Венди Сузуки - Странная девочка, которая влюбилась в мозг. Как знание нейробиологии помогает стать привлекательнее, счастливее и лучше Страница 7

Как мне удалось так далеко высунуться из своей раковины? Тогда я об этом не задумывалась, но сегодня вижу: за тот год мой мозг претерпел громадные изменения. Это было даже лучше, чем жизнь в Диснейленде, – вся Франция стала моей личной обогащенной средой! Здесь все было не так, как дома. Начну с того, что я все время говорила по-французски и мои занятия тоже велись на французском языке. Я чувствовала себя по-настоящему другим человеком, когда говорила по-французски. Я вдруг перестала быть странной и одинокой девушкой, которая ни с кем не встречается (и слава богу!). Здесь, во Франции, меня считали весьма экзотичной, потому что я была азиаткой из Калифорнии, совсем не говорила по-японски, зато свободно владела английским. Я выросла в северной Калифорнии, где американок азиатского происхождения полно, и лишь во Франции я впервые в жизни почувствовала себя необычной. Это было великолепно. И не только это. Не знаю, в курсе ли вы, – но во Франции постоянно целуются. Это традиция. Вы просто обязаны целоваться, иначе вас не поймут. Наконец-то! Прекрасный повод целоваться со всеми подряд для девушки из семьи, где не принято было обниматься и целоваться просто так, без всякого повода… Я была на седьмом небе!

Все было ново для меня. Но чем больше я узнавала, тем счастливее становилась!

Постоянные поцелуи во Франции заставили меня выйти за пределы зоны комфорта: я стала гораздо свободнее вести себя и выражать свои чувства. Сегодня я понимаю, что такие перемены расширили мою личность. По мере того, как я меняла поведение и испытывала новые ощущения, мой мозг приспосабливался к свежей информации и новым раздражителям.

Конечно, благодаря общению с Франсуа мой французский весьма улучшился. Но это случилось еще и потому, что училась я не с американскими студентами, а с обычными французами, и изучала при этом серьезные естественнонаучные дисциплины. Все лекции в вузе читались на французском и, что самое страшное, все экзамены надо было сдавать тоже на французском. Письменные экзамены меня беспокоили не очень сильно, потому что большая часть научной терминологии во французском совпадает или похожа на соответствующие английские слова. Но вот устные экзамены… Дело в том, что прежде я ни разу в жизни не сдавала устных экзаменов, тем более на чужом языке. В общем, я боялась до смерти.

Одно из самых ярких моих воспоминаний того периода – ответ на вопросы профессора во время устного экзамена. Я очень нервничала и внезапно лишилась способности правильно произносить французские слова. Фразы, которые вылетали из моего рта, были французскими, но все звуки казались чисто американскими. Я до сих пор слышу себя говорящей по-французски с ужасным американским акцентом – какой ужас! Хорошо, что оценка ставилась за содержание, а не за «словесное оформление» ответа! В итоге я сдала все экзамены на отлично: очевидно, девочка-ботаник по-прежнему обитала внутри моего нового французского воплощения.

Французский период преподнес мне еще один неожиданный подарок – как оказалось, навсегда. Именно во Франции я всерьез заинтересовалась изучением памяти – еще одной формы пластичности мозга. В Университете Бордо мне повезло попасть на курс под названием «Нейропсихология памяти». Преподавал там очень уважаемый нейробиолог, профессор Робер Жаффар. Он не только руководил исследовательской лабораторией, но и читал чудесные лекции, понятные и увлекательные. Выбирая Университет Бордо, я и не подозревала, что в нем такая сильная нейробиологическая группа. Это стало для меня счастливым открытием. Жаффар первым преподал мне историю исследования памяти и познакомил с кипевшими в тот момент яростными спорами с участием двух ученых из Университета Калифорнии в Сан-Диего – Стюарта Зола-Моргана и Лари Сквайра – и одного исследователя из Национального института здоровья – Морта Мишкина. Естественно, я тогда не могла и подумать, что следующие десять лет буду работать со всеми тремя этими учеными: в Сан-Диего я была аспиранткой, а в Институте здоровья – молодым доктором наук. Самое важное было то, что профессор Жаффар привлекал к работе в своей лаборатории студентов-добровольцев. И я в свободное время с удовольствием начала наблюдать за маленькими черными мышками на различных тестах на запоминание. Именно тогда я впервые узнала, что такое лабораторные исследования. В лаборатории мне очень понравилось, и этот опыт – вместе с прекрасными базовыми знаниями в области нейроанатомии, которые я получила от профессора Даймонд (весь второй курс в Беркли я тоже работала у нее в лаборатории) – помог мне принять решение о поступлении в магистратуру сразу же по окончании первой ступени университетского образования.

