Евгений Жаринов - Сериал как искусство. Лекции-путеводитель Страница 5

Но вот, наконец, мы и подошли к такой очень важной детали, как зеркало. Справа от зеркала, на спинке стула, изображение – это либо св. Маргарита, покровительница рожениц, либо св. Марфа, покровительница домохозяек, в пользу этого предположения свидетельствует висящая рядом с этой фигуркой метелка… Слева от зеркала мы видим хрустальные четки. Будущий супруг обычно дарил невесте четки. Хрусталь символизирует чистоту, а четки – добродетель и благочестие невесты.

Ян ван Эйк. Портрет четы Арнольфини. 1434. Лондонская национальная галерея. Кадр – Обувь.

Слева, у окна, – несколько апельсинов. Символика этих плодов многопланова: это и чистота, невинность, и напоминание о плодах из райского сада, и плодовитость… Окно в сад, окно, на подоконнике которого и лежат апельсины, – это физическое присутствие на картине райского сада, это намек на первородный грех, на циклическое повторение в каждом бракосочетании того, что когда-то произошло с Адамом и Евой. Апельсины привозили в Северную Европу с юга, их считали роскошью. Эти плоды, видимо, должны напоминать о средиземноморском происхождении одного из супругов. Кроме того, у апельсинов было еще одно название – «Адамовы яблоки», они символизировали запретные плоды райского сада, из-за которых человек совершил смертный грех.

Жених и невеста облачены в тёплые одежды, несмотря на лето за окном, – это видно по вишне, которая усыпана плодами – однозначный символ пожелания плодовитости в браке.

Красный альков справа является намеком на «Песнь песней» и символизирует брачный чертог. В нидерландской живописи подобная кровать – непременный атрибут сцен Благовещения, Рождества Христова и Рождества Богородицы, что еще раз напоминает о связи этой картины с богородичным культом. С фрейдистской точки зрения в такой тематике алый занавешенный альков имеет прямые ассоциации с женским лоном.

И вот, наконец, совершив полный осмотр картины, совершив его по кругу, мы вновь возвращаемся к зеркалу. Рама круглого выпуклого зеркала украшена десятью медальонами с изображением Страстей Христовых. Слева, с той стороны, где стоит мужчина, – эти изображения связаны с живыми персонажами, справа – с мертвыми. Тоже намек на то, что женщина уже в мире теней?

Символично расположение фигур. Женщина стоит около супружеского ложа, в глубине комнаты, ее лицо обращено к супругу, голова наклонена, мужчина – ближе к окну и к зрителю, к внешнему, то есть, миру. Он и смотрит на зрителя – на входящую в комнату пару (их отражения заметны в зеркале). В зеркале отражается художник и еще один свидетель. Это прием кинематографического монтажа: мы видим взгляд супругов, а через зеркало нам точно показывают, куда направлен этот взгляд. Над этим в свое время задумался американский режиссер немого кино Гриффит, когда он крупным планом изобразил взгляд актера, а затем склеил этот взгляд с изображением пейзажа. Так родилось первое предложение в немом кино. Взгляд – это подлежащее, предполагающее и сказуемое – смотреть, а горы – обычное дополнение. Предложение готово. По этому пути пойдет весь немой кинематограф. Пойдет малыми шажками, от простого к сложному, и со временем синтаксис этого языка будет только усложняться, приближаясь, по мнению Тарковского, к потоку сознания Марселя Пруста. Но Ян ван Эйк со своим изображение в зеркале словно предугадал это открытие параллельного, или линейного, монтажа в кино.

Ян ван Эйк. Портрет четы Арнольфини. 1434. Лондонская национальная галерея. Кадр – Зеркало.

В XV веке ещё не нужно было присутствие священника и свидетелей, чтобы сочетаться законным браком. Это можно было сделать в любом месте, например, как здесь – в спальне. Обычно на следующий день супруги вместе шли в церковь, что являлось доказательством того, что они стали мужем и женой. Свидетели, которых мы видим в зеркале, присутствовали, что было обычным явлением для хорошо обеспеченных людей, для заверения письменного брачного контракта.

