Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля Страница 61

— Это Мойков оставил, но сегодня даже графиня пренебрегла. Я тоже.

— А где Владимир?

— Ужинает с Раулем в «Кутиле». Бифштексы. А графиня в «Русской чайной». Пироги и бефстроганов. А мы?

Я затаил дыхание.

— Лимонад в драгсторе, — сказала Мария.

— А потом? — спросил я. — Вы сегодня свободны? «Роллс-ройс» за углом не поджидает?

Она засмеялась:

— Нет. Сегодня нет.

Ее слова слегка укололи меня.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда поужинаем вместе! Но только не в драгсторе. Меня сегодня слишком много учили, как следует жить. Мы пойдем в маленький французский ресторан с кондиционером и хорошими винами.

Мария посмотрела на меня с сомнением:

— А денег у нас хватит?

— Хватит и останется! Со времени нашей последней встречи я провернул несколько неслыханно удачных сделок.

Все вдруг стало необыкновенно легко. «Другая сторона жизни, — подумал я, — ничего не знающая о зловещих кругах мести и убийства. Вот она стоит передо мной, сияющая, таинственная, недоступная и вызывающая».

— Я тебя ждал, — сказал я.

Глаза Марии сверкнули.

— Почему же ты мне об этом не сказал?

— В самом деле, почему?

Когда мы выходили из холла, я слегка прикоснулся к ней. На Марии действительно почти ничего не было. Я вдруг осознал, что у меня очень давно не было женщины. Снаружи Феликс О’Брайен тоскливо подпирал стенку. Он имел вид человека, истомленного жаждой. Я вернулся в гостиничный холл и запер водку в холодильнике Мойкова. И оттуда увидел лицо Марии Фиолы, ждавшей меня на улице. Дверной проем обрамлял ее, как картину. В этот миг я вдруг понял, что почти счастлив.

— Быть грозе, — сказал Феликс О’Брайен.

— А почему бы и нет, Феликс? — ответил я.

Когда мы выходили из ресторана, уже вовсю сверкали молнии. Порывы ветра вздымали пыль вперемешку с клочками бумаги.

— Феликс О’Брайен был прав, — сказал я. — Посмотрим, удастся ли поймать такси.

— Давай лучше пойдем пешком, — предложила Мария. — В такси пахнет потом и старыми ботинками.

— Но ведь будет дождь. А у тебя ни плаща, ни зонтика! Сейчас начнется ливень!

— Тем лучше. Я так и так собиралась сегодня вечером мыть голову.

— Но ты же промокнешь до нитки, Мария!

Она рассмеялась:

— У меня платье нейлоновое. Его даже гладить не надо. Пойдем пешком! Если будет уж совсем плохо, укроемся в каком-нибудь подъезде. Тем более что такси сейчас все равно не поймать. Ну и ветер! Прямо с ног сбивает! Даже возбуждает!

Она, словно молодая кобылица, жадно втягивала ноздрями воздух, сопротивляясь напору ветра.

Мы продвигались вперед, держась поближе к стенам домов. Молнии заливали желтеющие окна антикварных магазинов своим резким, мертвенным светом, в котором предметы мебели и китайские стражники при храмах то и дело выныривали из тьмы, шатаясь, будто пьяные, как если бы они сначала были до смерти исхлестаны этими белыми бичами света, а теперь, оглушенные, возвращались к прежней жизни. Внезапно молнии засверкали со всех сторон и, как бешеные, засновали вверх и вниз по стенам небоскребов, словно вылетали из-под земли, из хаоса труб и кабельных сетей под толщей асфальта, а потом, преследуемые ударами грома, хлопая, как белые полотнища, взлетали над домами и улицами, парализуя движение. Вскоре после этого полил дождь, и можно было увидеть, как большие темные капли сначала посыпались на асфальт, и только потом мы почувствовали их на себе.

Мария Фиола подставила лицо дождю. Губы ее были полураскрыты, а глаза плотно зажмурены.

— Держи меня крепче, — попросила она.

Буря усиливалась. В один миг тротуары опустели. Люди жались по подъездам; то тут, то там можно было видеть, как сгорбленные, чертыхающиеся фигурки быстро пробегают вдоль домов, внезапно влажно заблестевших в серебристом свете шумно падающего дождя, превратившего улицы в пенящуюся, плоскую, темную реку, куда обрушивались прозрачные копья и стрелы.

— Боже мой! — воскликнула вдруг Мария. — На тебе же новый костюм!

— Поздно! — усмехнулся я. — Да ничего ему не сделается. Он же не бумажный и не сахарный.

— Я думала только о себе! На мне-то совсем ничего. — Она приподняла платье до бедер, под ним она была совершенно голой. Вокруг ее сандалий дождь метал брызги, похожие на очереди из пулеметов небес. — Но ты! Твой синий, еще даже не оплаченный костюм!

