Ирина Галинская - Культурология: Дайджест №2 / 2011 Страница 8

В сущности, романтизм был отрицанием магистрального пути западной мыслительной традиции, где еще со времен Платона и неоплатоников чувственное познание считалось вторичным. С точки зрения формальной логики чувственное познание дает основание только для индуктивных умозаключений, дедуктивные же, лежащие в фундаменте всякого научного знания, являются прерогативой разума.

Подобное убеждение сохранялось на Западе вплоть до Гегеля, считавшего искусство, основанное на чувственном восприятии и познающее идею в образах, низшей ступенью субъективного духа. Высшей же ступенью, по его мнению, является философия, т.к. постигает Идею в адекватной понятийной форме, а не созерцает ее в виде чувственного образа. Гегель подвел черту под взглядами огромного большинства западных рационалистов, считавших Божественный логос, Идею, Форму основой искусства, а основной задачей художника – обнаружение в чувственных образах идеального прообраза Божества. Близость к Божеству коррелировала с меньшей материальностью и большей упорядоченностью (рационалисты, к примеру, часто считали музыку высшим видом искусства: она основана на математических соотношениях – самых нематериальных и самых упорядоченных в своей основе). Считалось, что незримая высшая красота, ассоциировавшаяся со светом, должна постигаться интеллектуально, особой способностью души – intelligentia. Видимая же глазом чувственная красота несет в себе лишь отраженный свет божественной красоты, эта красота более доступна, она воспринимается при помощи ощущений (sensus) и воображения (imaginatio).

Романтизм поставил всё с ног на голову. Именно чувство, чувственный образ становится высшим родом знания о мире и матери-природе. Природа как хаос, дикая, бурная стихия, а также ее порождения – тьма, тень, демоны, руины и даже уродства, до сих пор бывшие в эстетике Запада второстепенными, заявили о себе в полный голос. Они обрели особую ценность не только в художественных и литературных произведениях (в истории искусства это уже было), но и в теоретических трактатах.

Недаром в своем знаменитом «Предисловии к Кромвелю» (1827), одном из программных сочинений эстетики романтизма, В. Гюго напишет: «Новая муза будет смотреть на вещи более возвышенным и свободным взором. Она почувствует, что не всё в этом мире прекрасно с человеческой точки зрения. Что уродливое существует в нем рядом с прекрасным, безобразное – рядом с красивым, гротескное – с возвышенным, зло – с добром, мрак – со светом… Должно ли предпочесть узкий и относительный разум художника бесконечному, абсолютному разуму Творца. Пристало ли человеку исправлять Бога… Поэзия сделает великий шаг вперед, решающий шаг, который, подобно землетрясению, изменит всё лицо духовного мира. Она начнет действовать как природа, сочетая в своих творениях мрак со светом, гротескное с возвышенным, другими словами, тело с душой, животное с духом. Всё связано друг с другом» (2, с. 527–525).

Дети природы – романтики впервые ощутили себя гражданами мира, сыновьями всего человечества, наследниками мировой культуры во всем ее разнообразии. «Душа как бы раздутая мехами» (Блок) требовала ярких образов, новых ощущений, непривычной малопонятной красоты. «Удовольствие, к которому поэт приобщает читателя, есть признание красоты Вселенной, признание тем более искреннее, что оно высказывается не прямо, а через посредство поэтических образов. И долг этот необременителен для того, чей взгляд на мир преисполнен любви, – пишет в программном сочинении эстетики романтизма “Предисловие к лирическим балладам” (1800) основоположник “Озёрной школы” У. Вордсворт. – Поэт, как утес стоит на страже человечности; он неусыпный защитник и хранитель, он повсюду несет с собой единение и любовь. Невзирая на разницу стран и цвета кожи, языка и нравов, законов и обычаев… поэт силой своего знания и чувства связует воедино на протяжении всех времен неисчислимое человеческое общество, рассеянное на просторах земли» (3, с. 771).

Причины обращения деятелей романтизма к художественному и религиозно-философскому наследию Востока – эмоциональному, несистематическому и недискурсивному – по существу понятны. Но можем ли мы говорить не просто об интересе или односторонних заимствованиях, но о типологической близости, например, Веданты – философским взглядам романтизма? Дело здесь не только в чисто внешнем, на феноменологическом уровне, сходстве образов, тем и сюжетов. Глубинные мировоззренческие корни, лежащие в фундаменте эстетических и художественных концепций, – вот что позволяет сопоставлять такие, казалось бы, далекие в пространственном и временном отношении системы взглядов.

