В. Зырянов - Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени Страница 5

На каждом важном проезжем перекрестке требовалось поставить специальные деревянные надолбы, врытые в землю. Каждые десять дворов должны были предоставить одного караульного, вооружение блюстителей порядка тоже описывается – это ружье, копье, бердыш или рогатина. Цель понятна – «смотреть того накрепко, чтобы воровским людем в те слободы для разбою и ни для какого воровства приходу и приезду не было».

Юст Юль в своем обстоятельном дневнике указывает, что любой богатый человек содержит сторожа, который ночью стучит в ворота и сообщает, «сколько пробило часов, дабы живущие в доме слышали, что он не спит, и знали, который час, а воры опасались бы пускаться на разбой и кражи, слыша, что во дворе бодрствуют люди».

В 1722 году в инструкции обер-полицмейстеру Москвы Петр напоминает основы охраны порядка – на ночь улицы по концам перекрываются подъемными рогатками, возле них по очереди несут караул мужчины старше 20 лет, они вооружены ружьями и дубинами, снабжены трещотками. Рогатки опускались около 23:00, а поднимались за час до рассвета. Все ночные прохожие должны были идти по городским улицам с фонарями.

Соблюдался принцип «больше трех не собираться» – «более трех человек из подлых, хотя и с фонарем» брали под караул. Если на караульщиков нападут, то они должны немедленно бить в трещотки и звать на помощь вооруженных соседей. Такие меры, если верить запискам Юля, отнюдь не были лишними: «Разбойники представляют в Москве истинное бедствие. Выйти вечером на улицу – значит подвергнуть свою жизнь опасности. Зимою без уличных убийств и грабежей не проходит ни одной ночи. Утром на улицах находят трупы ограбленных. Возле самого моего подворья и в ближайших его окрестностях за время трехмесячного пребывания моего в Москве убито 16 человек, несмотря на то что я часто высылал стражу, чтоб подстеречь этих злодеев». Еще нет Ваньки Каина, но его предшественники выполняют свою грязную работу.

Отношение к нищим

Город с его относительно сытой жизнью всегда привлекает нищих и праздношатающихся. В деревне нужно бороться со скудной российской почвой, а в городе излишки еды почти всегда найдутся. И. Г. Прыжов в своем труде «Нищие на святой Руси» пишет, что в Москве ведущие страннический образ жизни «имели днем постоянное пребывание на мостах», собирались на Варварском крестце (перекрестке). На хлеб им подавали охотно.

На поминках по царю Федору Алексеевичу, умершему в 1682 году, 300 нищих кормили пять дней подряд, каждому досталось «по чарке вина двойного и по кружке меду». Прыжов рисует устрашающую картину: «Прокураты и целые строи калик и лазарей ходят, ползают, лежат, гремят веригами, трясутся… Ими наполнены княжеские и царские терема… Ими набиты все церкви, а церквей много». Петр начинает с нищенством довольно решительную борьбу. В отношении нищих, не числящихся за конкретными богадельнями, предлагается простая и действенная схема – их расспрашивают, бьют батогами и отсылают «в прежние их места» хозяевам. Среди хозяев могли числиться бояре, вотчинники и монастыри.

Нищие работали и жили в богадельнях. Милостыню на московских улицах при Петре собирать запрещено – кто «похочет дать милостыню, то им отсылать ее в богадельню». Корнилий де Бруин пытался оправдать поступок русского монарха: «Желая уничтожить это зло, его величество запретил нищим просить по улицам милостыни; с другой же стороны, он запретил всем без исключения и подавать милостыню, под опасением взыскания пени в пять рублей… В то же время, чтоб обеспечить существование бедных, заведены близ каждой церкви – как внутри, так и вне Москвы – богадельни, на содержание которых царь приказал отпускать ежегодно жалованье». Подобные строгие меры и запреты на милостыню, конечно, прижились в Москве не сразу: на Руси любили нищих, они приносили в город свежие новости, могли развлечь хозяев песнями и сказками. Иван Посошков, один из сторонников Петра, тут круто не согласен со своим патроном: «Бог положил предел, что давать милостыню, а судьи наши за то штрафуют».

Петр считает, что от праздношатающихся растет число преступлений и пожаров, что они «на шпионство от бунтовщиков и изменников подряжаются» и «простой народ к презорству властей преклоняют». Петр сокрушается, «сколько тысящ в России обретается ленивых таковых прошаков». Всякий попрошайка должен знать свое место: крепостного – к помещику, молодого – на государственные работы, маленького – на воспитание в семью либо в школу.