Зеркало в городском интерьере было необычным явлением во времена ван Эйка, обычно вместо него использовался полированный металл. Плоские зеркала были по карману только высшей аристократии и считались драгоценностью. Выпуклые зеркала были более доступны. По-французски они назывались «колдуньями», поскольку мистическим образом увеличивали угол обзора у наблюдателя. В зеркале, изображённом на картине, можно увидеть потолочные балки, второе окно и две фигуры людей, входящих в комнату. В этом же зеркале вы лучше видите райский сад за окном в комнате, что еще раз подчеркивает мистический характер этого столь привычного для нас бытового предмета, но для ван Эйка он совсем не был уж так привычен. Можно сказать, что вся мистическая составляющая картины в полной мере воплощается в этом небольшом круглом и выпуклом зеркале. Оно, зеркало, можно сказать, задает определенный ритм нашему восприятию, а ритм – это всегда повтор, и круг, как магический круг, больше всего подходит к определению ритма.

Вот так в картине, по сути, смыкаются две реальности – это мир видимый и мир невидимый.

И «замковым камнем» смысла картины оказывается вот эта собачка у ног четы, как символ верности. Значит, все-таки бракосочетание? Реальное, свершающееся в эту самую минуту? Или воспоминание о нем, память о браке с той, что в урочный час принесла обеты верности, стала женой, пыталась стать матерью, – и по воле Господа оставила этот мир? Но всмотритесь в эту самую собачку. Собаку обычно не пускают в церковь, видя в ней нечто дьявольское, а здесь, в семье, в этом воплощении «малой церкви», собака чувствует себя как дома. Посмотрите, в этом животном нет ничего забавного, что нас так умиляет в разных щеночках на фотографиях в facebook'е. Может быть, это само воплощение Греха? Ведь он, Грех, уже задан и темой райских яблок, и темой окна в сад, куда мы по-настоящему можем заглянуть лишь краем глаза да еще с помощью магического зеркала. Из рая нас изгнали, и эта супружеская пара призвана еще раз напомнить об этом: красный цвет алькова, цвет супружеского ложа со стороны супруги – это цвет женского лона. И еще одно очень важное наблюдение: по вертикали, там, где вверху Бог и горящая свеча, в самом низу, то есть в противоположном направлении от Света и Бога у ног встала собачка: есть Адамово яблоко – будет и змий. Бог и дьявол словно в неясном зеркальном отражении присутствуют в этой картине. Собачка на первом плане расположена у ног, рядом с брошенной обувью, на которой видны еще следы праха. Собачка и есть Князь Мира Сего. С какой тщательностью художник выписывает каждый завиток на её шерсти. Эта скрупулезность не случайна, ван Эйк хочет сконцентрировать на этой фигуре наше внимание, словно предупредить о чем-то: Бог смотрит на нас сверху, а снизу кто? Вспомним, что вечным спутником Мефистофеля является черный пудель.

…Странной жизнью живет в веках произведение искусства. Чем дальше отдаляет нас время от творца этого произведения – тем больше смыслов обретает оно. Настало время кинематографа, и в картине ван Эйка, в его знаменитой зеркальной композиции, увидели прообраз параллельного монтажа Гриффита. Смотрите, как все интересно получается: неподготовленный зритель ничего не знает об этой картине – кроме, может, названия ее. Получается, что истинными являются именно переживания зрителя, его впечатление от изображения. Истинно лишь ощущение мира и покоя, излучаемое полотном. И где-то на грани сознания брезжит налет тревожности: за простым семейным портретом скрыта драма космического масштаба, по кругу в вашей душе с каждым новым взглядом на это загадочное полотно будет подниматься и набирать силу «трагический циклон переживаний». «Семейный портрет в интерьере» – так назовет свою великую картину Лукино Висконти, пытаясь в какой-то мере повторить художественный опыт Яна ван Эйка. Но Висконти будет не первым и не единственным. Американский режиссер немецкого происхождения Эрих фон Шрохгейм в своем немом шедевре «Алчность» с успехом развернет ту же игру таинственного зеркала на заднем плане повествования. Этот задний план словно будет перетягивать на себя весь смысл происходящего. Нечто подобное повторит и Дрейер в великой картине «Страсти Жанны Д'Арк», потом настанет очередь французской новой волны, а затем придет и Ларс фон Триер со своей концепцией догмы. Вот что может один гениальный кадр!

Ян ван Эйк. Портрет четы Арнольфини. 1434. Лондонская национальная галерея. Кадр – Собака.

Но кто еще в мировой живописи с таким успехом мог обыграть простое зеркало, раскрыв всю метафорическую и магическую глубину этого самого обычного предмета нашего быта? Бесспорно, это был великий представитель испанского барокко Веласкес и его картина «Менины». Эта картина по своей природе необычайно кинематографична. У этой картины многие мастера как живописи, так и кинематографа учились простому искусству: с помощью привычных и даже примитивных угадываемых форм раскрывать перед зрителем всю глубину и таинственность мира невидимого, мира человеческого духа.