Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1995 год Страница 8

Посещение магазинов, на удивление, оказалось интересным. Это было настоящим пиршеством духа да и богатства. Но поглощенный сейчас только Японией, я мысленно выбрал все книги о Японии.

Потом мы посидели полчаса в университетском клубе, членом которого является Коу. Я вслух удивился клубу в центре города, ведь университет находится в другом месте, и Коу объяснил, что клуб находится на месте, где сто с лишним лет назад стояло здание первого университета Токио. Членами этого клуба могут стать лишь выпускники семи старейших университетов страны, а Коу кончал университет Хоккайдо, который относится к их числу. Сейчас членами этого клуба являются около 30 тысяч человек.

В день нашего посещения в клубе проводились одна за другой церемонии свадеб, и клуб был полон ярко и странно, по-старинному одетых японок, похожих на куколок. Где вы, мои друзья? — хотелось крикнуть во все горло. — Вы должны бы быть со мной, чтобы видеть все это: и клуб, и старинные книжные магазины-музеи, и главную улицу Токио — Гинзу, по которой мы гуляли с Коу... Посмотрев на часы, Коу сказал вдруг, что нам пора ехать ужинать в русский ресторан.

Честно говоря, я удивился этому — в Японии я предпочел бы японский, но прошел час, и я принял приглашение друга, а еще через четверть часа, выйдя из метро, я увидел среди японских вывесок написанную латинскими буквами русскую фамилию — Роговский. Ресторан Роговского, считает Коу, является самым старым русским рестораном Токио, может быть, даже первым из них. Он существует уже 45 лет, и Коу познакомился с ним, когда заказывал здесь консервированные борщи для своей первой антарктической экспедиции более четверти века назад.

Обед был, хоть и русский, но обставлено все было по-японски, да и посетителями были, в основном, японцы. В меню предлагались, по-нашему, комплексные обеды. Было пять разных обедов, каждый из которых был изображен по японскому обычаю на цветной фотографии.

Стоимость их была от 4 до 8 тысячи иен (от 40 до 80 долларов США)...

Решил заказать рыбу. Коу сказал, что в каждый сезон в Японии стоит недорого та рыба, которая в это время ловится. Сейчас это тунец, считает он, а скоро такой рыбой будет лосось.

Моя вторая неделя жизни в Японии ознаменовалась началом моих занятий японским языком. Основное чувство — совершенно другая цивилизация. Связи между нашими и ихними буквами и слогами — никакой. Не говоря об иероглифах.

Готовлюсь ко второму уроку и еще внутренне волнуюсь, потому что завтра мое первое выступление на одном из семинаров института. Но, как сказал знаменитый поэт Басе:

Туман и осенний дождь.

Но пусть невидима Фудзи.

Как радует сердца она.

Учить японский не просто. Моя учительница доброволец. Кружок бесплатный, и мои коллеги-ученики — в основном, девушки из Китая, Таиланда и с Филиппин. Мне сказали, что в Японии сейчас действуют три системы письма. Канджи — это самая старая, пришедшая из Китая, которую мы в России называем иероглифами, а здесь все их называют просто «символами» или «характерами». Слово «иероглиф» здесь никто не знает. Каждый символ, или характер Канджи — это целое понятие. Но в Японии существует и своя, японская система — что-то среднее между алфавитом, где каждая буква — звук и Канджи. Эта система называется «Хирагана», в ней каждый символ обозначает не букву, а слог. По идее, Хираганой можно записать все, что пишется символами Канджи. Кроме этого, еще имеется и более простой алфавит, который называется Катагана. Но Катаганой записываются только иностранные слова, например, мое имя.

Изучение японского языка шло очень трудно. Может, потому, что в кружок японского языка я пришел на месяц позднее всех остальных и так и не смог догнать своих одноклассников. И кроме того, кружок этот был бесплатным, как и другие подобные кружки во Дворце культуры, принадлежащем местному муниципалитету, и потому квалификация добровольцев-учителей была не очень высокой.

Раннее утро. За окном громко, гортанно и не по-нашему кричат птицы. Я знаю, кто так кричит: это, по виду, обыкновенная черная ворона. Сейчас оденусь по-спортивному и побегу вдоль реки, поглядывая на огромных золотых, точнее, оранжевых рыб. Я никогда раньше не думал, что рыбы плавают семьями — по две, а не стаями. Вода прозрачная. И все видно.

Жарко даже утром, будь я в другой стране, побежал бы в шортах, но почему-то японцев пока я видел только в длинных штанах.

