Игорь Беленький - Мэрилин Монро Страница 66

Конечно, без некоторой доли лицемерия здесь не обошлось — текст автобиографии предназначался для публикации, и читатель (он же зритель) должен думать о Мэрилин хорошо, что бы ни говорилось о ней в скандальных хрониках таблоидов. Отсюда — малоправдоподобная стыдливость и покрасневшее лицо (и не только лицо). Но я бы в первую очередь отметил не это, а сарказм, смешанный с возмущением и окрашивающий каждое слово. Правда, в последних строчках чувствуется горечь: Мэрилин так и осталась капризным аутсайдером, всегда виноватой, но «добившейся своего, хотя ей этого никто не разрешал». И тогда, чтобы быть поменьше виноватой и не лезть без толку на рожон, Мэрилин тут же примяла следующее предложение. Речь шла о мюзикле «Нет такого бизнеса, как шоу-бизнес».

Сказать прямо, для тех, кто сомневался в актерских способностях Мэрилин, эти сомнения фильм не рассеял. Правда, «звездную» славу Мэрилин укрепил. Гайлс полагает, что «презрительное отношение Занука к Мэрилин просочилось в сценарий». В этом есть свой резон. Хотя надо учесть, что фильм фактически представляет собой ревю, непрерывную цепочку концертных номеров — песен Ирвинга Берлина, где Мэрилин исполняет четыре его «хита» двадцатых годов: «Жаркое времечко в тропиках», «Получив то, что вы хотели, вы больше этого не хотите», «Ленивец» и «Вы удивитесь». (Песню, давшую название фильму, исполняют все участники действа.) Композитор был в восторге, услышав (и увидев) свои творения в исполнении Мэрилин. «Только так это и надо исполнять, — сказал он о песне «Получив то, что вы хотели…». — Если бы ее так исполнили в 1920 году, когда я ее написал, она могла бы стать настоящим «хитом». Из нее тогда делали неторопливую балладу, а вот исполнение Мэрилин показало мне, насколько сексуальна эта песня. Я и сам об этом не подозревал».

Любопытно, что на экране эти песни куда менее выразительны, чем в записи на пластинке. Взять, например, песню-номер «Жаркое времечко в тропиках», по милости Мэрилин получившую скандальную известность. На экране — броская, яркая, вызывающая Мэрилин. В псевдоиспанском экзотическом наряде, скорее обнажающем, чем укрывающем ее от возбужденных взглядов вчерашних пуритан, она фактически имитирует гремевшую повсюду в те годы колоритную и безвкусную бразильянку Кармен Миранду, исполняя танцы в высшей степени сомнительной хореографии (постановщик Роберт Олтон). Правда, все эти бесталанно размеченные хореографом приплясывания, пробеги и ужимки странным образом лишь усилили поразительно чувственную, манящую ауру Мэрилин, оттенили, сделали рельефным ее восхитительно слепящее тело — оно ослепляет даже на фоне интенсивно цветистого наряда, то сплетаясь (в танце) со смуглыми телами не то испанцев, не то папуасов, составляющих мужской кордебалет, то резко отделяясь от них, от их примитивной, язычески пестрой безвкусицы. И хотя все эти бездарные режиссерски-хореографические ухищрения таинственно и своеобычно вобрал в себя, перемолол и усвоил стихийный дар Мэрилин, источающий свет и чувственность, собственно пение ее отошло на второй план, уступило «делюксовой» красочности широкого экрана.

Другое дело — запись на пластинке. Здесь уже нет «синемаскопного» пространства экрана, нет заполняющего кадр «китчевого» кордебалета, но есть голос, и ничего, кроме голоса. Пусть он недостаточно силен и чист, но выразительностью, богатством интонаций, голосовыми красками он немногим уступает столь хорошо знакомым сейчас голосам Лайзы Минелли и Барбры Стрэйзэнд. Вообще запись песен в исполнении Мэрилин добавляет к ее портрету на редкость выразительные и живые краски и тона. Оказывается, голосу ее были свойственны не только шепот и придыхание, как в том уверяли нас иные из ее современников, но и гортанные звуки, и выразительная хриплость, и чувственная экспрессия. Возможно, именно в пении Мэрилин и была актрисой в более или менее традиционном смысле слова, то есть выражала не только себя, но и еще кого-то — некую героиню, причем героиню не песен, а пения, характер, вырастающий не из текста, а из интенсивности звучания, из интонаций, экспрессии, фразировки. И возможно также, что именно эта героиня помогла в данном случае Мэрилин преодолеть предвзятость сценария, куда просачивалось презрительное отношение к ней Занука. Мы уже видели это на примере «Джентльмены предпочитают блондинок». Некоторые биографы (например, Гайлс, Медлен) отметили сценарную предвзятость и в новом фильме, хотя сюжет его так слаб и выполняет настолько формальные функции, что обнаружить в нем какие-либо биографические намеки, прямо сказать, нелегко. Возможно, что безвкусица хореографии («Жаркое времечко в тропиках») и подчеркнутая откровенность танцевальной манеры, впрочем предусмотренная той же хореографией и вызвавшая смущение и даже возмущение иных излишне добродетельных критиков и зрителей, и были умышленными[48]. Но если это и так, то расчеты обернулись просчетами.

