Николай Непомнящий - Люди-феномены Страница 8

«Вставай!» – закричал устроитель аттракциона. И вот в темном «В углу комнаты зашевелилось то, что раньше казалось грудой грязных тряпок. Медленно, как привидение, стала подниматься мало напоминавшая человека фигура, понемногу стягивая с себя красную простыню. В комнате распространился запах гнилых фруктов. Наконец Джозеф Кари Меррик встал. В полумраке старой лавки, где когда-то вел свою торговлю зеленщик, он отбрасывал странную тень; его фигура казалась ужасной карикатурой на человеческое существо из какого-то ночного кошмара. Как у всех людей, у него имелись и руки и ноги. Но его голова, лицо и одна рука были столь причудливо деформированы, что он скорее казался каким-то диким зверем с огромным, болтающимся хоботом-носом. Таким был «человек-слон», несчастный уродец Джозеф Меррик, второй номер аттракциона, проводящегося в лавке дома номер 123 по Уайтчапел-роуд в Лондоне. Снаружи палатки, напротив знаменитого лондонского госпиталя, грубо намалеванная табличка возвещала о самом необычном феномене викторианской Англии. Уродство Меррика привлекало столько народу, что устроитель аттракциона без труда собирал с каждого желающего на него посмотреть по два пенни. «Человек-слон» приносил большие доходы.

В 1884 году молодой л честолюбивый хирург из лондонского госпиталя однажды перешел улицу, чтобы разглядеть табличку, болтавшуюся на окне и еще издалека привлекшую его внимание. Фредерик Тревес, который некоторое время спустя стал сэром Фредериком, так описывает свое первое впечатление от этой «афиши»: «Это было очень грубое изображение какого-то жуткого существа, каких можно увидеть только в кошмарном сне. Оно имело фигуру человека с чертами слона. Превращение не зашло чересчур далеко. Все-таки существо было больше человеком, чем зверем. И именно то, что это был человек, и казалось самой его отталкивающей чертой.

Не возникало ни малейшего сострадания, которое вызывают другие убогие и калечные люди, не было там и намеренного гротеска, а одно голое указание на человека, которого превратили в животное. Какая-то зелень внизу плаката изображала джунгли и, видимо, должна была внушить мысль, что именно там, среди этих сорняков, и проходила жизнь этого странного существа».

Зайдя в палатку, Тревес впервые встретился с «человеком-слоном». Страдалец Меррик, в то время 21 года от роду, стоял голый по пояс, босой, в одних красных панталонах на несколько размеров больше, чем ему было нужно. Какое-то заболевание бедра сделало его хромым, и из-за этого он мог поворачиваться только при помощи палки. Кости его головы разрослись настолько, что по ширине она была равна туловищу, один глаз практически исчез, а вторая опухоль так скривила ему рот, что он напоминал раструб. Тревес описывает его лицо совершенно бесстрастно и жестко, как некоего туземного идола. Обе ступни и одна рука тоже опухли, искривились и были мало пригодны для какой-либо работы, скорее напоминая весла, с атрофированными, распухшими пальцами. И напротив, вторая рука была правильной формы с мягкой кожей и деликатной, чувствительной кистью.

Когда Тревес увидел столь редкостного урода, он зашатался от представшего его глазам зрелища: «Мясистый отросток свисал у него со лба наподобие хобота слона. Губчатый нарост покрывал шею. Волосяного покрова совершенно не было. На лбу один глаз. Над верхней челюстью нависал, выпячиваясь, костный нарост. Нос отсутствовал. По всему телу складками свисала сморщенная кожа. Правая рука напоминала плавник. Из-за опухлости ступней он не мог ходить, разве что еле передвигаться, – 1раркая ногами. Вдобавок ко всему его уронили, когда он был грудным младенцем, поэтому позвоночник его искривился». А один из коллег Тревеса впоследствии говорил о Меррике так: «У бедняги были изуродованы туловище, лицо, голова и конечности. Его кожа была жирной и свисала, как у слона, складками на бока».

