Роберт Каплан - Муссон. Индийский океан и будущее американской политики Страница 57

И все-таки в итоге Китай столкнется с тем же, с чем и Америка: сколько ни помогай он Шри-Ланке (да и Пакистану тоже), нельзя быть уверенными, что Китай получит легкий доступ к тем самым портовым сооружениям, которые строятся ныне китайскими стараниями. Все будет зависеть от политических отношений между Китаем и страной – владелицей порта. Китай может оказаться в том же досадном положении, что и Соединенные Штаты: потребовался доступ к порту или военной базе – а доступа нет, ибо возникли нежданные политические осложнения. Здесь еще один предметный урок, преподаваемый миром Индийского океана: веди тонкую, изощренную политику, а в открытые союзы лучше не вступай и не подписывай договоров об использовании военных баз. Я веду пространную речь о проникновении Китая на Шри-Ланку потому, что видел это проникновение своими глазами, – но Западу нет нужды особо беспокоиться по данному поводу.

В течение всей гражданской войны, которая шла на острове 26 лет, западные стратеги отчаянно ломали себе головы над моральной стороной дела: как же быть со Шри-Ланкой, где человеческие права уже давным-давно целиком и полностью попраны? Ведь остров – одна из важнейших величин, учитываемых при нынешних геополитических расчетах. И, поскольку он обретает еще бо́льшую важность ныне, в современном мире, центром которого становится Индийский океан, приходит пора извлечь Цейлон из относительного забвения, которому предали его американские средства массовой информации [8].

Само слово «Цейлон», изящное и звонкое – хотя это всего лишь искаженное португальское название, – вызывает мысль об истинном земном рае. А глядя на привольные морские прибрежья, девственные леса, блестящую зелень чайных плантаций, белые буддийские ступы, возносящиеся под облака, человек лишь укрепляется в этой мысли. Цейлон, очертаниями подобный грушевидной слезе, скатившейся с юго-восточной оконечности Индостана, средневековые арабские мореходы звали Серендипом – «островом драгоценностей». От имени, данного Цейлону арабами, один из английских писателей XVIII века образовал новое слово, вошедшее в литературный язык: serendipity – способность набредать на счастливые находки, нимало не стремясь к этому. А Шри-Ланка – сингальское название, официально присвоенное острову в 1972 г., – значит «роскошная земля».

Но Шри-Ланка – подобно Кипру, Косову и Нагорному Карабаху – земля многострадальная. Такими злополучными краями чаще всего становятся развивающиеся государства. Туземная природа сверхъестественно прекрасна, а вот действия живущих на ее лоне людей противоестественно жестоки и отвратительны. В любой из вышеупомянутых земель политический ландшафт испещрен свежими историческими неурядицами, и подыскивать приемлемый выход из положения так же трудно, как выбираться наружу из лабиринта. Цейлонская история была в последние десятилетия столь несуразна, что невольно делаешь вывод: виновата изоляция, обусловленная островной замкнутостью страны. Играет роль и другое обстоятельство: Шри-Ланка изрезана естественными препятствиями, холмами и горами – теми самыми, что делают остров поразительно прекрасным! – и оттого делится на самостоятельные области. Отсюда – узость мышления и паранойя, давно ставшие особой и выдающейся приметой цейлонской политики.

На Цейлоне преобладают сингалы: они составляют более трех четвертей 20-миллионного населения. Сингалы постоянно страшатся тамильского мятежа: местных тамилов насчитывается лишь 18 % от общей численности населения – зато по другую сторону Полкского пролива, отделяющего Шри-Ланку от Юго-Восточной Индии, обитает 60 млн их сородичей и единоверцев, которых теоретически можно призвать на помощь. Повесть о тамильских нашествиях на единственную родную землю, имеющуюся у сингалов, отнюдь не относится к историческим преданиям. Это – повседневная действительность, а из-за нынешнего тамильского терроризма положение сделалось еще хуже прежнего. Слово цейлонскому ученому К.М. де Сильве: «Шри-Ланка лежит неподалеку от берегов Южной Индии – к тому же в непосредственном соседстве с [индийским штатом] Тамилнадом, отделяемая от него только узкой и мелкой полосой воды. Это обстоятельство заставляет сингалов чувствовать себя [не большинством, а] меньшинством. Собственно сингальское этническое самоощущение основывается на вероисповедании – теравадском буддизме – и языке – сингальском. Сингалы горды тем, что буддизм процветает на цейлонской земле, а на своей исконной индийской почве исчез почти полностью. Истоки сингальского языка были в классических языках Индии, однако сейчас это чисто цейлонское наречие, нигде за пределами острова не звучащее» [9].

