Николай Барсов - Славянский мир Начальной летописи Страница 57

113

В Начальной летописи не раз и с видимой настойчивостью утверждается факт единства великого славянского племени: «От сих 70 и 2 языку бысть язык Словенеск от племени Афетова, Норци (Шафарин читает “Илюриции”), еже суть Словене» (Лавр., с. 3). После рассказа о расселении их с Дуная: «Тако разидеся словеньский язык; тем же и грамота прозвася словеньская» (Там же). Перечисляя разноязычные племена, населявшие восточную равнину, летописец снова замечает: «…се бо токмо Словенеск язык на Руси… А се суть инии языцы иже дань дают Руси» (Там же, с. 5). Очень любопытно в устах летописца Киевлянина, не совсем свободного от племенной враждебности или предубеждения к соседям древлянам, следующее замечание: «Поляном же живущем особе… сущее от рода Словеньска, и нарекошося Поляне, а Древяня же от Словен, и нарекошася древляне…» (Лавр., с. 5). В сказании о нашествии угров: «Бе един язык Словенеск: Словени иже седяху по Дунаеви, их же прияша Угри, и Марава, Чеси и Ляхове, и Поляне, яже ныне зовомая Русь» (Там же, с. 11). В сказании о Кирилле и Мефодии морава называется общим именем словен и их князья князьями словенскими (Там же, с. 11). Далее: «А Словенеск язык и Рускый один, от варяг бо прозвашася Русью, а первее быша Словене; аще и Поляне звахуся, но Словеньская речь бе, Полями же прозвашася занеже в поле седяху, язык Словеньский бе им един» (Там же, 12).

114

Такой оплот составляли черные клобуки на восточной (чернигорской) и западной (киевской) сторонах Днепра, то есть турцеи, торки, берендеи, коуи, остатки печенегов и сами половцы. Именно в противоположность последним, замиренным летопись (Ипат.) не раз называет половцев «дикими». К числу их Зубрицкий не без основания относит болоховских князей в области Южного Буга, пощаженных татарами при разгроме Южной Руси в 1240–1241 годах (История Галицкой Руси. Т. III. 135 sqq.).

