Игорь Беленький - Мэрилин Монро Страница 74

Вообще, фотографии людей, окружавших Мэрилин, куда выразительнее кинохроники. Их характеры, теряющиеся в складках движения кадра и в кадре, на фотографиях ничем не скрыты и не заслонены. Что же до характера Миллера, то на фотографиях Джека Кардифа, Сэма Шоу, Индж Морат и многих иных, кому привелось снимать эту причудливую пару нью-йоркско-голливудского «света», он, будучи и от природы рельефным, теперь, отодвинувшись на десятилетия в историю, стал еще выпуклее, а на некоторых изображениях даже обрел качества живописных портретов. Вот эта-то портретность фотографий Миллера, живописная выпуклость его характера помогают прийти к прелюбопытным выводам. Оказывается, как бы ни разнились и на самом деле разные Артур Миллер и Джо Ди Маджо, на семейном уровне они представляли одно и то же, типовое восприятие семейной жизни. Оба принадлежали к одному типу женатого мужчины, типу, воссозданному на экране Билли Уайлдером в виде Ричарда Шермана — «соломенного вдовца», выбитого из жизненной колеи повседневных привычек и ритуалов. В своем месте я уже говорил, что считаю Шермана фарсовым «двойником» Джо Ди Маджо. Сейчас самое время поставить в этот ряд и Артура Миллера. И дело не только в физиономическом подобии, типологическом сходстве, позволяющем выстроить даже особый ряд, своего рода «список Манон», куда помимо Ди Маджо и Миллера войдут, как увидим, Фрэнк Синатра и Ив Монтан. Дело опять-таки в «конечном результате», в итоге.

Конечно, основные события в отношениях Мэрилин и Миллера, приведшие к браку, развернулись в полтора года нью-йоркского самоизгнания Мэрилин из Голливуда. Но началось все гораздо раньше. С Миллером она познакомилась в конце 1950 года, в разгар съемок «Пока вы молоды» и — главное — в те самые дни декабря, когда умирал Джонни Хайд. Полагаю, смерть Хайда наложила свой отпечаток на первые свидания знаменитой в будущем пары, помешала им развиться, фактически предопределила расставание. Вспоминая об этом уже в восьмидесятые годы, Миллер утверждал, что друг другу их представил Элиа Казан. На самом деле и Казану, и Миллеру будущую Королеву экрана представил актер Кэймерон Митчел, незадолго до того прославившийся на Бродвее исполнением роли Хэппи в казановской постановке пьесы Миллера «Смерть коммивояжера» (в 1951 году ту же роль Митчел сыграет в экранизации этой пьесы Ласло Бенедеком). «Смертью коммивояжера» (1949), как и предыдущей пьесой, «Все мои сыновья» (1947), Миллер, типичный выходец из типичной американской семьи (он сын портного-еврея, разорившегося в годы Депрессии), за два года достиг известности. Правда, известность эта была, скорее, «салонного» типа, ограниченная театральной и политизированной (леворадикальной) интеллигенцией. Спустя шесть лет эти связи, участие в международных молодежных фестивалях стоили Миллеру неприятных объяснений с пресловутой Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Далее, именно связь с Мэрилин сделала его «звездой» национального масштаба, выведя из леворадикального «салона» на всеамериканские просторы, да и помогла смягчить нелегкие схватки все с той же Комиссией. Именно Мэрилин способствовала тому, чтобы сбить накал политических претензий к Миллеру, представив его обывателю, читающему газеты и уткнувшемуся в телеэкран, не как «левого», коммуниста, «недружественного свидетеля», но как любовника, покорившего «невесту Америки», Богиню любви. Помогла она Миллеру и деньгами, оплачивая просто-таки устрашающие штрафы, наложенные Комиссией.

В год знакомства с Мэрилин у Миллера возник любопытный политический конфликт с шефом «Коламбия» Гарри Коном, тем самым, что еще двумя годами раньше пытался увлечь Мэрилин прелестями совместного катания на яхте. Собственно, и оказался-то Миллер в Голливуде по делам, связанным с фирмой Кона. Приятель Миллера и, как мы уже знаем, один из возлюбленных Мэрилин, режиссер Элиа Казан, затеял для «Коламбии» подготовку нового фильма по сценарию Миллера «Крюк». Речь там шла о конфликте между портовыми грузчиками и продажными профбоссами, наживавшимися на них, естественно, с помощью гангстеров[54]. Как помним, необыкновенно агрессивный в отношениях с актрисами, ищущими работу, Кон становился совершенно иным, когда дело касалось отбора тем для будущих фильмов — особенно если это были социальные темы. Поэтому первое, куда он обратился за консультацией относительно сценария «Крюк», оказалось… Федеральное бюро расследований. Тамошние «специалисты» по кино сочли всю эту затею опасной, связав ее только им известным образом с Корейской войной, и не нашли ничего лучшего, как порекомендовать «отрицательных персонажей — профсоюзных мошенников и их гангстеров-телохранителей — представить коммунистами». Миллер, понятно, отказался и тотчас (по возвращении в Нью-Йорк) получил в ответ телеграмму от Кона: «Просто интересно, что вы выходите из игры, едва мы попытались придать сценарию истинно американский дух!» Нетрудно понять, что тут уж недалеко и до доноса в Комиссию по расследованию…