А между занятиями и работой в лаборатории Жаффара у меня был Франсуа. Оказалось, он не только настраивал пианино, но и играл на них. Он был одержим гармонией песен группы Beach Boys – то есть я нашла себе француза с Калифорнией в сердце. У него были записи всех альбомов Beach Boys, и я часто заставала его за внимательным прослушиванием их через наушники: он как будто пытался перевести в ноты сложные аккорды, песен группы. Он делал это так радостно и сосредоточенно, что в такие моменты мне совершенно не хотелось отвлекать его. Я тоже была большой поклонницей Beach Boys, но до встречи с Франсуа попросту не могла оценить сложность их гармоний. Мне казалось, Beach Boys – это просто приятная музыка, под которую легко танцевать. Но Франсуа с его тренированным музыкальным ухом показал мне свои любимые аккорды – и хорошо знакомая музыка открылась мне совершенно по-новому.

Мы с ним играли фортепианные дуэты, и это было одной из множества вещей, которые нам нравилось делать вместе. Сначала у Франсуа дома было только одно пианино, но ведь он работал в крупнейшем музыкальном магазине города, так что вскоре он взял на время второй инструмент, и теперь мы уже могли исполнять дуэты. Делали мы это в его квартире, где я проводила все больше и больше времени. Я обожала классику, так что мы играли классические дуэты, а если конкретнее, Баха.

По-настоящему забавно было, когда мы приходили в музыкальный магазин ночью, после закрытия. Там, в пустом зале, мы исполняли свои дуэты на красивых четырехметровых роялях, которые обычно использовались во время концертов в местных театрах. Я всегда играла на «Бозендорфере» (мне очень нравились на нем низкие ноты), а он – на «Стейнвее». Мы играли так громко и так долго, как нам хотелось, и прекрасное звучание роялей (мастерски настроенных Франсуа) заставляло даже ошибки звучать красиво. Мне кажется, эти вечера были самым чудесным временем, которое я провела с Франсуа.

Мы не только вместе играли, но и слушали классическую музыку. Я, к примеру, очень люблю сюиты Баха для виолончели и в то время готова была снова и снова слушать запись этих пьес в исполнении Йо-Йо Ма. Так вот, оказалось, что Франсуа заметил, как мне нравятся эти произведения, и на Рождество я получила самый драгоценный подарок в своей жизни: виолончель.

Я была ошарашена.

Девушка, которая первые два года в колледже почти не встречалась с парнями, теперь усваивала под руководством Франсуа экспресс-курс романтических отношений и мечтала, чтобы он никогда не заканчивался. Я решила тогда, что молва абсолютно права: французы действительно самая романтическая нация на свете!

Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что происходит в мозгу, когда вы слушаете любимое музыкальное произведение – то самое, которое вы готовы слушать без конца? То, при звуках которого у вас мурашки по спине бегают? Профессор Роберт Заторе и его коллеги из Монреальского неврологического института доказали: когда человек слушает музыку, которая вызывает у него сильную эмоциональную и физиологическую реакцию (для Франсуа это Beach Boys, для меня – Бах), в его мозгу наблюдаются заметные изменения в областях, связанных с поощрением, мотивацией, эмоциями и возбуждением. Среди этих областей – мозжечковая миндалина, глазнично-лобная кора (самая нижняя часть префронтальной коры), передняя срединная префронтальная кора, передняя часть полосатого тела и средний мозг. Так что, погружаясь вместе в музыку – и слушая, и исполняя ее, – мы с Франсуа тем самым активировали в наших мозгах центры поощрения и мотивации (см. главу 8). Неудивительно, что я так сильно любила Франсуа!

Итак, французская обогащенная среда подарила мне новый язык, новую личность, роман и приключение. Разумеется, следует добавить к этому списку великолепную еду и вино. Именно тогда и именно вместе с Франсуа я по-настоящему полюбила французскую кухню. Мои родители, да и вся семья, – настоящие ценители хорошей еды, и любой праздник, от выпускного до хорошего концерта, всегда отмечался в приличном ресторане. Но во Франции мой гастрономический опыт поднялся на новую, куда более высокую ступень. Будучи всего лишь бедной студенткой, в Бордо, тем не менее можно было питаться (и пить) как королева – особенно если в роли гида выступал местный уроженец, такой как Франсуа. Да, я работала и училась, как положено хорошей девочке. Но при этом ела, пила и проводила свободное время за пианино, как сексуальная влюбленная француженка, мастерица флирта! Только представьте: отличница из Саннивейла, которая на вечеринках всегда стояла у стенки, заполучила фантастического французского кавалера и ведет активнейшую личную, гастрономическую и культурную жизнь! Так вот, в той обогащающей, стимулирующей среде это было совсем нетрудно.