Всеволод Воронин - Отречение. Император Николай II и Февральская революция Страница 5

Тем временем политический кризис окончательно вышел за рамки формальных взаимоотношений Думы и правительства. В январе 1917 г. социал-демократическая [меньшевистская] по составу рабочая группа ЦВПК вела подготовку демонстрации под лозунгом: «Долой самодержавие!». Власти ответили репрессиями – в ночь на 27 января члены рабочей группы были арестованы. Гучков хлопотал перед премьером князем Н.Д. Голицыным о смягчении участи арестованных. Однако найденные у членов группы бумаги раскрывали крамольные планы социал-демократов.

Н.А. Маклаков

В начале февраля 1917 г. Николай II имел разговор с бывшим министром внутренних дел Н.А. Маклаковым о предстоящем созыве Государственной думы. Не заметив новых угроз, царь готовил меры на случай обострения конфликта с депутатами. Он поручил Н.А. Маклакову написать проект манифеста о роспуске Думы, если она продолжит борьбу с правительством. Слухи о выборах в новую Думу, об урезании прав Думы и даже о ее полном упразднении «при помощи нового государственного переворота» ходили в обществе, по свидетельству П.Н. Милюкова, с конца 1916 г. Тот же Н.А. Маклаков призывал монарха срочно приступить «к восстановлению государственного порядка, чего бы то ни стоило», и действовать решительно, ибо «смелым Бог владеет»[31].

14 февраля 1917 г., в назначенный срок, сессия Государственной думы была открыта. В этот день ожидалось массовое шествие протестующих к Таврическому дворцу. Властям удалось предотвратить беспорядки, но в немногочисленных толпах было немало молодых офицеров и прапорщиков, которые вместе со студентами распевали «Марсельезу». Так началось стирание грани «между «казармой» и «улицей»»[32]. В самом зале заседаний сохранялось спокойствие; речи деятелей Прогрессивного блока и внеблоковой оппозиции не отличались ни остротой, ни изобретательностью. Не был исключением и Милюков, который позднее и сам никак не мог вспомнить, «что и о чем» говорил[33]. Публика была разочарована первым днем думской сессии. На следующий день гвоздем программы стала речь трудовика А.Ф. Керенского. Он критиковал Прогрессивный блок за отсутствие «воли к действиям» и призывал коллег начать открытую борьбу с царской властью. Правительство пыталось привлечь Керенского к ответственности за противозаконные высказывания и потребовало у председателя Думы стенограмму речи Керенского, но М.В. Родзянко отказал. Это породило новый, но сугубо частный повод для конфликта между правительством и Думой. Последующие прения были самыми «обычными». Думцы ограничились обсуждением текущих дел. В свою очередь, новый председатель Государственного совета И.Г. Щегловитов полностью оправдывал надежды царской четы. Он блокировал всякие политические прения, не давая оппозиционерам слово для «внеочередных заявлений»[34].

А.Ф. Керенский

И.Г. Щегловитов

Но если верховная власть крайне напряженно следила за происходящим в законодательных палатах, то лидер кадетов П.Н. Милюков наблюдал за думскими дебатами с большой долей безразличия и цинизма. «В эти дни главная роль принадлежала не Думе», – писал он в мемуарах. Впрочем, и в спасительной роли «русской общественности» [«общественных организаций»] Милюков также успел разувериться. Так, по его словам, руководимый князем Г.Е. Львовым Земский союз уже сказал «свое последнее слово», и лишь ЦВПК мог сыграть «более активную роль», но – исключительно благодаря «своей связи с рабочей группой» и «вследствие председательства А.И. Гучкова» с его «идеей дворцового переворота». Последняя «выдвигалась теперь на первый план»[35]. Таким образом, расчеты думского «блока» были всецело связаны как с мобилизацией протестных настроений рабочего класса, так и с тучковским заговором.