В тот момент, когда Гарри Кон консультировался в ФБР по «творческим» вопросам, Миллер и был представлен своей будущей жене… Второй жене. Это последнее обстоятельство внесло в умы современников немалую смуту. Чего только не говорили об этой паре спустя пять лет после первого знакомства! Что Мэрилин все эти пять лет добивалась развода Миллера с его первой женой; что именно из-за Миллера она упорно отказывалась выйти замуж за Джонни Хайда и что, только осознав, что Миллер верен своей жене, она с отчаяния вышла замуж за Ди Маджо, вовсе не интеллектуального и абсолютно нетворческого человека, и что, даже став миссис Ди Маджо, она продолжала «ухаживать» за Миллером, постоянно названивая ему в Нью-Йорк и даже назначая ему тайные свидания. Словом, как всегда при минимуме информации, говорили многое и всякое. Все это я, конечно, опущу, ибо разбираться в массе версий, слухов и сплетен у меня нет ни малейшей охоты, тем более что желанных подробностей у меня все равно нет, а те крохи, что есть, во-первых, немногим интереснее, чем у любой семейной пары, родившейся на обломках прежних браков, и во-вторых, ровным счетом ничего не прибавляют к портрету Мэрилин. Ведь, по правде говоря, что мне до Миллера? Если он меня и интересует, то только в той мере, в какой он повлиял на характер Мэрилин.

Несмотря на то что, по словам Золотова, «в Голливуде имя Миллера было овеяно мистическим ореолом чистоты и благородства, его уважали за бескомпромиссное мужество», его манера «до последнего» прикрывать обнаружившуюся интрижку вряд ли говорит о благородстве (на житейском уровне), скорее, о чем-то ином. «Никакого романа и не было, — убеждал он репортеров. — Мэрилин я встретил в 1951 году в Голливуде, мы виделись у друзей, но никогда не оставались наедине, так что какой уж тут роман!» Это было сказано незадолго перед разводом с матерью его детей, дабы успокоить общественное мнение, но в 1951 году то же самое он говорил своей жене Мэри. «Сведения о романе, — вспоминала одна из его приятельниц, — за три тысячи миль достигли ушей Мэри. Когда он вернулся домой, Мэри, как говорят, спросила его напрямик, не увлекся ли он Мэрилин. Сначала он все отрицал. Однако спустя некоторое время Мэрилин была уже с ним. Их видели вместе гуляющими неподалеку от дома Миллеров. В конце концов Артур попросил у Мэри развод». Тактика хорошо известна и столь же хорошо понятна. Чистый и благородный человек пользуется ею всякий раз, когда ему кажется, что его никто не видит. «В газетах и намека не было на их роман, — писал Морис Золотов. — На каком бы приеме с участием Миллера она ни появлялась, его неизменно «прикрывал» сопровождающий ее Эли Уоллэч. Она и Миллер отдельно приходили и отдельно уходили. Уинчел позднее назвал Уоллэча «бородой» в этой захватывающей интрижке. «Борода» — это термин играющих на тотализаторе: им обозначается всякий, кто договаривается с букмекером о крупной ставке для отсутствующего — обычно хорошо известного человека, не желающего трепать свою фамилию». Обращает на себя внимание конспирация, выдержанная в духе кинокомедии самого дурного вкуса. Но примечательнее сравнение с тотализатором, пришедшее в голову знаменитому голливудскому репортеру, специалисту по слухам и сплетням, Уолтеру Уинчелу. Оно кажется здесь особенно пикантным: знаменитые влюбленные оказываются лошадками на грандиозных жизненных скачках. Что уж там говорить о Мэрилин Монро, которая и сама себя называла «эротическим стимулятором», если первый драматург страны воспринимается окружающими не то жеребцом, не то завсегдатаем ипподрома, а один из самых многообещающих актеров-выпускников «Экторз Стьюдио» работает у него «на подхвате» — жокей, букмекер или служащий конюшни. Позднее сходным способом ухаживания воспользуются и братья Кеннеди, по-видимому, как и Миллер, «чистые и благородные» поклонники Мэрилин.