О раннем периоде жизни Меррика, который тогда казался не чем иным, как участником ужасного аттракциона, пользующегося большим спросом в Лондоне, известно мало. Однако, согласно его свидетельству о рождении, он появился на свет 5 августа 1862 года в семье Джозефа Рокли Меррика и Мери Джейн Меррик, в доме номер 50 по улице Ли в Лестере. Его мать была инвалидом, и жилищем им служил простой сарай, а вскоре после рождения Джозеф Меррик оказался в приюте. Насколько помнил он сам, его всегда выставляли напоказ как диковинку, и он переходил из рук одного содержателя аттракциона к другому. Он умел говорить, но из-за ужасных деформаций лица мало кто мог разобрать его слова. Единственная доля, которая была уготована Меррику, – это стать чудищем на какой-нибудь ярмарке, служить предметом насмешек толпы, вызывать отвращение или зловещие толки. Он всегда был в окружении зевак, которые хохотали, разглядывая его несчастное тело. И конечно, он не имел понятия о нормальной жизни. Известно, что Меррик уже тогда умел читать, но единственными книгами, которые к нему попадали, стали Библия и дешевые романы. Его ум был развит по-детски, и об окружающем мире он практически ничего не знал... Его представление о радостях и удовольствиях было связано с тихим одиночеством в запертой комнате.

После долгих уговоров Тревесу удалось на время взять «человека-слона» у его попечителя. Устроитель аттракциона Том Норман согласился на то, чтобы хирург осмотрел его подопечного. Через сутки полиция закрыла аттракцион на Уайтчапел-роуд, а Меррик и Норман скрылись. Меррик бежал на континент и поменял множество хозяев. Но в европейских странах демонстрацию «человека-слона» повсеместно запрещали, считая, что это зрелище слишком отвратительно для глаз граждан. Наконец несчастный оказался в Брюсселе. Его последний хозяин отнял у него все сбережения, выдал билет на поезд до Лондона и заявил, что больше не собирается о нем заботиться. Меррик остался один, без денег, никому не нужный. Странный, робкий человек, он закрывал лицо большой шапкой, чтобы избежать расспросов и чрезмерного любопытства.

Тревес так описывает возвращение Меррика домой: «Можно представить себе это странствие. Меррик был в своей экзотической уличной одежде. Толпа загнала его, хромающего, на пристань. Там все пытались забежать вперед, чтобы поглазеть на него. Распахивали края плаща, чтобы рассмотреть его тело. Он пытался скрыться в поезде или в каком-то темном углу на корабле, но нигде не мог избавиться от множества любопытных глаз и шепотка страха и отвращения. В кошельке у него оставалось несколько пенни, и не на что было ни есть, ни пить. Даже обезумевшая от страха собака с кличкой на ошейнике вызвала бы у людей большую симпатию. Каким-то образом ему удалось добраться до станции «Ливерпуль-стрит» в Лондоне, где его, истощенного и перепуганного, нашла в самом темном углу полиция. В руке он сжимал свое единственное имущество – визитную карточку Фредерика Тревеса. Хирурга вызвали, и он провел существо, которое немедленно узнал, сквозь толпу зевак до такси и привез в лондонский госпиталь. Здесь появилась надежда обеспечить Меррику временное убежище, несмотря на строгие правила, запрещавшие держать в госпитале пациентов с хроническими, неизлечимыми болезнями. Тревесу удалось убедить администрацию госпиталя, что в данном случае надо сделать исключение. Так началась вторая жизнь «человека-слона». Специальный комитет отправил письмо в редакцию газеты «Тайме» с просьбой о сборе пожертвований. За неделю набралось достаточно денег, чтобы обеспечить Меррика средствами до конца жизни. Его поселили в тихой, изолированной комнате. Здесь Тревес смог приступить к трудной и долгой работе по реабилитации своего пациента. Мало-помалу он научился понимать речь Меррика. И тут сделал одно открытие, которое лишь усугубило трагизм всей этой истории. В большинстве случаев такого крайнего физического уродства, считал Тревес, люди отличаются умственной недоразвитостью и слабым пониманием происходящего, что помогает им пережить с наименьшими потерями свою беду и все, что из этого следует. Но Меррику повезло – или не повезло? – и его ум оказался весьма развит; он вполне понимал, насколько отличается от других людей, и остро переживал дефицит человеческой любви. Тревес писал: «Те, кто интересуются эволюцией личности, должны представить себе, какое влияние могла оказать грубая жизнь на человека чувствительного и умного. Было бы логично, если бы он превратился в злобного мизантропа, ненавидящего всех людей, или, наоборот, в деградировавшего с отчаяния идиота. Однако с Мерриком ничего подобного не случилось. Он прошел сквозь огонь и остался целым. Его тяжелая жизнь только прибавила душе благородства. Он оказался существом нежным, тонким и достойным любви, свободным от какой-либо формы циничного восприятия жизни или отвращения к ней. У него не было обиды ни на кого. Никогда я не слышал, чтобы он жаловался на свою загубленную жизнь или неприязненно вспоминал обращение с собой бесчувственных устроителей аттракционов. Его благодарность по отношению к тем, с кем он встречался, была необычайно трогательной в своей искренности и выразительна своей детской простотой».