Геннадий Разумов - Атлантиды земли и морей Страница 57

Я смущенно промолчала, ничего Эду не ответила. Вот такая я оказалась глупая.

Маринка! Спешу с еще одним тебе письмом, потому что не знаю, что будет дальше. И не последнее ли оно? Уж прости за нытье, но настроение на самом деле очень паршивое. Позавчера ночью мы все проснулись от страшного взрыва-грохота, пошатнувшего наши палатки. Это в горах, окружающих мульду, где мы заперты, прогремел мощный камнепад. Наутро ребята установили геофизические датчики и прозвонили верхний слой горных пород. Увы, результат оказался тревожный – замеры показали: случилось то, чего мы все это время со страхом ждали и что для нас полный финиш.

Да, да, глубинные силы этой проклятой планеты снова ожили. В тот раз они нас отрезали от внешнего мира, а теперь новые тектонические подвижки могут закончиться катастрофой – камнепад засыпет всю нашу мульду от края до края. Весь ужас в том, что спасаться нам негде, вокруг пропасти и провалы, бежать совершенно некуда…

Вчера утром мы собрались у костра, чтобы подумать всем вместе, что делать.

– Дело обстоит очень плохо, – сказал Костя, – просто дрянь дело. Опасность подступила совсем близко. По моим прикидочным расчетам, осыпь может произойти со дня на день. Запаса времени у нас нет никакого. Надо что-то предпринимать. Вот у Бориса Михалыча есть идея. Рассказывайте, Борис Михалыч.

Б.М. задумчиво помолчал немного, потом встал с бревна, на котором сидел, сделал несколько шагов, остановился и сказал:

– Мы с Костей уже обсуждали этот вариант. Значит, так. Кто-то из нас должен добраться до базы, взять везделет, прилететь сюда и спасти всех остальных.

– Что за чушь? – удивился Эдик. – Для того чтобы до базы добраться, надо отсюда выбраться. А это невозможно.

– Вот в том-то и дело, что можно попытаться, – ответил Б. М. Было заметно, что он покраснел и на щеках заиграли желваки.

– Как?

– А вот так. Из палаток шьем парашютный купол, из всего, что есть длинного, вяжем стропы. Одного человека такой парашют должен выдержать. С восточной стороны, я обследовал, есть не такой уж глубокий обрыв – всего метров сто пятьдесят. Можно попробовать спуститься вниз.

– Я самая легкая из всех, – тут же предложила я, – мне и прыгать.

Б. М. посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, затем повернулся к Косте и сказал:

– Мне кажется, Валя для этой цели не совсем подходит. Нужно же ведь добраться до базы, а неизвестно, сохранилась ли дорога, по которой мы шли сюда. Может быть, и ее завалило камнепадом, кто знает. Кроме того, Валечка, – он обернулся снова ко мне, – вы же не очень-то владеете и везделетом. Его же нужно завести, поднять в воздух и долететь сюда. Это не просто.

Б.М. снова сел на свое место и добавил с усмешкой:

– А вообще-то, инициатива наказуема – я придумал этот парашют, мне и лететь. Кого-нибудь другого посылать не стоит.

– Ну отчего же, – заметил Эдик (правда, без особого энтузиазма в голосе), – почему я не могу? Везделет знаю, летал на нем.

Леша тоже подался вперед, хотел было что-то сказать, но Костя его не стал слушать.

– Все, – сказал он твердым голосом, – принимаем решение: лететь действительно лучше всего Борису Михалычу. Он бывалый человек, хорошо ориентируется в сложных условиях и технику знает. Так что давайте-ка браться за дело. – Он повернулся ко мне и Эду: – Валена, организуй иглы и нитки. А ты, Эдик, ищи веревки и вяжи с Лешей стропы. Мы же с Борисом Михалычем разрежем палатки и скроим купол.

Весь оставшийся световой день мы шили, клепали, склеивали, вязали, привязывали. Потом, взявшись за стропы, дергали их изо всех сил – проверяли прочность. Ночью спали плохо, без палаток, в одежде, грелись друг об друга, прислушивались к шумам дальних камнепадов.

Утром все собрались у восточного обрыва, хмурые, озабоченные, встревоженные. Б. М. держался хорошо, только в глазах у него была грусть и тоска. Он надел на себя ремень, соединявший концы строп, Костя приладил ему к спине рюкзак с провизией и огнестрелом.

«Вот, оказывается, какой храбрый и самоотверженный человек, – промелькнуло у меня в голове, – а я-то, дура, так плохо тогда о нем подумала».

Б. М. улыбнулся нам, махнул прощально рукой и шагнул к самому краю обрыва.

– Ну, давай, Михалыч, не тушуйся, – сказал ему Костя. – Все будет нормально, я уверен.

Они с ребятами подняли с земли купол парашюта, отошли в сторону, затем, раскачав его руками, сильно выбросили вперед. Купол отлетел от края обрыва, расправился и рванул за собой Б. М. Тот прыгнул вниз, повис на стропах и довольно быстро полетел вниз.

– Ура! – воскликнула я. – Все получилось.

– Теперь самое главное, чтобы он не разбился при посадке, – заметил Костя. – Что-то парусность мне не нравится – слишком быстро он стал опускаться.

– Или чтобы не зацепился за какой-нибудь выступ скалы, – добавил Эдик. – А то и приземляться ему будет уже не надо.

Леша, стоявший на соседнем пригорке, с которого только и можно было какое-то время видеть Б. М., крикнул громко:

– Пока что все в порядке – он летит вниз, дергает за стропы, регулирует наклон купола. Но вот уже почти его не видно, скрылся за углом.

Мы молча разошлись кто куда, каждый по своим делам. Настроение было препаршивейшее. Удастся ли Б. М. благополучно приземлиться на этом самодельном парашюте? Доберется ли он до базы? Вернется ли сюда за нами? Вопросы, вопросы…

Мариша! Пишу, наверно, в последний раз. Не знаю, что с нами будет через день, через час, а может быть, через минуту. Кажется, недра этой проклятой планеты ожили окончательно. Беспрерывно грохочут вокруг обвалы, земля под ногами трясется. Страх и ужас не отпускает меня ни на секунду. От Б. М. никаких известий – может быть, он не дошел до базы?

Ну вот, кажется, все… Все, все. Больше ничего делать не могу, надо бежать. Ой, что тут творится! Ужас! Может быть, вернусь к тебе потом снова…

Нет, этого «потом» для нее уже никогда не было. «Потом» было только у ее письма – попав в руки газетчиков, оно получило широкую огласку. По нему были написаны пьесы и сценарии, поставлены спектакли в театрах и сняты кинофильмы.

А на той планете у подножия крутого горного обрыва археологи откопали останки человека, обернутого в истлевшие куски палаточной ткани. И больше ничего.