Мэрилин была уже полномасштабной «звездой», и подобные «укусы» зануковских слуг от драматургии и режиссуры ощущались ею как поистине комариные. Она уже осознала, что это не «Фокс» кормит ее, а она кормит «Фокс», и ее темперамент плюс естественное самомнение «звезды», пользующейся всенародной популярностью, плюс раздражение вынужденными съемками в фильме, в котором сниматься вовсе и не хотелось, обрушились на студийную администрацию. В одном из писем в Нью-Йорк она очень красочно переживает этот миг своей славы:

«…предполагалось, что фильм станет грандиозной сенсацией, а когда он ею не стал, то кого же обвинили? Меня! Я, видите ли, была «развратной», представляла «угрозу» для детей! Как это тебе понравится? Причина — «Жаркое времечко в тропиках». Номер, конечно, рискованный, что и говорить. На мне была эта раскрытая юбка — они ее называют, по-моему, «фламенко», — черный лифчик и трусики, естественно! Но балетники то и дело заставляли меня раскрывать юбку и скакать точно сумасшедшую. Они называли это «диким танцем». Курам на смех! Но почему именно я должна отвечать за провал фильма? Я делала то, что от меня требовали. Меня уверяли, что в танце я очень органична и что и танец органичен в фильме. Подонки! Ну да черт с ними со всеми!»

Впрочем, шум, поднятый в прессе вокруг фильма «Нет такого бизнеса, как шоу-бизнес», воздействовал на те же струны зрительского любопытства, что и бурные перипетии личной жизни Мэрилин. Я уже говорил, что и экранная, и заэкранная жизнь ее слились в сплошной «хэпенинг», фильм без пленки, публичное зрелище, точнее — чтиво, ибо все подробности тут же (с часовым опозданием) освещались в голливудских таблоидах. Да и сама Мэрилин уже практически ничего не скрывала, словно даже умышленно подтверждая слухи о себе, быстрее ветра разносившиеся по Голливудскому бульвару, особенно о своих романах, число которых приобретало уже просто пугающую величину. И хроника съемок фильма «Нет такого бизнеса, как шоу-бизнес» без усилий вписалась в общий «хэпенинг».

Сценарист фильма Генри Эфрон не без некоторого «таблоидного» смакования описывает эпизод, где она просила его не делать ее героиню в этом фильме возлюбленной Тома Донахью, которого играл маловыразительный актер Доналд О'Коннор, человек небольшого роста и хрупкого сложения: «После обеда у нас встреча с Мэрилин. Свои дни она проводила в одном из бунгало, где обитали музыканты; эти бунгало на студиях были известны как «мини-отели». Обстановка в них состояла из диванчика и рояля. Когда мы вошли, Мэрилин обессиленно потягивала из стакана вино. Тем же был занят и Микки, ее пианист. Помещение напоминало спальню в борделе. Свитер Мэрилин кое-как держался на одних булавках… Прическа, в общем-то, и прической уже не была. Она даже не удосужилась сказать: «Привет!» А только процедила: «Не делайте меня девушкой Доналда О'Коннора… Или я его проглочу… за завтраком!» Кстати, о пианисте, которого Эфрон называет ничего не значащим именем «Микки». Не с ним ли связана история, которую так любят обыватели и которая получила трагическую развязку? «Был у нее еще репетитор по вокалу, к нему она выказывала необыкновенную нежность. Среди ее ближайших друзей принималось в то время как само собой разумеющееся, что у Мэрилин и ее репетитора был роман. Связь эта оборвалась, когда он попытался покончить с собой из-за Мэрилин, а может быть, и наоборот, он попытался покончить с собой именно потому, что прекратилась связь, — слухи ходили различные; однако — и этого уже никто не подвергал сомнению — Мэрилин целыми ночами дежурила у его постели, пока в больнице спасали его жизнь».

Историй таких с Мэрилин было превеликое множество, и нетрудно представить, какие муки испытывал по этому поводу и без того ревнивый Ди Маджо. Надо думать, не раз проклинал он тот момент, когда при всей своей неприязни к шоу-бизнесу именно в этом шумном и суетливом мире решил выбрать себе «самую прекрасную домохозяйку». Между тем сама-то «домохозяйка» таковой никогда себя не считала, ибо с рождения не имела своего «дома» и не принадлежала самой себе. Ее «обществом», ее «семьей» всегда были случайные люди или их компании, и связи с ними и внутри них неизбежно оказывались «опасными». Даже по тому мизерному количеству связей и романов Мэрилин, о которых я упомянул на страницах этой книги (а это — капля в море), можно судить о степени вовлеченности, душевного участия (а не только чисто чувственного) чуть ли не в каждом из возлюбленных. Эти романы по большей своей части вовсе не были поверхностными, как это может показаться, а именно непрочными — у них не было будущего, ибо влюбленные сильно разнились, а потому неминуемо отчуждались друг от друга. Но именно будучи неповерхностными, затрагивая нечто сокровенное и глубоко интимное в душе этой открытой, веселой и жизнелюбивой женщины, эти связи своей непрочностью разрушали ее душевный строй, ту самую гармонию внутреннего и внешнего, что, собственно, и составила ее славу Богини любви. Любви, а не интрижек, ибо, как увидим, к концу жизни ее разрушила любовь, которой она отдавалась всякий раз без остатка и всякий раз бесплодно (во всех смыслах этого слова). Ее ли вина, что партнеры ее относились к ней не как к возлюбленной, а как к «эротической игрушке»?