного типа, только у более зажиточных с полом, печкой и окнами, тогда как летние, расположенные где-нибудь среди степи, были описанного примитивного типа или же войлочные монгольские. Но в общем это был уже переход от вполне кочевой к полуоседлой жизни, так как летние юрты находились всегда на одном и том же месте, а не переносились с места на место, как у настоящих кочевников. Выезжая на лето из улуса на простор и свежий воздух пастбищ вместе со своим скотом, бурят, в сущности, поступал подобно горожанам, выезжающим летом на дачу.

На ст. Хогот при содействии станционного писаря я нанял двух крестьян, промышлявших охотой в горах Прибайкалья и знавших дороги, с двумя вьючными лошадьми и одной верховой, и на следующий день мы отправились в путь. Перевалив через широкий плоский увал, мы спустились в долину р. Унгуры и пошли вверх по ней в глубь хребта Онотского. Дно долины сначала представляло луга хоготских крестьян, а оба склона — поредевшую от порубок тайгу. Но в нескольких верстах дальше эти признаки деятельности человека кончились, и началась таежная тропа, проложенная и посещаемая только охотниками. Она шла по дну долины, заросшему сумрачным хвойным лесом на болотистой почве, поросшей мхом и мелкими кустами. Лошади местами вязли по колено, а вьючные иногда увязали так глубоко, что мои охотники помогали им подниматься из грязи, поддерживая вьюки. Ехали, конечно, медленно, шаг за шагом, а тучи комаров, «гнуса», как их зовут в Сибири, вились вокруг всадников и лошадей. Всего хуже были места, где тропа пересекала устье боковых долин, падей по-сибирски, где нужно было перейти через ручей, впадающий в Унгуру в качестве ее притока; здесь болото было всегда глубже и лошади вязли сильнее. Для геолога дорога представляла мало интереса; пологие склоны долины были покрыты сплошным лесом и только изредка показывался небольшой утес, требовавший осмотра, т. е. остановки. Я слезал, работал молотком, отбивал образчик, мерил компасом простирание и падение слоев, наскоро записывая наблюдение. Горные породы были однообразные — глинистые сланцы и темнозеленые граувакковые песчаники.

Под вечер остановились на ночлег, найдя небольшую площадку с сухой почвой у подножия косогора. Развьючили лошадей, поставили мою палатку, развели огонь, повесили чайники. У моих проводников палатку заменяла простая холстина, которую с одной стороны подпирали двумя палками, а с другой прибивали к земле двумя колышками; она могла защищать только от дождя, но не от комаров, тогда как в моей палатке, выкурив комаров дымом и хорошо застегнув полотнища входа, можно было спать, не закрывая голову одеялом. Мне впервые пришлось ночевать в тайге, и я сравнивал впечатления этого ночлега с впечатлениями многочисленных ночевок в песках Кара-Кум и в долинах рек Аму-Дарьи, Мургаба, Теджена и на берегах Балханского Узбоя.