115

Этнографические границы инородцев на Восточно-Европейской равнине были указаны выше, при обзоре инородческих поселений, по известиям Начальной летописи, и по соображению данных, представляемых теперешней географической номенклатурой. На основании тех же данных могут быть восстановлены пределы первоначальной, коренной славянской местности на Северо-Восточной равнине. Географическая номенклатура имеет огромное значение не только для исторической географии, но и вообще для изучения исторической жизни народов. Это значение всегда сознавалось. Всегда чувствовалось, что «земля есть книга, где история человеческая записывается в географической номенклатуре». Но этот источник исторической географии только в последнее время начинает обращать на себя надлежащее внимание [«Учение географии, – говорит академик Я. К. Грот (в заметке о топографических названиях вообще. Журнал Министерства народного просвещения. 1867. Апрель. С. 617–628), – приобрело бы несравненно более смысла и интереса, если бы встречающиеся в ней названия мест и урочищ были более, нежели до сих пор делалось, освещены филологией, т. е. по мере возможности объясняемы и переводимы». Первый систематический опыт подобного труда представляет книги: Edwin Adam’s the geographical Word Expositor, or Names and Terms Occurring In the Science of Geography, Etymologically and Otherwise Explained «(второе изд. 1856 г.); последнее – 1860 года шестое издание. В то же время явился другой опыт разъяснения географических названий, именно книга Виктора Якоби (V. Jacobi. Die Bedentung der bohmischen Dorfnamen für Sprachund Weltgeschichte, topograhisch, napturwissenchaflich und ethymologisch nachgewiesen. Lpz., 1856). Впрочем, книга эта написана с довольно смелой целью восстановить на основании географических имен, которые имеют, по мнению автора, исключительно описательное значение для местностей (Ortsheschreibungen), тот единообразный язык, которым, долго спустя по расселении, говорили люди и который они приложили к географической номенклатуре (Ortsbeschreibungs od. Ortsnamensprache). «В большой близости к этому языку удержался славянский, вследствие более раннего и продолжительного обособления жизни этого племени» (s. 34). Из всех же славянских наречий ближе к этому Ortsnamensprache стоит чешский (s. 9). Очевидно, что подобные труды отводят второстепенное место тому материалу, который может быть извлечен из изучения географических названий известной местности собственно для разработки ее исторической географии. Значение их в отношении исторической географии славянского мира указаны в трудах Яна Колляра (Rozprawy о gmen6ch, ponatkach I storoiitnostech narodu Slawskiego, ageho Kmenu, w Buduin 1830), Шафарика («Славянские древности»), в превосходном, к сожалению, неоконченном «Опыте исторической географии Русского мира» Н. И. Надеждина; а также в небольшой заметке Эрбена о славянских топографических названиях (собственно о восстановлении славянских онемеченных названий), напечатанной в Журнале Министерства народного просвещения (1869. Октябрь) с заметкой В. И. Ламанского.]. Народ, создавая первые географические названия в заселяемой им стране, не только вносил в них свое миросозерцание, свое понимание окружающего видимого мира, но и связывал с ним свои религиозно-нравственные представления и древнейшие предания своего прошлого. Естественно, что первоначально географические названия были осмыслены; каждое из них имело свое определенное, всем понятное значение. Названия придавались местности или по ее физическим свойствам (реки: Каменка, Лозовая Грязка; города: Кременец, Каменец, Вышегород, Холм), или в честь божества или лица, так или иначе связанного с ней в народном понимании (Перуново, Волосово, Киев, Лыбедь, Большое Батыево и др.), или по событиям, которыми она ознаменовалась (Побоище, Погоня, Крови, Кровинки – левый проток Западной Двины), или же по имени всего народа или одной какой-либо его ветви (Болгар, Козары, Печенеги в Харьковской губернии, Словени, Кривичи, Литва, Русь). Последние чаще всего встречаются на этнографических порубежьях, где сходилось разноплеменное население, и мы будем иметь случай говорить о них ниже. (О происхождении географических имен см.: Jacobi Die Bedeutung d. bohm. Dorfsnam. Ss – 47 ff.; об их словообразовании в древнепольском языке – соч. Бодуэн де Куртене. О древнепольском языке до XIV века. Лейпциг, 1870. S. 87–90, 102–106. О племенных или народных названиях см. Колляр. О gmenach nar. Slov. S. 3, а также заметку, брошенную мимоходом Шафариком в работе «Славянские древности…» § 25 (Пер. Бодянского О. В. 1848. Т. II. Кн. I. С. 69–70). С течением времени при естественном развитии и изменении живого языка вследствие развития и изменения склада и духа народной жизни первоначальный смысл географических названий стушевывался и терялся, так что теперь в большой части случаев только глубокое филологическое изучение может восстановить его. Но тем не менее сами названия не исчезают, за исключением весьма редких и особенных случаев. Они отличаются замечательной живучестью. Они сохраняются не только в одном народе, переходя как бы по наследству от одного поколения к другому, но даже и при полной племенной смене они переходят от исчезающего или вытесняемого народа к тому, который является ему на смену. Новое, пришлое население дает свои названия только тем местам, которые не были до него заняты и возделаны и которые оно первое заняло и возделало. Старые же географические имена – особенно хорографические – оно сохраняет, конечно, несколько изменяя их в духе своего языка, иногда осмысливая их, иногда давая им другую, соответствующую строю его форму. Но и в этом измененном и испорченном виде географические названия остаются памятником языка того исчезнувшего населения, которое создало их, и в этом смысле их свидетельства о населении и этнографическом наслоении той или другой земли неопровержимы и несомненны. Из того, что географические названия известной области принадлежат одному только языку, одному народу, необходимо заключить, что этот народ составлял в ней первое, начавшее жить исторически население, тогда как названия, принадлежащие двум различным языкам, тем самым обличают двойственность населения в той местности, где они преобладают, смену или поглощение одного