Генрих Френкель - Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого Страница 4

Геббельс стал жить в Эльберфельде, где участвовал в выпуске газеты «Фолькише фрайгайт» — официального органа своей небольшой и малоизвестной партии. Ему приходилось время от времени выступать на собраниях; здесь-то он и столкнулся впервые с представителями НСДАП — более крупной партии националистического толка, отличавшейся от «Партии народной свободы» и ей подобных наличием элементов «социализма» в своей программе. Молодого Геббельса привлекла броская комбинация националистических и социалистических идей, и к концу 1923 года он предложил свои услуги Карлу Кауфманну, являвшемуся в то время гауляйтером НСДАП в земле Рейн-Вестфалия. Кауфманн доложил об этом братьям Грегору и Отто Штрассерам, потому что Грегор был тогда одной из главных фигур в окружении Гитлера и распоряжался всеми делами нацистской партии в Северной Германии. Братья Штрассеры как раз намеревались начать издание в Эльберфельде своего еженедельника, задуманного не более и не менее как «главный идейный печатный орган партии». Еженедельник получил название «Заметки о национал-социализме»; ответственным за выпуск стал Грегор Штрассер, а редактором — Отто; нужно было найти еще толкового заместителя редактора, и тут подоспел Кауфманн, рассказавший Штрассерам о Геббельсе. Так Геббельс получил новую работу; он должен был трудиться сразу на двух должностях: секретарем в партийном бюро Кауфманна и заместителем редактора у Штрассера и получать за все 200 (позднее — 250) марок в месяц.

Грегор Штрассер, химик-фармацевт из Баварии, имел репутацию человека честного и прямого; вместе с братом Отто он владел также издательской фирмой «Кампфферлаг», находившейся в Берлине. Штрассер был покорен ораторским талантом молодого Геббельса и добавил ему работы, сделав своим личным секретарем (уволив с этой должности другого молодого человека по имени Генрих Гиммлер, не справлявшегося со своими обязанностями).

Геббельс стал усердно отрабатывать свой новый оклад, взявшись за дело с огромной энергией. Он редактировал журнал «Заметки о национал-социализме», организовывал партийные митинги и выступал на них, неутомимо разъезжая по всей Рейнской области и Рурскому бассейну, от Кельна до Крефельда и от Дортмунда до Оснабрюкка. Его слава быстро росла, а с ней расширялся и район выступлений, куда вскоре вошли Гамбург и Берлин, а потом даже Саксония и Южная Германия. Ему редко приходилось оставаться подолгу на одном месте, но это только подстегивало его неугомонную натуру; за год, с 1 октября 1924-го по 1 октября 1925 года, он выступил, по его словам, на 189 митингах и собраниях. Вся его жизнь проходила теперь в поездах, в гостях у друзей по партии либо за исполнением секретарских обязанностей, которые ему уже приелись; впрочем, он научился расслабляться, проводя время в компании многочисленных подружек.

В то время Геббельс переживал период некоторой неустойчивости (как и сама нацистская партия, членом которой он стал) и вел себя то беспокойно, то напористо; враги его партии относились к нему с презрительным пренебрежением, а ее вожди — с подозрительностью. Записи в дневнике рисуют нам портрет неуравновешенного «человека настроения», отчасти сентиментального, частью — циничного; то впадающего в депрессию, то возносящегося к высотам самоуверенности; критически оценивающего своих сподвижников, но иногда снисходящего по отношению к ним до насмешливого одобрения.

Тогда он чувствовал себя «социалистом», презирающим «ожиревшую буржуазию», как и самодовольных и ограниченных представителей среднего класса, к которым он относил и своего отца, «доброго и здравомыслящего человека, но обывателя и мелкого буржуа». Тогда же он с восторгом прочел первый том «Майн кампф», спрашивая себя: «Что же это за человек — Адольф Гитлер, плебей или бог? Христос или его пророк?»

В 1925 году в рядах нацистской партии, переживавшей период ослабления, наметились разногласия и возникла некоторая напряженность. Поводом для ссор стал вопрос о восстановлении прав членов императорской семьи на имущество в Германии. Гитлер, в союзе с Германской националистической партией, поддерживал восстановление прав, тогда как Штрассер и его брат резко выступали против. Впрочем, суть спора лежала глубже и касалась более важных проблем.