Поэтому энергия лидеров Прогрессивного блока была направлена не на сотрясание воздуха в зале заседаний Думы, а на выработку стратегии и тактики захвата власти. Деятели «блока» приняли ряд принципиальных решений. Во-первых, они сошлись на том, что «переворот – не дело Государственной Думы», однако пожелали «определить роль Государственной Думы, если переворот будет устроен». Во-вторых, никто не сомневался в том, что «так или иначе Николай II будет устранен от престола». Новым монархом, по мнению «блока», должен был стать законный наследник Алексей при регентстве, «до его совершеннолетия», великого князя Михаила Александровича. «Мягкий характер» будущего регента и «малолетство наследника» считались «лучшей гарантией перехода к конституционному строю» [т. е. демократизации народного представительства и передачи ему контроля над исполнительной властью]. Но в ходе совещания вождей Прогрессивного блока с членами ЦВПК сначала все обратили внимание на таинственное «молчание» Гучкова как своего рода «доказательство его участия в предстоявшем перевороте»; а затем Милюкову и его соратникам было сообщено «в частном порядке, что судьба императора и императрицы остается при этом нерешенной». Для их отстранения от власти допускались разные меры «вплоть до вмешательства» размещенных в столице гвардейских полков, офицеры которых, как о том по секрету сообщили лидерам «блока», были связаны с Гучковым. Правда, такая залихватская откровенность членов ЦВПК несколько озадачила вождей думской оппозиции. Они, напротив, по свидетельству Милюкова, «ушли без полной уверенности, что переворот состоится», но в случае успеха твердо намеревались «взять на себя устройство перехода власти к наследнику и к регенту». Правда, остался «открытым» вопрос, «будет ли это достигнуто решением всей Думы или от ее имени или как-нибудь иначе». Милюков посетовал, что «самое существование Думы и наличность ее сессии в момент переворота не могли быть заранее известны»[36]. Но это была лукавая отговорка. Либеральная оппозиция, готовясь взять власть, больше не нуждалась в думской трибуне и отводила старой Думе чисто переходную роль. Внимание Милюкова было сосредоточено на получении «поддержки общественных внедумских кругов»[37].

Самый действенный катализатор переворота оппозиция видела в социальном недовольстве, главным образом – в рабочем протесте. Арест рабочей группы ЦВПК породил в конце января – первой половине февраля 1917 г. волну забастовок на фабриках и заводах Петрограда, которые сопровождались столкновениями с полицией. Несмотря на отмену шествия рабочих к Таврическому дворцу 14 февраля, «разум возмущенный» продолжал кипеть и ждал своего часа. Интеллигенция грезила «дворцовым переворотом» и «террористическими актами» против высокопоставленных лиц. Но ахиллесовой пятой правительства были экономические трудности столицы – рост цен, перебои с продовольствием и исчезновение предметов первой необходимости. Неудачи властей в продовольственном деле вызывали всеобщее «озлобление» жителей Петрограда, с первых дней февраля охранка докладывала об угрозе «голодных бунтов» и «анархической революции»[38]. В те дни, по замечанию В.В. Шульгина, «во всем городе нельзя было найти нескольких сотен людей, которые бы сочувствовали власти»[39].

Предчувствуя опасность, Николай II оставался в Царском Селе более двух месяцев – с 19 декабря 1916 по 22 февраля 1917 г. Разумеется, все это время Ставка в Могилеве жила без «Верховного вождя». Но и этого времени ему не хватило для принятия даже самых необходимых мер по поддержанию порядка в столице. На 2,5 млн жителей Петрограда приходилось всего 10 тыс. полицейских и солдат военных команд. Царь распорядился пополнить петроградский гарнизон 1-й гвардейской кавалерийской дивизией и морским Гвардейским экипажем. Но генерал В.И. Гурко, замещавший тогда М.В. Алексеева на посту начальника штаба главковерха, выполнил царскую волю лишь отчасти, так как не придал ей особого значения. Он ограничился присылкой немногочисленного Гвардейского экипажа. Николай II остался недоволен такой халатностью – отсутствие гвардейской кавалерии в неспокойной столице ставило режим под удар. Но откладывать отъезд в Могилев он более не мог. Как «Верховный вождь», монарх, невзирая на возражения императрицы и А.Д. Протопопова, должен был провести в Ставке хотя бы «некоторое время». Правда, уезжая, он обещал жене «вернуться возможно скорее»[40].

23 февраля Николай II прибыл в Ставку, где его вместе со штабом встречал недавно вернувшийся туда после лечения в Крыму генерал М.В. Алексеев. Впрочем, еще в день отъезда царя императрица Александра Федоровна направила вдогонку ему свое письмо с призывом «скорее» вернуться, чтобы руководить «министрами» и обуздать «ревущие толпы»[41]. Тогда же Государственная дума отвергла закон о Главном управлении [т. е. ведомстве] государственного здравоохранения, изданный царем в сентябре 1916 г. в обход законодательных палат – на основании 87-й статьи Основных законов. Так, не дожидаясь «переворота», думская оппозиция ликвидировала первое в России министерство здравоохранения, в котором страна особенно нуждалась в трудный период войны и которое возглавлял выдающийся врач – профессор Г.Е. Рейн. Идя на этот шаг, думцы демонстрировали непримиримую оппозиционность ненавистному им «самодержавию».