народа другим. При этом, как справедливо заметил Надеждин, древнейшему первобытному принадлежит обыкновенно хорографическая номенклатура (названия живых урочищ), тогда как рукозданные местности получают имена от пришлого. Понятно, что изучение таких данных исторической географии тесно соприкасается с языкознанием и что только после основательной филологической разработки их историческая география может воспользоваться ими, не рискуя слишком точностью своих выводов и вероятностью своих предположений. Такого разъяснения ждут еще географические имена Восточно-Европейской равнины, и поэтому область коренных славянских поселений определяется теперь только приблизительно и гадательно. Надеждин, первый поставивший вопрос о пределах этой области на Восточной равнине и первый воспользовавшийся для разрешения его данными географической номенклатуры, заметил, что Карпаты (Горбы) были основным гнездом племени, к которому мы принадлежим; полость Днестровская представляет также несомненные признаки славянства (с. 52). Полость Днепра представляет уже смесь названий славянских и неславянских, смесь, которая усиливается по мере приближения к водоразделам Западно-Двинскому, с одной стороны, Волжско-Окскому и Донскому – с другой. На северо-запад от Днепра, а также и к востоку от него, по всем левым его притокам, первоначальное население не было славянское. Левая сторона Днепровского бассейна не принадлежит к первобытному славянскому миру (с. 54). Здесь первоначальное население было чудское, которое в стародавние времена простиралось от своего уральского гнезда непрерывно на запад, по верховьям Днепровского и Донского бассейнов по крайней мере до Западного Буга и Немана. В самых вятичах Начальной летописи Надеждин, согласно со Шлёцером, признает чудское племя (с. 63). Все эти выводы, сделанные очень остроумно и блестяще, требуют, конечно, проверки путем филологического изучения местных названий. Уже в глубокой древности славянство вышло из своих первоначальных этнографических пределов, занявши верхнее течение Западной Двины, южные окраины Озерной области и юго-западную часть Волжско-Окского бассейна до полости самого Дона. Славян на этом пространстве Начальная летопись знает уже сплошным и установившим населением. С другой стороны, признаки стародавности этого расселения остались и в географической номенклатуре означенных областей. Здесь обращает на себя внимание та особенность, что неславянские названия принадлежат важнейшим водам – рекам и озерам – и самым древним поселениям, которых, впрочем, весьма немного, тогда как второстепенные реки, притоки, ручьи и озера, а также большинство рукозданных местностей – чисто славянских наименований: явный знак, что первоначальное инородческое население занимало и возделывало только побережья значительнейших вод, наиболее удобные и для поселений, и для сообщений, что оно было слабо по численности и что пришлое славянское население, превосходя его и числом и духом предприимчивости, не только вытеснило его из стародавних жилищ, но перешло на второстепенные реки и озера и дало им свои славянские названия. Таким исстари пришлым на чуждую почву населением являются по указаниям географической номенклатуры полочане, новгородские славяне, частью кривичи, северяне, радимичи, вятичи, которых, за исключением двоих последних, летопись считает столь же древними на своих местах, как поднепровское и прикарпатское население. Между тем географическая номенклатура указывает, что здесь славяне составляют наслоение, хотя и весьма древнее, на инородческой основе. Так, например, в области Днепра неславянские названия замечаются только в притоках самого Верхнего Днепра, выше Смоленска: Вязьма, Осьма, Вопец, Вопь, Надва, далее же Ужа, Устрома, Лежа, Морейка, Березань, Тройца, Трощанка, Дрьють и др., за которыми можно уже признать славянское происхождение. То же мы находим в области Десны, верхние притоки которой – Деклог, Витьма (Брянского уезда), Болва с Пуичкой (Жиздринского уезда) – звучат не по-славянски. Тогда как нижние – чисто славянского наименования, за немногими исключениями (как, например, Вага, которая вливается в Сновь вместе с Трубежом, Вербачовкой, Городной и др.). Далее, за Днепровско-Окским водоразделом, в области Верхней Оки до впадения в нее Угры, мы видим большие реки – инородческих имен, малые – славянских. В Оку вливаются Зуша с Раковней, Пшевкой, Жердевкой, Алешней, Чернью, Снежатью; Жиздра с Которянкой, Ресетой, которая принимает Ловать и Велью, и Вытебетью, в которую впадает Лютна; Упа с Шиворонью, Плавом, Милынью, Железнищем; малые притоки Оки: Крома, Недна, Цона, Орел, Сотумока, Неполодь, Березуя – представляют смесь славянских и иноязычных звуков. Системы Угры и рек, впадающих в Оку ниже ее (Москва, Клязьма), характеризуются уже преобладанием неславянских наименований побочных вод, хотя на водоразделе между Угрой и Клязьмой, речные пути которого мы рассмотрели выше, славянские имена очень многих речек и ручьев (Песочня, Колодня, Страда, Сосенка, Сходня) свидетельствуют о раннем водворении в этой инородческой области славянских населений. Далее к северу по Волге – хорографические названия славянские встречаются реже и реже по мере приближения к Волоку, а за Волоком славянские звуки слышатся только в названиях рукозданных местностей, между тем как все хорографические названия – или инородческие, или же несомненно переведены с финского (Черная, Святая и т. п.). То же самое замечается и в Донском бассейне, где в верховьях Дона есть только очень немного притоков и речек со славянскими именами, например, Сосна с ручьем Кривец; Воронеж, в который (ниже Задонска) впадает речка Кривка; и рядом с ней Мещерка. Притоки Северского Донца – славянские, но, очевидно, позднейшего происхождения, как, например, Трость, Дубовой, Ольшанка, Березовка, Чесноковка, Солона, Суходольна, Подгорная. Притоки Хопра и Медведицы преимущественно инородческих наименований, например, у Хопра: Арчада, Камишлой, Сердоба с Касмалой, Елшанкой, Бакурой, Кистендей; Аркадан, Карай, Ворона с Пандой, Алебугом, Чигароном и т. д. Саваза, Караган. (Ср. Гидрографическую карту Европейской России, составленную Департаментом проектов и сметы Главного управления путей сообщения и публичных зданий, 1846 год, а также карты Шуберта и трехверстную Генерального штаба.)