Особенно подозрительно Петр относился к молодым нищим: «Здоровых, когда поймают, в каторжную работу с наказанием отсылать, ибо в таковых много воров бывает, и чуть не все». К перехожим каликам Петр тоже относится с нескрываемым презрением: «Ленивыя оные нахальники сочиняют некая безумная и душевредная пения, и оная с притворным стенанием перед народом поют, и простых невеж еще вящше обезумливают, приемля за то награждение себе». Да, при Петре в электричке не поиграешь и не попоешь…

Дерево или камень?

Москва всячески противилась внедрению камня. Противостояние двух материалов видится нам одной из главных вех московской истории. Москвичи считали дерево здоровым материалом – оно «дышало», хотя и быстро горело. Настоящим бичом средневековой Москвы были отнюдь не эпидемии, а пожары, причем если в XIX веке на пожары любил приезжать полицмейстер, то в начале XVIII века во время крупных бедствий среди огня появлялся сам Петр. К. де Бруин описывает одно из происшествий, когда загорелся крупный дом в Немецкой слободе: «Царь тотчас же явился сам на пожар и лично давал надлежащие распоряжения для прекращения огня, как это его величество делает и всегда в подобных случаях. В Москве есть особая стража, наблюдающая во все часы ночи и поднимающая тревогу немедленно, как только произойдет подобное несчастие».

После пожара истый москвич ехал на Трубную площадь, где находился Лубяной торг, покупал там готовую избушку и лениво возводил ее на прежнем месте. «Относительно зданий, ничто мне не показалось здесь так удивительным, как постройка домов, которые продаются на торгу совершенно готовые, так же как и покои и отдельные комнаты. Дома эти строятся из бревен или древесных стволов, сложенных и сплоченных вместе так, что их можно разобрать, перенести по частям куда угодно и потом опять сложить в очень короткое время», – писал К. де Бруин. Многие церкви первоначально были деревянными. В переулках Остоженки до сих пор стоит церковь Ильи Обыденного, возведенная в давние времена в деревянном варианте всего лишь за один день.

Петру не удастся переломить сложившейся традиции. Дерево будет побеждать кирпич с камнем и в XIX веке. Хотя, казалось бы, под Москвой есть залежи прекрасного мячковского известняка, из блоков которого сложены многие древние соборы XV–XVI веков. Село Мячково лежит ниже столицы на Москве-реке. «Людям чинится великое разоренье, и государству убытки», – прямо говорит один из петровских указов, намекая на деревянное строительство.

Чем объяснить такое рьяное сопротивление каменному строительству? Иван Забелин дает достаточно убедительные доводы: «По-видимому, каменные здания представлялись москвичам чем-то вроде тюрем. Доморощенные строители, недалекие в познаниях и опытности по этой части, сооружали толстые стены, тяжелые своды, иногда с железными связями, и такое помещение походило больше на тюрьму или на погреб, чем на жилье. Поэтому москвичи если и строили подобные палаты, то с одною только целью – чтобы на каменном основании выстроить более высокие деревянные хоромы, употребляя это основание, как подклетный этаж, для разных служебных помещений своего хозяйства». Действительно, большинство московских палат XVII века с виду кажутся олицетворением поговорки «Мой дом – моя крепость», но полезной площади внутри оказывается не так уж и много.

Иржи Давид приводит довольно подробное описание московского жилья той поры: «Строения в основном деревянные, просторные, у некоторых два бревенчатых перекрытия, у некоторых только одно, окружены изгородью, или, как они говорят, забором… Из-за такой обширности строений неизбежно получается, что и сам город раскинулся так широко. Дома бояр и других чиновников очень чистые, но избы прислуги и простонародья полны дыма, ибо они имеют не камины, а печи, которые, когда топятся, наполняют всю комнату невыносимым дымом и отсюда называются черные избы».

Внешний вид улиц и пожарная безопасность волновали царя, о чем говорит настоящий вал указов рубежа веков. Еще в 1685 году от бояр требовали крыть палаты тесом, «сверх тесу усыпать землею и укладывать дерном». Если боярин не может потратиться на каменное строительство, он может хотя бы подпорные стенки своего участка выполнить из кирпича. В 1701 году царь требует от москвичей, пострадавших от пожара, возводить только каменное жилье, пусть даже толщиной в один или полтора кирпича. Впрочем, небогатым горожанам он разрешает строить мазанки. Все, чтобы избавиться от дерева! Всю вторую половину XVII века власти пытались внедрить новые строительные материалы: так, пострадавшим от пожара 1681 года предлагали кирпич с рассрочкой на 10 лет.