Гитлер и его мюнхенское окружение — Эссер, Федер, Штрайхер — не испытывали ни малейшей симпатии к социализму, в какой бы то ни было форме, а в русских большевиках видели главную опасность для Германии; напротив, северогерманская группировка во главе со Штрассером всерьез допускала возможность построения социализма немарксистского типа и не хотела видеть в Советской России заклятого врага. Геббельс, сравнивая значение понятий «социализм» и «национализм», был даже готов поставить в названии партии слово «социализм» впереди, перед словом «национализм». «Для нас, на Западе, этот вопрос еще неясен. Социалистическое освобождение и национальное возрождение тесно связаны между собой, как вихри в смерче, — вещал он. — Эта проблема — вопрос выбора поколений; пока неясно, что должно победить: старое или новое, эволюция или революция, социальные или социалистические идеалы? В свое время мы сделаем свой выбор, и для нас он не составит труда!»

В те дни Геббельс представлял собой революционера-националиста (а может быть — националиста-большевика!), ненавидевшего западные державы-победительницы больше, чем Советскую Россию. Соглашение в Локарно, заключенное Германией с Францией, Англией и Бельгией, вызывало у него ярость, как красная тряпка у быка. Ведь оно означало, по его мнению, что Германия «продала себя западному капитализму, сдавшись на его милость»: «Локарно и «Пакт о безопасности» — это ужасающая смесь обмана, несправедливости, предательства и лицемерия! За всем этим стоит лишь одно: деньги, которые правят миром! Из нас хотят сделать наемников, сражающихся на полях России против большевизма». Решая эту мрачную альтернативу, Геббельс был готов, если уж дело дойдет до крайности, скорее «погибнуть вместе с большевиками, чем попасть в вечное рабство к западному капитализму». Говоря в своих лекциях о Ленине и Гитлере, он представлял Ленина как великую историческую личность, как одного из величайших деятелей истории, «освободившего русский народ от оков царизма и от гнета средневековой феодальной системы». «К сожалению, — восклицал он, — эта новая свобода оказалась непродолжительной, потому что была основана на декадентском марксизме, представляющем собой ущербное дитя механистического западного просвещения и французской революции».

25 января 1926 года Грегор Штрассер собрал в Ганновере совещание гауляйтеров Северной и Западной Германии, имевшее важное значение для определения дальнейшей политики, и Геббельс выступил там с полной поддержкой «социалистической» точки зрения на возникшие проблемы. Гитлера представлял на совещании Готфрид Федер, «эксперт по финансовым вопросам» нацистской партии. В развернувшейся дискуссии по поводу экспроприации собственности императорской семьи Геббельс убедительно и с успехом выступил против идей Гитлера, рассмотрев вопрос в широком аспекте. «Целый час я говорил о России, Германии, западном капитализме и большевизме, и все слушали с напряженным вниманием, — записал он в дневнике. — Потом прозвучали бурные аплодисменты и слова одобрения. Мы победили! Штрассер пожал мне руку, а Федер выглядел растерянным и жалким».

Однако последующие события, случившиеся через несколько недель, оказались не столь приятными. 14 февраля 1926 года Гитлер собрал конференцию партийных вождей в Бамберге, на которой Геббельс оказался в полной изоляции. На конференцию не смогли прибыть представители северогерманской оппозиции, кроме Штрассера и Хааке, делегата от Пруссии. Гитлер твердо провозгласил свои антисоциалистические взгляды. Геббельс, казалось, был подавлен его аргументами и его поведением. «Гитлер говорил в течение двух часов, — записал он. — Я почувствовал себя оглушенным. Что он за человек? Реакционер? Удивительно бестактный тип, не слишком уверенный в себе! Русский вопрос он обошел; Италию и Англию назвал нашими «естественными союзниками».

Какой-то ужас! Говорит, что наша задача — раздавить большевизм, что большевизм — это очередная афера евреев! Мы, мол, должны «заполучить Россию»! Да ведь это 80 миллионов людей!»

В последовавшей короткой дискуссии принял участие и Штрассер, говоривший, по словам Геббельса, «нерешительно, нескладно, запинаясь». Никто, и Геббельс в том числе, не осмелился перечить Хозяину: «Я не смог возразить ни слова, я был ошеломлен!» Отто Штрассер, не присутствовавший на конференции, сказал потом, что Геббельс публично признал правоту Гитлера, покаялся в своих ошибках и присоединился к нему.

В своем дневнике Геббельс назвал выступление Гитлера «одним из самих больших разочарований» в «своей жизни» и посетовал: «Теперь я не смогу безоговорочно верить Гитлеру. Ужасная вещь! Я утратил чувство внутреннего равновесия. Я как будто потерял часть самого себя!