— Слишком поздно! — ответил я. — К тому же его можно высушить и выгладить. И кстати, он оплачен. Так что можем и дальше радостно приветствовать стихию. Черт с ним, с этим синим костюмом! Пойдем выкупаемся в фонтане перед отелем «Плаза»!

Она рассмеялась и потащила меня к подъезду:

— Спасем хотя бы подкладку и конский волос! Их потом как следует не прогладишь. Гроз в жизни много, а костюмов мало.

Я поцеловал ее мокрое лицо. Мы стояли между витринами двух магазинов. С одной стороны от нас были выставлены корсеты для пожилых, полных дам; над ними вспыхивали молнии. С другой находился магазин аквариумов, там торговали и животными. Его витрина представляла собой стену из стоявших на полках аквариумов с их зеленоватым, шелковистым светом и пестрыми рыбками. В детстве я сам увлекался рыбками и сейчас некоторых вспомнил — маленьких живородящих карпозубых, гуппи, посверкивающих, как драгоценные камни, и королев семейства цихлидов — имеющих форму полумесяца, серебристых с поперечными черными полосами скалярий, плавающих подобно высоким экзотическим парусникам в водорослевых лесах. Это было удивительно, столь неожиданным образом увидеть сияющий кусочек детства, беззвучно выплывший мне навстречу как бы из мира по ту сторону всех горизонтов, какие я еще знал, охваченный вспышками молний, совершенно не тронутый ими и посредством какой-то нежной магии оставшийся точно таким же, как тогда, — нисколько не постаревший, не перемазанный кровью, неразрушившийся. Я сжимал Марию в объятиях, ощущал тепло ее тела, и в то же время какая-то часть меня была где-то далеко, склонялась над забытым родником, переставшим журчать, и вслушивалась в собственное прошлое, давно ставшее мне чужим и поэтому особо восхитительное. Дни, проведенные у ручьев, в лесах, у небольшого пруда, над гладью которого в трепещущем полете замирали стрекозы, вечера в садах, над оградами которых свисала сирень, — все это беззвучно пронеслось в памяти, как быстро прокрученный немой фильм, пока я вглядывался в прозрачное золото и зелень многочисленных, маленьких, отделенных друг от друга водных вселенных, означавших для меня высшее воплощение мира и покоя, хотя в каждой из них царили те же законы убийства и пожирания друг друга, как и в другом мире — в том, который я теперь слишком хорошо знаю.

— Что бы ты сказал, если бы у меня был такой же зад? — спросила Мария Фиола.

Я обернулся. Она смотрела в другую сторону — на витрину корсетного магазина. На черный манекен, какими пользуются портнихи, был натянут розовый панцирь — в самый раз для какой-нибудь валькирии.

— Это было бы забавно, — заметил я. — Но тебе корсет никогда и не понадобится. Благослови тебя боже! Ты самая пленительная fausse maigre, каких мне доводилось встречать! Благословен будет каждый фунт твоего тела!

— Значит, ради тебя мне не нужно соблюдать диету?

— Никогда!

— Я всегда мечтала об этом! Долой салатную диету вечно голодных манекенщиц!

Дождь перестал. Упало еще лишь несколько капель. Я скользнул по аквариумам прощальным взглядом.

— Посмотри-ка, обезьяны! — воскликнула Мария, указывая в глубь магазина. Там, в большой клетке, куда поместился даже обрубок дерева, прыгали две возбужденные обезьяны с длинными хвостами.

— Вот они — настоящие эмигранты, — сказала Мария. — В клетке! До этого вас еще не довели.

— Ты так думаешь? — спросил я.

Она с изумлением посмотрела на меня.

— Я ведь почти ничего о тебе не знаю, — сказала она. — Но и не хочу ничего знать. И ты тоже ничего обо мне не знаешь. Пусть так и останется. Какое нам дело до нашего прошлого!

— Никакого! — ответил я. — Решительно никакого, Мария!

Она еще раз посмотрела на корсет Брунгильды.

— Как же быстро пролетает жизнь! Как ты считаешь, я тоже когда-нибудь буду втискиваться вот в такой панцирь или стану членом женского клуба?

— Нет.

— Значит, у нас нет никакого упорядоченного будущего?

— Ни малейшего.

— Может, у нас вообще нет никакого будущего?

— Этого я не знаю.

— Разве это не грустно?

— Нет. Кто думает о будущем, тот не умеет распорядиться настоящим.

— Тогда хорошо.

И она прижалась ко мне так, что я ощутил ее всю, с ног до плеч, словно держал в объятиях наяду. Ее мокрое платье выглядело теперь как купальный костюм, волосы свисали вниз, лицо стало бледным и бесцветным, но глаза сверкали. Она казалась утомленной, но одновременно сдержанной и дикой. От нее пахло дождем, вином и чесноком.