По словам де Сильвы, сингалы уверены в том, что их историческое предназначение – оставаться хранителями теравадского буддизма под натиском индусских националистов, ибо из Южной Индии уже вторгались на Цейлон десятки раз. Можно подумать, будто сингальские буддисты – позабытое племя, нигде не имеющее соотчичей и отступившее подальше от исполинской Индии – в последний свой оплот, в южные области Шри-Ланки, составляющие две трети общей островной площади. По этой причине сингалы обязаны сражаться за каждый клочок своей родины, сказал мне Брадман Виракун, бывший президентский и министерский советник. Сингальское национальное большинство, исповедующее буддизм, ощущает себя непрерывно осаждаемым тамилами-индуистами – обретающимися в меньшинстве, но более предприимчивыми и расторопными. Помимо того, не выветрилась память о европейском колониальном правлении, о преследованиях за веру, начавшихся еще при португальцах и длившихся – уже под голландской и британской властью – до середины XX в. [10].

И, подобно югославским сербам либо иранским шиитам, сингалы составляют национальное большинство, страдающее опасной манией преследования – обычно свойственной тем, кто находится в меньшинстве. Обобщим: сингалы менее преданы суровой, отрешенной созерцательности, чем прочие буддисты; они скорее воинствующие поборники веры и убежденные «почвенники». Эта почвенность коренится в изумительно прекрасном архитектурном и скульптурном наследии буддизма, накопившемся за 23 века, и в старинных бронзовых изделиях; в ювелирных украшениях, ярких одеждах, восхитительных статуях, окрашенных в багрец и золото; и в художественных традициях, принесенных из Индии проповедниками, явившимися на Цейлон в III в. до н. э. по воле Ашоки, великого властелина из династии Маурьев. Буддизм – а впрочем, и христианство, ислам, иудаизм – любые веры, восточные и западные, взывающие к светлому в человеческой душе и отвергающие насилие, могут при определенных обстоятельствах делаться причинами кровопролитных раздоров и разжигать ненависть – если к вере примешиваются национальная заносчивость, желание отвоевать себе жизненное пространство или политическая идеология. (Повторю: это не чисто восточная особенность, ибо верующие Запада испокон веку грешили тем же самым. И замечу: хоть речь ведется о сингальских буддистах и тамильских индуистах – поскольку война в основном идет между ними, – но в действительности с обеих сторон злодействуют и люди, зовущие себя христианами, исповедующие католичество. Среди таких людей встречаются крупнейшие террористы – в том числе террористы-смертники.)

Сингальское большинство страдает манией преследования, а тамилы-индуисты известны как национальное меньшинство, мающееся манией величия – благодаря тому, что индуизм на протяжении V и VI вв. одержал в Южной Индии полную победу над буддизмом. С индийского юга последовали нашествия на богатый и процветавший буддийский город-государство Анурадхапура в северо-центральной части Цейлона. В итоге к XIII в. на острове сложилось вполне самостоятельное Тамильское царство – и тамилы доныне составляют на островном севере и востоке большинство населения [11].

Опыт, накопленный страной после обретения независимости, – в том числе и длившаяся четверть века гражданская война между сингалами и тамилами – подтвердил худшие опасения обоих народов. Сингалам привелось иметь дело с тамильским партизанским движением – ничуть не менее свирепым и самоубийственным, чем хорошо известные партизанские движения в Ираке и Афганистане. А тамилы натолкнулись на жестокое принуждение, дискриминацию и полнейшее равнодушие государственных учреждений (там работают преимущественно сингалы) к их нуждам и правам. Виракун и другие поясняют: Шри-Ланка служит примером того, как можно в течение долгих десятилетий пользоваться демократией, утверждая права деспотически настроенного национального большинства, а не – как водится на Западе – права отдельного человека.

Уже через несколько лет после провозглашения независимости (1948) сингалы и тамилы вцепились друг другу в глотки. На протяжении 1950-х сингалы устраивали демонстрации по поводу того, что правительство сулило гражданские права тамильскому меньшинству – а тамилы устраивали демонстрации не менее яростные, поскольку правительство отказалось от своих обещаний. Тамильские шайки и целые толпы громили на севере страны принадлежавшие сингалам жилища и магазины, а сингалы вытворяли то же самое в тамильских кварталах на юго-западе. Вдобавок правительственные силы правопорядка становились все беспомощнее, а к 1960-м еще и заметно склонились к сингальскому национализму. Сингальское правительство допускало грубейшие оплошности, а тамилов делало козлами отпущения. Сингальский объявили единственным государственным языком. Во всех сферах общественной жизни сингальцам оказывалось полное предпочтение: не только полиция и органы безопасности, но и все государственные учреждения комплектовались представителями национального большинства. Границы избирательных участков определялись таким образом, что при голосовании сингалы-сельчане составляли заведомое и подавляющее большинство [12].