Удивительно, что на старинных японских картинах и гравюрах мужчины, особенно во время ходьбы, изображены с оголенными ногами и в плавках, предельно коротких, а теперь не снимают штанов. А европейцы, особенно пуритане-американцы, раньше даже в жарких странах ходили всегда в длинных штанах и, вообще, закрытых одеждах, а сейчас, где можно, стараются максимально оголить ноги и ходят летом в шортах.

Когда вышел на улицу, в первом же парке (прямо у входа в институт) увидел на спортивной площадке человек 15 мужчин и женщин, в возрасте от 20 до 75, которые, став широко друг от друга в три ряда по пять человек, делали упражнения, неторопливо, по-китайски, под китайскую музыку, льющуюся из портативного магнитофончика, висящего на суку ближайшего дерева.

Для интереса я тоже стал в сторонке и начал делать эти упражнения. Но меня заметили, и какой-то японец с поклонами подошел ко мне и потащил в свой круг.

После занятий гимнастикой мы пытались разговориться, но оказалось, никто из компании не знал английского. Только один с трудом объяснил мне, что они всегда занимаются здесь утром с 6.50 до 7.20, и приглашают меня завтра. А в воскресенье, в одном из домов, они устраивают чай с 9 до 11 утра и будут рады видеть меня.

Как же удивительно устроен мозг! Он все время думает не о том, о чем надо думать в тех обстоятельствах, в которых ты находишься. Вот и вчера, в воскресенье, мы ехали с профессором Фудзи по предгорьям, и кругом открывалось что-то, новое, не виданное мной, — а я, глядя на все это в окно автомобиля, вспоминал рассказ Коу. Я спросил его тогда, что он почувствовал, когда взорвались сначала первая, а потом вторая атомные бомбы? Что он почувствовал, когда у знал о конце войны? Ведь ему тогда было уже двадцать лет.

— Я жил тогда на Хоккайдо, в Саппоро, и наш город почти не пострадал от бомбежек, — говорил он мне. — Так, прилетали несколько раз американские самолеты, но сбрасывали бомбы больше для устрашения. Но, все равно, город к тому времени уже испытал кое-что. Ведь после первых ужасных пожаров от бомбежек, которые почти полностью сожгли огромные площади наших городов, сделанных из сухого дерева и сухой бумаги, правительство распорядилось сделать в городах противопожарные просеки шириной метров по сто; в этих просеках все дома были разобраны и вывезены в другие места, если можно было, а все деревья вырублены. Все, что может хоть как-то гореть, безжалостно было удалено. Эти просеки рассекали город на квадраты, каждый из которых мог сгореть, но огонь не пошел бы дальше, не переступил бы порог квадрата.

А потом, после брошенных на Хиросиму и Нагасаки бомб, было объявлено вдруг, что выступит по радио сам император и сделает очень важное сообщение. Радио говорило о часе этого сообщения неоднократно. Мы, конечно, предполагали, что может сказать нам император, но не говорили об этом вслух, даже думать было страшно. И вот в назначенное время император выступил. Он говорил на старинном официальном протокольном дворцовом языке, но понять его можно было. Он сказал, что объявляет капитуляцию и приказывает всем войскам Японии сложить оружие. Передача эта потом транслировалась снова и снова. Оказалось, что выступление императора было записано за несколько дней до этого на граммофонную пластинку, но держалось в большом секрете. Ведь часть военных хотела воевать до конца. Поэтому они были против этого выступления императора, и даже были сделаны попытки найти и разбить пластинку.

— Ну и какое же чувство ты, твои товарищи испытали при этом? — спросил я.

— Облегчение. Но оно было смешано со страхом. Во-первых, многие думали, что, когда придут американцы, они начнут грабить и насиловать наших женщин. А кроме того, нам, жителям Хоккайдо, было страшно оттого, что СССР может забрать себе Хоккайдо, отделившего от основной Японии.

Чаепития

На днях профессор Фудзи пригласил меня в маленький ресторанчик.

— Посмотри на эти символы Канджи. Правая часть их значит «рыба», а левая — «сладкий». А все вместе будет... «су-ши», то есть сырая рыба. Мы, японцы, очень любим ее.

Зашли. Сели на высокие стулья, как у стойки бара. Только вместо бармена был повар су-ши, резавший здесь же, в присутствии посетителей, разные куски разных рыб, креветок и осьминогов и накрывающий ими колбаски из риса. Это и есть су-ши.