«Исходные философские постулаты, касающиеся отношения человека к природе и божеству, которые выдвинули идеологи раннего романтизма (венский кружок в Германии, поэты “Озёрной школы” в Англии), обнаружили родственные мировоззрению Веданты черты: пафос единства всего сущего, учение о соприродности бессмертного духовного начала в человеке и божественной субстанции, безразличную концепцию божества, концепцию познания как непосредственного отождествления себя с постигаемым объектом, а не рационалистического расчленения его. Это типологическое сходство самого общего характера давало необходимую базу для контакта с восточной мыслью» (4, с. 88).

Заметим, что романтизм стал впервые в истории эстетики Запада периодом, когда именно творцы искусства были и основными теоретиками. Известно, что дискурсивное мышление является малоподходящим для художника способом самовыражения. Оттого эстетические взгляды романтиков – это несистематический, часто противоречивый, насыщенный яркими поэтическими метафорами поток «мыслечувствования». Исключением здесь стал германский романтизм, унаследовавший от классической философии стремление к строгости и упорядоченности. К примеру, Шеллинг, воспевший в систематическом виде антисистематизм воли и поэтического воображения. Что же касается философствующих поэтов-романтиков «Озёрной школы» (лэйкистов) Вордсворта и Кольриджа, то для описания своих пантеистических взглядов они использовали метафору «океан бессмертия». Это образ одухотворенного хаоса, бесформенного космоса, чреватого мириадами форм, сознательно заимствованный ими из индийской средневековой философии.

Выше мы уже отмечали, что бунтарствующие романтики считали себя наследниками тех мыслителей и тех мировоззренческих концепций, которые в свое время «выпадали из обоймы» господствовавших философских учений. Своими предшественниками они считали, прежде всего, представителей неортодоксального пантеистического мистицизма (нередко становившегося идеологической подоплекой всевозможных ересей) И.С. Эригену, Н. Кузанского, С. Франка, И. Шеффлера, Я. Бёме. Пантеистический мистицизм противопоставлял себя, становившегося идеологической подоплекой всевозможных ересей, не только официальной схоластике, но и ортодоксальному, дуалистическому мистицизму. В период буржуазных революций это было вполне забытое направление, уже давно находившееся на периферии магистральных философских интересов.

То же относится и ко второму «мировоззренческому столпу» романтизма – философскому пантеизму Б. Спинозы. Последний так же, как и неортодоксальные мистики являлся в полном смысле слова изгоем: за еретические философские взгляды еврейская община Амстердама подвергла его «херему» – великому отлучению. Спиноза провозгласил тождество Бога и природы, наделив природу не только атрибутом протяженности, что было характерно для дуалистов, но и атрибутом мышления. Из этого следовало, что все без исключения природные образования в той или иной мере наделены психической жизнью. (Чувствительным романтикам было, разумеется, куда приятнее обращаться за эмоциональным откликом или моральной поддержкой не просто к протяженной трехмерной субстанции, а ко всецело одушевленной матери-природе.) Однако при всем кажущемся сходстве романтизма и пантеизма нельзя не отметить их существенные различия.

И рационалистический пантеизм Б. Спинозы, и даже мистический пантеизм неортодоксального направления имеют дело с божественной субстанцией, противопоставленной человеческой личности в отличие от мировоззрений Востока. Интуитивное постижение Абсолюта также имеет разный смысл на Западе и Востоке. Например, интеллектуальная интуиция Спинозы – не что иное, как ясное и четкое усмотрение истин, и прежде всего – аксиом математики и основных законов формальной логики. Даже мистическая интуиция – экстаз чувственного единения с божественной первоприродой – имеет существенное отличие от интуитивного знания как оно понимается на Востоке, поскольку направлена от личности к внешнему миру и ввысь – к божественному Абсолюту.

Разумеется, что эти глубинные отличия двух мировоззренческих систем обусловливают в первую очередь разницу типов личности на Востоке и Западе. Не случайно этой проблемой заинтересовался К. – Г. Юнг, значительная часть творчества которого посвящена выявлению внутренних (на уровне личностного типа) различий мировоззрений Востока и Запада.